– Ты кажешься очень уверенным в себе, Даниель. Я, никогда не знавший наверняка даже который час, с убежденностью невежды кивнул. Я смотрел, как она удалялась по бесконечному коридору, пока ее силуэт не растворился в сумраке теней, спрашивая себя, что же я делаю. 15 Шляпный магазин Фортунь, точнее, то, что от него осталось, располагался на первом этаже узкого, почерневшего от копоти здания довольно жалкого вида на улице Сан-Антонио, рядом с площадью Гойи. На заляпанных жирной грязью стеклах все еще читалось название, а на фасаде по-прежнему развевалась реклама в форме котелка, обещавшая модели по индивидуальному заказу и последние новинки парижской моды. Дверь была закрыта на висячий замок, к которому, казалось, лет десять никто не прикасался. Я прижался лбом к стеклу, пытаясь проникнуть взглядом в темные глубины. – Если вы по поводу аренды, то опоздали, – произнес голос у меня за спиной. – Управляющий зданием уже ушел. Женщине, заговорившей со мной, было около шестидесяти; она была одета так, как одеваются в Испании безутешные вдовы. Из-под покрывавшего голову розового платка выглядывала пара буклей, стеганые шлепанцы были надеты на длинные ярко-красные носки, закрывавшие лодыжку до середины. Я сразу понял, что передо мной консьержка. – А что, магазин сдается? – спросил я. – А вы разве не затем пожаловали? – Вообще-то нет, но, кто знает, вдруг заинтересуюсь. Консьержка нахмурилась, не зная, как лучше поступить: считать меня вертопрахом или истолковать свои сомнения в пользу обвиняемого. Я изобразил свою самую обворожительную улыбку. – Давно магазин закрылся? – Да уж лет двенадцать, с тех пор как старик умер. – Сеньор Фортунь? Вы знали его? – Я, милок, вот уж сорок восемь годков торчу на этой лестнице. – Тогда, возможно, вы знали и сына сеньора Фортуня? – Хулиана? А как же. Я достал из кармана обгоревшую фотографию и показал ей. – Не могли бы вы сказать, юноша на этом снимке и есть Хулиан Каракс? Консьержка недоверчиво взглянула на меня, взяла фотографию и уставилась на нее. – Вы его узнаете? – Каракс была девичья фамилия его матери, – сурово заметила консьержка. – Да, это Хулиан. Я помню его этаким блондинчиком, а здесь, на фото, волосы его, кажись, темнее. – А не скажете ли, кто эта девушка рядом с ним? – А кто спрашивает-то? – Ох, извините, меня зовут Даниель Семпере. Я пытаюсь разузнать что-нибудь о сеньоре Караксе, то есть Хулиане. – Хулиан уехал в Париж еще в восемнадцатом или девятнадцатом году. Отец хотел в армию его определить и все такое. Небось мать увезла бедняжку, чтоб он туда не загремел. Сеньор Фортунь остался один, здесь, на последнем этаже. – А Хулиан когда-нибудь возвращался в Барселону? Консьержка молча на меня посмотрела: – Вы чего, не в курсе? В том же году Хулиан помер в Париже. – Извините? – Я говорю, скончался Хулиан. В Париже. Вскоре по приезде. Уж лучше б в армию пошел. – А можно спросить, как вы об этом узнали? – От его отца, как же еще? Он сам мне сказал. Я задумчиво кивнул: – Понятно. А он не говорил, от чего умер его сын? – Вообще-то старик был неразговорчив. Хулиан уехал, а немного погодя пришло письмо, и когда я его спросила, что за письмо, старик сказал, что сын его помер и если еще чего пришлют, можно выкинуть. Что это у вас с лицом? – Сеньор Фортунь вас обманул. Хулиан не умер в 1919 году. – Да вы что! – Он жил в Париже по крайней мере до 1935 года, а затем вернулся в Барселону. Лицо консьержки осветилось. – Значит, Хулиан здесь, в Барселоне? Где? Я молча кивнул, надеясь таким образом подвигнуть консьержку рассказать мне что-нибудь еще. – Матерь Божья… Вы меня обрадовали, хорошо, если жив, уж очень он был ласковым в детстве, правда, со странностями, и к тому же страсть как любил фантазировать, но что-то в нем такое было, отчего его все любили. В солдаты