— Не знаю, — уклончиво ответила Галина Петровна. — Архивы Олиных частично сохранились, может, там есть. А может, в делах городской думы или управы; строительство крупное, должны были Олины разрешение запрашивать, тогда с этим строго было, проект любого амбара в цвете представлялся и разбирался... Постойте-ка, — прищурила глаза, — что-то такое я недавно читала... Но где, где? Не помню... — А здесь что могло быть? — Лызин снова спрыгнул в траншею и, разглядывая пустоту под фундаментом, измеряя ее спичечным коробком, срисовывал в записную книжку. — Трудно сказать. Под тем вон концом, — указала Галина Петровна на противоположный край стены, — тарелки поливные лежали. Их на счастье в начале строительства уложили, традиция эта на Руси с древнейших времен держится. Слышали, наверное, как в деревнях деньги под углы кладут? — А золото, золото могло здесь быть? — Ну, если на счастье, то одна монетка, но не горшок ведь. — А клад? — Да я же сказала! Только не тот, что Боев искал. Все зависит от того, когда эти стены были построены... И потом, если золото было здесь, там-то как оказалось? Метров ведь пятнадцать... — Слушай, Галочка, — вступил в разговор Никитин, — ты уж вспомни, пожалуйста, где про стену читала. — Вспомню, вспомню, Женечка, непременно. В музее надо бумаги поднять. — Ну так пойдем в музей! — Подожди немного, мне тут рисовать кончить нужно да забросать, а то еще упадет кто-нибудь. — Я сейчас за фотоаппаратом сбегаю, — встрепенулся Лызин, — заснять все надо, пока не засыпали. — Да сидите вы, есть у меня аппарат, а лучше засыпайте тот конец, я там уже все сняла. Срочно Для служебного пользования. ОВД Чердынского райисполкома, г. Чердынь Пермской области. На ваш запрос № 569/56 сообщаю, что Боев Георгий Павлович отбывал наказание в ОИТК №... по статье 228 УК РСФСР с 9 февраля 1972 по 24 апреля 1974 года. Освобожден в связи с истечением срока заключения. За период отбывания наказания дважды подвергался дисциплинарным наказаниям за нарушения режима. Проездные и сопроводительные документы выписаны по прежнему месту жительства в г. Сарань Карагандинской области Казахской ССР. 22. 06. 74 Начальник ОИТК подполковник Шубин Рапорт Рабочий Рябининского сплавного рейда Шварц В. Г. в период с 8 по 12 июня своей машиной не пользовался, что подтверждается свидетельскими показаниями соседа Усанина П. П., с которым Шварц в указанные дни находился на вахте. Что касается В. Ф. Романова, то в настоящее время его нет дома, 16 июня, получив отпуск, он выехал с семьей на машине к Черному морю. 22. 06. 74 Участковый инспектор сержант Хомяков Начальнику УГРО ОВД капитану Лызину. Рапорт В период с 10 по 12 июня на паромной переправе Рябинино нес дежурство ефрейтор Жуйко Р. С. Никаких происшествий за указанный период на посту отмечено не было. В настоящее время ефрейтор Жуйко находится в краткосрочном отпуске по семейным обстоятельствам, прибудет из которого 28 июня. Начальник оперативного поста прапорщик Чистюхин 5. Вилесов Александр Григорьевич. 24 июня 1974 г., г. Чердынь. Концы с концами снова не сходились. Александр Григорьевич перемешал лежащие на столе бумажки и снова, в который уже раз, стал раскладывать их аккуратными стопками. На бумажках были записи: выписки из рапортов, донесений, сводок, протоколов заседаний и собраний, воспоминаний очевидцев и участников далеких событий весны 1920 года. Гражданская война была для Александра Григорьевича не только историей, но и частью, причем далеко не самой меньшей частью, всей его жизни. Тогда, в лихое и буйное время, когда сам Александр Григорьевич был так удивительно молод, когда кидали его судьба да приказы из края в край еще более юной РСФСР, когда мерз до костной стылости в окопах под Бугульмой, гонял дезертиров в тайге под Красноярском, охранял в Москве первую эскадрилью советских «фарманов», он конечно же ни о какой такой истории и думать не думал. Ни позднее, будучи сначала избачом, а затем уполномоченным Улескома в родном таежном Чердынском уезде, ни даже тогда, когда по направлению Укома «за любознательность и любовь к старине» был переброшен «на музейный фронт» и принял у земского старичка-интеллигента Владимирцева связку тяжелых ключей, выстывшее, давно не топленное здание да сундуки, шкафы и витрины с костями, чучелами и другими древностями, — он не понял еще всего ее значения; гражданская оставалась лишь частью его собственной, личной судьбы, как и судеб всех, почитай, сверстников... С молодым задором и жадным любопытством колесил он тогда по уезду, сколько гор излазил с тем же хранителем Владимирцевым, горными и лесными инженерами, лесоустроителями, сколько геологических и палеонтологических коллекций собрал, древних могильников раскопал! Сколько мудрых, а порой мудреных книг перечел долгими зимними вечерами и ночами под мерцающим светом коптилки, самоучкою, народной извечной хитростью постигая профессорские откровения, пытаясь ответить на вопросы Истории и Жизни... До всего сам дошел! Геологию осилил: встали перед ним как живые обитатели триасовых морей и карбонатных толщ; всю, казалось бы, историю постиг Сашка Вилесов, от зарождения первого живого до эры электричества! Потом только, позже много, понял он, не Сашка уже, а Александр Григорьевич, когда, как упустил живое и неслышное дыхание времени, шагавшего мимо! Тогда бы, а не сейчас распутывать загадки, большие и маленькие тайны гражданской войны: у живых узнавать о мертвых, о павших в