Алек попытался пошевелиться, зажать проклятый порез. Безумный страх отрезвил его. Алек вспомнил Нику. Идиот! Как мог он быть таким эгоистом! Боль врезалась в засыпающее сознание. Разжались окоченевшие пальцы. С противным стуком лезвие ударилось о пол. Алек смотрел на него. Больше не светилась его заляпанная кровью поверхность. Слёзы душили. Пальцы бессильно цеплялись за ускользающие ручейки. Он хотел кричать. Тихий хрип вырвался из груди и разорвал обожжённое горло. Тогда сквозь мутную пелену перед глазами Алек видел, как вылетел замок из двери, и сквозь неё ворвались люди. Он смутно чувствовал чьи-то руки, когда проваливался в пустоту. Тогда Алек поклялся, что никогда, как бы тяжело не было, он не подумает о самоубийстве. Если выживет. Теперь Алек спрятал руку под стол и закрыл ладонью белые полосы. — Я был эгоистом. — А сейчас разве нет? — Ника осеклась. Лина сжала её руку и наклонилась к уху, что-то шепнула, Алек не расслышал. — Зачем, Алек? О чём спрашивала Маша, нельзя было понять. Прошлое и настоящее смешалось. Зачем он делал это тогда? Зачем рисковал сейчас? Он совершал ту же ошибку, красиво замаскировав её геройством и работой. Хотел ответить: «Я должен». Кому? Владу? Так он мёртв, всё закончено. Лина также скажет. Будущим жертвам этого неизвестного маньяка? Но как Алек поможет расследованию, если станет следующим в этой веренице смертей и подозрений? Он запутался. Он не знал, кому верить, чего ждать, что делать в конце концов. Последние несколько лет жизнь его текла ровно, предсказуемо. И ему нравилось это. На работе всё делилось на чёрное и белое, всё подчинялось законам логики. Но разве можно было объяснить логически или привлечь к ответственности эту проклятую тень? Рука Маши ещё лежала на его руке. Алек следил, как кувыркается в его кружке солнечный зайчик, лунный зайчик. Но ведь луне свет даёт солнце. Зайчик этот прыгал и кружился, тонул и снова всплывал на поверхность. Алек поднял кружку. Не зайчик вовсе, простое кофейное зернышко, блестящее в лунном свете. Он коснулся губами горячего стекла. Зайчик прыгнул на нос и побежал по лицу. Алек запутался. Он уже и себе не мог верить. — Тогда я… — Голос сорвался, — я ненавидел себя. Я не имел права этого делать. Сейчас я прав. Прости, Ника, но и ты меня не остановишь. Уверенность появляется, когда меньше всего её ждёшь. Алек сомневался, метался, а говорил твёрдо. Даже убедительно, учитывая, как смотрела на него Маша — с благоговением и восторгом. — Мы близко, — соврал Алек. Но соврал так убедительно, что нельзя было не поверить. — Мы возьмём его, это закончится. — Что ты видел? — вдруг выпалила Маша и, испугавшись собственных слов, отшатнулась. Стул скрипнул. Ладонь скользнула с руки Алека. Маша хотела извиниться, но Алек не позволил. — Ты же обо мне ничего не знаешь, — перебил он. Маша заинтересовалась. И Алек заставил себя продолжать. — История не длинная, так «сюжет для небольшого рассказа». Я не знал отца. Я видел, как забирали на скорой маму. Она умерла в больнице. Мне было десять, Нике едва исполнилось восемь. Алек нарочно говорил сухими фактами, чтобы меньше вспоминать. Он рассматривал стол, и микротрещинки на кружке, и лунного зайчика на поверхности кофе. Только бы не видеть сочувствующих взглядов. — Про детский дом нечего рассказывать. Кто не пережил сам, не поймёт. У нас захолустье, вечно всего не хватало. Всё одинаковое, серое такое, противное. После деревни. Я пока не вник во все порядки, возвращался в комнату с синяками, терпел насмешки и бродил один по двору. Понимаешь, там система. Там не жить, а выживать надо, дотянуть до выпуска. Просто свободы мало, любви нет, а все хотят и того, и другого. В общем, там я разучился плакать, доверять и жаловаться, научился драться, врать и стоять на своём и поклялся защищать Нику. И я знал, что учиться буду на полицейского. Выпустился, поступил, нашёл людей, которые