он не годился, это было сразу видно. Моей Исабелите он ужас как нравился. Знаете, одно время я даже думала, они поженятся, и все такое, дело-то молодое… Можно еще взглянуть? Я снова протянул ей фотографию. Консьержка долго смотрела на нее, как на талисман или обратный билет в свою юность. – Знаете, просто невероятно, ну прямо как сейчас его вижу… а этот ненормальный сказал, что он умер. Есть же такие люди… А каково ему было в Париже? Уверена, он разбогател. Мне всегда казалось, что он станет богачом. – Не совсем. Он стал писателем. – Сказки сочинял? – Что-то в этом роде. Романы. – Для радио? Здорово! Знаете, меня это не удивляет. Еще мальчишкой он все рассказывал истории детям из соседних домов. Летом моя Исабелита с племянницами забирались по вечерам на крышу послушать. Говорят, он никогда не рассказывал дважды одно и то же. Но все о душах и мертвецах. Я же говорю, он был немного странный. Хотя при таком отце вообще чудо, что он не свихнулся. И меня не удивляет, что в конце концов жена его бросила, мерзавца эдакого. Поймите, я ни во что не лезу. По мне, так это и впрямь не мое дело, только человек этот был недобрым. Здесь, на лестнице, рано или поздно все становится известно. Знаете, он ее бил. Постоянно слышались крики, полиция не раз приезжала. Нет, я понимаю, муж должен жену поколачивать, чтоб больше уважала, а как же иначе, ведь вокруг одно распутство, и девочки растут уже не такими, как раньше, но этот лупил ее за просто так, понимаете? У бедной женщины была единственная подруга, моложе ее, по имени Висентета, она жила тут на пятом этаже, во второй квартире. Иногда бедняжка пряталась у нее дома от побоев. И рассказывала ей разные вещи… – Например? Консьержка с заговорщическим видом изогнула бровь и незаметно осмотрелась по сторонам: – Мальчик был не от шляпника. – Хулиан? Вы хотите сказать, что Хулиан не был сыном сеньора Фортуня? – Так француженка говорила Висентете, не знаю уж, с горя ли или еще почему. Та рассказала мне об этом через много лет, когда они здесь уже не жили. – А кто же тогда был настоящим отцом Хулиана? – Француженка ей не сказала. Может, и не знала. Эти иностранки, они такие… – Думаете, муж ее за это бил? – Да кто его знает. Ее трижды отвозили в больницу – слышите? – трижды. А этот негодяй трубил на весь белый свет, что она сама виновата, что она пьяница и ударяется обо все подряд в доме, как к бутылке приложится. Но я-то знаю. Он вечно скандалил с соседями. Моего покойного мужа, да будет земля ему пухом, он как-то обвинил в краже в своем магазине, мол, все мурсийцы воры и бродяги, но мы-то, представьте, из Убеды… – Так вы, наверное, узнали и эту девушку на фотографии, рядом с Хулианом? Консьержка снова сосредоточилась на снимке. – Никогда не видала. Очень симпатичная. – Судя по фотографии, они похожи на жениха и невесту, – предположил я в надежде, что это оживит ей память. Она протянула мне снимок и покачала головой. – Я в этих снимках не разбираюсь. Вообще-то у Хулиана, кажись, не было невесты, ну дак если бы и была, он бы мне не сказал. Я ведь не сразу узнала, что моя Исабелита с ним крутила… вы, молодежь, никогда ничего не рассказываете. Это мы, старики, болтаем без умолку. – А вы помните его друзей, кого-нибудь из тех, кто приходил сюда? Консьержка пожала плечами: – Уж столько времени прошло. И потом, знаете, в последние годы Хулиан редко здесь бывал. Он подружился в школе с юношей из хорошей семьи, Алдайя, представьте себе. Сейчас о них уже не говорят, а тогда упомянуть их было все равно что королевскую семью. Куча денег. Я знаю, потому что иногда они присылали за Хулианом машину. Вы бы видели, что за машина! Такая и Франко не снилась. С шофером, вся сверкает. Мой Пако, который в этом разбирался, называл ее «ролсрой», или что-то в этом духе. Так-то вот.