тяжелых каждодневных боях, ни одного имени не упустить, ни единой строчки, по горячим тропам пройти, порохом пахнувшие гильзы собрать, рассудить, кто прав, а кто нет, кто враг, а кто так, чтобы навсегда сохранить в истории, в памяти народной всё о драме тех дней! Но мудрость и память приходят со временем. Так уж устроено природой человеческой, что лишь прошедшее, прошлое становится историей, что потребовалось прожить Саше Вилесову долгую и трудную жизнь, три войны пройти, состариться рядом с музейными сундуками и полками, вобравшими в себя пыль и тлен многих столетий, чтобы понять такую простую истину — не было в истории человеческой времени более важного, трагичного и прекрасного, чем его, Сашкина, юность! И лежал на нем вечный долг перед земляками, живыми и мертвыми. Много лет уже гражданская была главным делом: все время свободное проводил он за этим вот столом, в десятый, в сотый раз перелистывая документы далекой юности, делая новые выписки, и тасовал, тасовал на полированной столешнице бумаги. Но времени было так мало... Каждодневные важные и не очень важные дела все время отрывали от любимого дела, и Александр Григорьевич не раз подумывал о давно заслуженном отдыхе, но никак не мог решиться навсегда расстаться с «древностями», среди которых прошла вся его жизнь. Вот и сейчас не успел собраться с разбегающимися мыслями, в кабинетик его, как всегда без стука, вошла завотделом древней истории Галина Петровна, а с ней Лызин и незнакомый молодой человек, высокий и стройный. Вилесов сердито, демонстративно отодвинул записи, снял, протер и снова нацепил очки и только тогда взглянул на вошедших. — Александр Григорьевич, здравствуйте! Знакомьтесь вот, товарищи из милиции, — словно не замечая его раздражения, затараторила Галина Петровна. — Вы не помните, когда был достроен олинский брандмауэр? Я где-то читала не так давно, но вот забыла где... Вилесов встал, вышел из-за стола, за руку поздоровался с Лызиным, протянул сухую стариковскую ладонь Никитину. — Никитин, Евгений Александрович, — представился тот. И, почувствовав повисшую в воздухе паузу, добавил: — Инспектор милиции из Перми. — Вилесов Александр Григорьевич, заслуженный работник культуры, — с достоинством произнес хозяин кабинета и только после этого ответил Скворцовой: —Данные о строительстве брандмауэра содержатся в записях на Ветхом завете из собрания Олиных. — Ой, и правда, — всплеснула руками Галина Петровна. — Я сейчас! — Минуточку! — остановил ее Вилесов. — Книга хранится в фонде рукописей, первый шкаф, вторая полка. — Да, я помню, Александр Григорьевич, — ответила Скворцова, выскальзывая в дверь. Вилесов укоризненно покачал головой и повернулся к гостям, указав рукой на старенький диванчик: — Присаживайтесь, пожалуйста, она еще не скоро. Вы не из-за Боева, случаем, брандмауэром интересуетесь? — И из-за него тоже, — уклончиво ответил Лызин. Но, подумав, добавил: — Похоже, он что-то выкопал в том месте, где смыкается старая стена и новая, вот нам и нужна дата. И он рассказал Вилесову о траншее, нише под фундаментом, соображениях Галины Петровны, своих сомнениях, умолчав лишь о золоте. — В Галине Петровне зря сомневаетесь, — поддержал директор молодую сотрудницу. — Археолог она грамотный, скоро будет диссертацию защищать, ошибиться не может, коли говорит — перекопов нет, значит нет, не сомневайтесь. А что, — внезапно лукаво спросил Лызина, — Боев-то, похоже, не только мои пятьдесят рублей увез, а еще чего? Ищете его? — Ищем, ищем, Александр Григорьевич, — вступил в разговор Никитин, увидев, что Лызин не собирается отвечать старику. — Только вот где... Вы не вспомните, может, он в разговорах с вами поминал кого? Может, город какой или еще что? — Да нет, я уже сам думал, вспоминал. Вот только, — Вилесов встал, подошел к дивану, на котором сидел Лызин с Никитиным, и уставился поверх их голов, — не знаю, имеет — нет ли это значение, тогда не подумал вовсе, а потом... Никитин оглянулся. Над ними, над спинкой дивана, висела большая карта. Густой коричневой паутиной резали широкий лист пожелтевшей ломкой бумаги реки, темной ретушью выступали справа отроги гор, кололи глаза непривычные, не на месте стоящие Ъ в названиях деревень и сел. В углу карты было обозначено: «Карта топографическая Чердынского уезду Пермской губернии. В дюйме семь верстъ». — Что вы вспомнили, Александр Григорьевич? — не выдержал и вступил в разговор Лызин. На карту он не смотрел, и так ее хорошо помнил. — Да в тот, последний раз, когда Боев у меня был, он почему-то про Кутай расспрашивал, — ткнул пальцем в карту Вилесов, — что там сейчас да как туда попасть... Река Кутай тоненькой ниточкой начиналась между двумя темными отрогами в самой сердцевине Уральской гряды, долго и путано петляла меж ее хребтами в узкой долине, вбирала в себя десятки ручьев и таких же горных речушек, пока не вырывалась из каменных объятий в зону предгорий, где заметно полнела, стелилась уже не волосяной, а нажимной линией, петляла степеннее, не заворачивая лихих головоломных коленец, и, наконец, впадала в Вишеру. В верхнем, горном, стремительном ее течении никаких условных знаков не было; в среднем, где выкатывалась узким каньоном на равнину, вблизи друг от друга по правому берегу были нарисованы два темных квадратика с надписями «В. Кутайский з-дъ» и «Н. Кутайский з-дъ». Верст на пятьдесят ниже — маленький кружок с названием «Кутайка» и в самом устье кружок побольше — «Кутайское».