оформили документы на Нику. Мне было восемнадцать, ей шестнадцать. И мы жили вдвоём. Зато именно жили. Потом Ника поступила. Мы перебрались в общежития. Я выпустился, работал три года. Нике предложили сюда ехать. Теперь здесь. И… — Алек осёкся, — я не жалею. Он ни слова не сказал о сотнях ошибок, о слоях грязи на своих руках, о ребятах, которых доводил в детском доме, о шумных вечеринках молодости, о Майе, которую бросил там, оставил с глупыми оправданиями. Алек не рассказал о том что сам стал тем, кого презирал и ненавидел поначалу. Потом исправился, но такие сны не забываются утром. — Эти шрамы… Мне было четырнадцать. — Как сухо, холодно звучал его голос, как отчеканил он возраст, словно время имело значение! — Я устал быть один, посмешищем, мальчиком для битья и переступил черту. Завоевал авторитет, вписался в одну нехорошую компанию. И да, я дрался, я пытался сбежать, я протаскивал алкоголь, курил и никого не подпускал к себе, кроме Ники. А потом щёлкнуло. Я понял, что творю со своей жизнью. Наверно, я просто устал… — Поэтому придумал полицию и мечтал о выпуске. — Голос Маши прозвучал как продолжение его голоса. — Это была надежда. И я стал сходить с кривой дорожки. — Всё, хватит, давай не будем, — едва ли не крикнула Ника. Тема была закрыта. Маша не стала задавать вопросов. Только Алек, как назло, не мог забыть алых полос на руках. Были и другие шрамы. Они скрывались под одеждой. На животе — неровный шов, след от ножа. Это в том же году Алек попал под горячую руку старших. На бедре почти незаметный шрам от ожога, неудачная шутка, таких было немало. Но один шрам Алек любил, крошечная белёсая полоска на колене от падения с велосипеда. — Зачем ты уехал? — спросила вдруг Маша, когда они с Алеком, окружённые духотой и темнотой подъезда, спускались по лестнице. — Я искал свободу, хотел чего-то большего. — Алек пожал плечами. Впрочем, всё равно в темноте не видно. — И ради Ники. Она хотела ехать. — Ты не всё говоришь. — Не всё. — И как Маша угадывала? Словно она заранее знала его мысли. — Я бросил там друзей… и девушку. И почему-то мне кажется, что я всё это любил. Маша ничего больше не сказала, мотнула головой, когда Алек предложил подвезти, и скрылась за углом, растворилась в темноте. Руденко проводил её взглядом и залез в машину. Часы на панели показывали два. Ночь была тёмной и тяжёлой. Машина с трудом прорвались сквозь неё. Фары разгоняли густую, вязкую темноту не до конца. Её обрывки кружили и при свете. Они казались живыми призраками, клочками теней. Их танец завораживал. И на пустых знакомых дорогах Алек мог смотреть не на них. В квартире темнота сгустилась настолько, что в ней можно было утонуть. Алек включил свет везде, лишь бы прогнать ночь. Темнота ушла, густой, сдавленный воздух остался. Он лениво плыл от движений Алека. Или это запас сил медленно иссякал. В любом случае Алек твёрдо решил попытаться уснуть. Этой ночью он даже переоделся, закрыл шторы и, оставив гореть лампу над столом, выключил основной свет. Тогда включился мозг. Он усиленно заработал и в который раз напомнил своему хозяину, что прямо сейчас где-то недалеко отсюда под покровом ночи совершается очередное преступление. И утром Алек проснётся от звонка. Макс сообщит об убийстве. И Алек рванёт на место, чтобы делать своё дело, которое давно переросло в нечто большее, чем работа. И никому не скажет о том, что было в квартире Ники. Алек и правда проснулся от звонка, как предполагал. Было до странности темно. Он еле разлепил глаза. Телефон выскользнул из рук раза три, пока Алеку не удалось захватить его и провести по экрану. Ветер ворвался из открытого на форточку окна и встребушил, освежил всю комнату. Шторы приподнялись. За ними тоже пряталась темнота. Алек поднёс телефон к уху. Не до конца проснувшись, он ничего не ждал и не подозревал. С той стороны раздалось тихое шипение. И голос. — Алек, я убила человека. Глава 24 По коже пробежал электрический ток. Алек вздрогнул и проснулся, скинул одеяло, вскочил. Голос молчал. Алек мерил шагами комнату и пытался понять, что всё это значило, чья это нелепая шутка. — Ты слышишь? — Снова что-то зашипело, свистнуло и затихло. Голос звучал высоко и надрывно. «Камилла», — мелькнуло в голове. Алек перехватил телефон в другую руку и ускорил шаг. Сердце отбивало чечётку, уже не в груди, где-то выше, почти в самом горле. — Приезжай, пожалуйста. — Голос лопнул, как струна, не выдержал натяжения. — Я… я пришлю адрес. Алек, пожалуйста, никому. Камилла отключилась. Гудки ещё долго били по ушам. Алек застыл в шаге от двери. Рука опустилась и безжизненно повисла. И чем больше Алек думал, тем меньше понимал хоть что-нибудь в этом безумии. Двадцать вдохов, ровно столько понадобилось ему, чтобы взять себя в руки. Время — почти четыре, адрес есть, ехать минут десять. Алек оделся в первое, что попалось под руку. И почему попалось все чёрное и широкое? Интуиция затеяла свои игры. Он схватил ключи от машины, телефон оставил на диване. Профессиональное чутьё не позволило взять его с собой. То же чутье подсказало Алеку, что машину лучше оставить на парковке у дома Ники, который по счастливой случайности оказался поблизости. Надев капюшон и спрятав руки в карманы, Алек выскочил на улицу. Начинало светать. Где-то очень низко, у самой земли, окрасились в розовый тонкие полоски облаков. Алек шёл быстро, заставляя себя не бежать и не думать о Камилле. Мысленно он повторял адрес, чтобы не вылетел из перегруженной головы. От усталости не осталось и следа. Адреналин вымыл её из крови. Нужный дом. Алек узнал его тоже интуитивно. И только подойдя к подъезду, заметил номер. Тяжёлая железная дверь была приоткрыта и аккуратно придержана камнем, совсем незаметно, если не искать нарочно. Камилла даже в панике поступала правильно. Алек обернулся. Тёмная улица уходила за самый горизонт. Она тянулась длинной голодной змеёй, разевала пасть с пылающими белыми зубами фонарей. И где-то, где заканчивалась эта змея, зловеще поблескивал низко стоящий ободок солнца. Хвоста не было. Алек заметил бы. Нервы были напряжены до предела. Каждый шорох, резкий запах копчёного из подъезда, лёгкое шевеление волос на голове от порыва свежего ветра — он замечал всё. Алек юркнул в темноту, прикрыв лицо капюшоном, и аккуратно закрыл за собой дверь. При этом он ещё и успел сделать вид, что прикладывает ключи к домофону. Камеру обманул. Осталось самое сложное. Алек взбежал по лестнице. Нужная дверь квартиры. Такая же дверь, как и все. Металлическая, резная, немного обшарпанная, с золочёным номерком над глазком. От мысли о том, что он сейчас увидит за этой дверью, мороз пробежал по коже. Алек стиснул ручку, холодную, даже сквозь перчатку. Мысленный отсчёт всегда помогал в таких ситуациях. Три. Алек выдохнул. Лишние мысли выбило из головы. Он слышал приглушённые звуки изнутри квартиры. Это, наверное, Камилла ходила по комнате. Некому там больше ходить. Два. Металлическая ручка впилась в кожу ладони. Алек разглядел скрещивающиеся царапины на двери, прям под глазком, немного сдвинутым вправо. Один. И Алек аккуратно надавил на ручку. Дверь поддалась с протяжным полускрипом, полушелестом. Алеку он показался до безумия громким. А на самом деле тишина, та тишина, которая всегда сопровождает смерть, была громче в разы. Она шепталась сама с собой, шумела, шуршала, звенела. И чуткий слух Алека не мог разбить эту тишину на отдельные звуки. Она была единым целым. Камилла подскочила к Алеку едва он прикрыл дверь и защёлкнул замок изнутри. Молча она указала на вход в первую комнату. Алек не стал задавать вопросов. А спрашивать было о чём. Камилла выглядела как призрак. Не отличить от тени. Когда она, едва переставляя ноги, шла к двери, освещённая со спины слабым светом, бледная аура окружала её и контуры силуэта размывались. Сравнение, навеянное страхом и предчувствием. Но Алек воспринял его всерьёз. Той комнатой оказалась спальня, простая, минималистичная, похожая на любую другую спальню в любом другом доме. На самом деле все дома чем-то похожи. В спальне было холодно и неприятно. И не только из-за смертельной тишины. Алек чувствовал, что здесь холодно и неприятно всегда. Камилла поёжилась. Алек шагнул за порог. Гигантский шкаф, возвышавшийся до самого потолка, мешал обзору. Поэтому сначала Алек увидел диван, смятый плед, разбросанные подушки. И только потом — тело. Молодой человек, не старше самой Камиллы, лежал, нелепо раскинув руки, на исчерченном багровыми и чёрными полосами ковре. Тёмные пятна слились с этими полосами и до нелепого гармонировали с ними. Только на белой рубашке алым разводам не было места. Веки его были опущены, уголки губ приподняты, словно в попытке улыбнуться. Болезненная судорога сковала некогда красивое лицо. Руки его по локоть были в алых пятнах. Кровь застыла на бледных, почти прозрачных ладонях. И на контрасте она казалась ещё ярче, ещё опаснее. Едва остановившееся движение. Мгновенный кадр. Словно только-только, какую-то секунду назад этот парень был жив, и боролся за жизнь, и узнал своего убийцу. Алек опустился на корточки перед телом, осторожно, чтобы не оставить следов. Он коснулся запястья парня. Глупо. Пульса не было. Алек далёк от медицины, но и он понимал, что с момента смерти прошло не больше часа. Вблизи парень выглядел особенно живым. Живым несмотря на смерть. Алеку даже показалось, что он знает этого человека. Взгляд ловил мельчайшие детали. Алек уже составил картинку происходящего. Два ножевых — в живот и в бок, ранения недостаточно серьёзные для мгновенной смерти. Удары наносил человек ниже по росту, стоя впереди. Судя по одежде, гостей хозяин квартиры не ждал. Алек не заметил, как начал рассуждать, забыв о Камилле, брошенной на парковке машине и всех тех условиях, при которых он здесь находился. Он заметил окровавленный нож — орудие убийства, без сомнения, и записку. Отряхнув руки, Алек поднял клочок бумаги. Неровным и невероятно знакомым почерком на нём было написано: «Запомни наше лето». Алек вскочил. Нога едва не попала в полосу крови. Алек удержал равновесие и прыжком оказался в центре комнаты, в полушаге от Камиллы. Тишина больше не жужжала на ухо. Алек скинул капюшон, который забыл снять ещё с подъезда. — И что это значит? Камилла опустила глаза. Алек не знал, чему верить. За ним следили закрытые глаза мертвеца. И в голове не укладывалось, что Камилла… могла убить человека. Даже самого плохого, самого грязного и подлого. Алек ждал не ответа. Он ждал отрицания, объяснений. Он уверен был, что всё это — ужасная ошибка. И чем дольше молчала Камилла, тем сложнее было надеяться. — Кто он? — приглушённо спросил Алек. — Дорохов. Голос Камиллы опасно дрожал, судорожно сжимались и разжимались ладони. Она тряслась, как в лихорадке. И Алек не выдержал, сделал эти полшага и заключил её в объятья. Странно, но он совсем не боялся. И если бы Камилла призналась сейчас, что убила этого человека, Алек помог бы ей очистить квартиру от следов, а найдут — помог бы бежать. И к чёрту правосудие. Камилла молчала. Алек верил ей. Гораздо больше говорили её тихие слёзы и дрожащие плечи. Такой беззащитной, хрупкой казалась Камилла в его руках… как когда-то Майя, Лина, Маша, Ника. Все они. Неужели Алек на самом деле научился доверять? — Расскажи. Пожалуйста, времени нет. — Он сжимал плечи Камиллы. Тихий сдавленный всхлип вырвался из её груди. — Я хотела предупредить его. — Камилла взяла себя в руки слишком быстро для человека в её ситуации. Правильно говорил Андрей: сотрудники уголовного розыска не совсем люди. — У меня были ключи. Я вошла, и… это. Он был мёртв не больше десяти минут! Алек прижал палец к губам. Камилла осеклась и тут же возбуждённым шёпотом продолжила: