«Вот все они хотят уехать», — думал Алек. — «А будет ли для них этот поезд поездом в новую жизнь и билет — билетом в один конец?» Наверное, нет. Потому что эти люди вернутся, когда только захотят. А Алек не сможет вернуться к Майе и заявить, что передумал. И тем более не сможет сказать времени: «Остановись, дай второй шанс. Этот билет для Алека — билет в будущее. А из будущего, как известно, не возвращаются. Он помог Нике подняться, потом поднял чемоданы и сумки и только тогда сам запрыгнул на подножку. В последний раз его пылающие щёки обдало слабым ветром родного города. Порыв этот словно ворвался из прошлого. И Алек, окинув взглядом платформу, нырнул в вагон. Когда поезд, подрагивая, завёл свою песню, Алек, стоя у окна, заметил на секунду её силуэт, скрытый среди других провожающих. Она пришла. Или Алек просто слишком хотел в последний раз её увидеть. Глава 23 Алек гипнотизировал телефон. Он наконец дышал свободно, открыл окно до упора, и свежий воздух щипал за выставленный локоть, остужал щёки. И вместе с тем мысли. Алек думал о воспоминаниях, о словах Сени. И о телефоне. Он ждал звонка. Он надеялся ещё, что не придётся возвращаться в пустую квартиру. Пустота — лучший сообщник страха. Телефон услышал его мольбы. Он тихо завибрировал, и Алек судорожно, одной рукой придерживая руль, схватил его и не глядя принял вызов. — Привет, ну что там? Ника. Алек с первого же слова узнал её голос. — Ничего нового. — резкий поворот, съезд с главной дороги. Медленно потянулась в полутьме ровная полоса фонарей. Алек не замечал, куда едет. Руки сами вели его. Ника спрашивала, Алек отвечал. Ей он говорил всё, не скрывая. И чем больше говорил, тем ярче осознавал, сколько вокруг него на самом деле таин. Алек ото всех что-то скрывал. И как после этого он мог быть уверен, что никто больше ничего не скрывает? — Приезжай к нам, — предложила Ника. Алек поймал себя на мысли, что ждал этого предложения. Он уже ехал к Нике. — Лина с тобой? — можно было не спрашивать. Пять минут тишины — ровно столько понадобилось Алеку, чтобы добраться до дома Ники. Он остановился у подъезда, выискивая ключи в рюкзаке. Тяжёлая железная дверь смотрела на него надменно и немного подозрительно. Ключи как назло выскальзывали из липких пальцев и терялись среди всякого барахла. Алек чертыхнулся и встал на одну ногу, чтобы поставить рюкзак на колено второй. Стоять так было неудобно, зато куда удобнее стало ловить ключи. Об освещении в этом дворе и не слышали. Старый сутулый фонарь, покрытый слоем ржавчины и налёта, стоял на углу. Он сморщился, покосился, поседел, совсем как человек. И светил он тускло, подмигивая и тихо жужжа. Света его не хватало и на пару метров, не то что на весь двор. — Есть. — Алек вытащил ключи и вскинул руку над головой, словно кто-то мог видеть его, кроме чёрного кота в чёрной тьме двора. Он накинул рюкзак на плечо и вошёл в подъезд. Горячий воздух пропах чем-то грязным, сырым и неприятным. Алек поспешно взбежал по лестнице и остановился перед дверью с аккуратным номером двенадцать. Постучал три раза, быстро, как в детстве договорились стучать они с Никой. Традиция сохранилась до сих пор. Дверь открылась и закрылась снова за спиной. В доме пахло теплом, свежесваренным кофе и совсем немного — корицей. Ника в свободном домашнем костюме встречала его со скромной улыбкой на пороге своего уютного уголка. В жёлтом свете лампы её глаза казались зелёными. Вот сколько раз Алек предлагал ей снять другую квартиру! И всегда Ника находила повод отказаться. Лина выскользнула из кухни и остановилась, прислонившись к косяку. Алек озирался по сторонам, словно впервые видел это место. Оно изменилось до неузнаваемости. Хотя нет, оно осталось прежним. Это Алек изменился. В прошлый свой приезд сюда Алек ничего не видел, кроме деревянного стола кухни и огромного окна напротив, ничего не чувствовал, кроме горячего чая, и ничего не слышал, кроме голоса Ники. Сейчас квартира приобрела в его глазах новый смысл. Алек вспоминал своё скромное жилище. Оно было простым, пустым, ограниченным стенами и дверями. Да аккуратное, немного стильное, но оно не жило. А квартира Ники жила. Алек слышал дыхание стен. Наверху потрескивало что-то, что-то это прыгало по потолку, шкреблось и шептало. Пол поскрипывал. Он тоже говорил. А Ника, наверное, понимала, поэтому не хотела отдавать квартиру. Вместо обоев стены здесь были усеяны всем тем, что составляло жизнь Ники. Здесь были картинки, маленькие, любительские. Но живые. И полки с книгами, блокнотами, записными книжками, немного пыльными и иногда потрёпанными. У каждой из этих полок была история. Алек шёл, как во сне. Из окна падал на него лунный свет и стелился по деревянному полу тоненькой дорожкой. Он отражался от лакированной поверхности, как от водной глади. Алек шёл по воде и по свету. И рядом совершенно спокойно шла Ника. Луна играла её волосами, которые казались теперь серебристыми. Здесь Ника была королевой. — А теперь ты мне всё расскажешь, — заявила она с показной строгостью. Это был приказ королевы. Алек не мог ослушаться. Он прошёл вслед за Никой на кухню. Лина смущённо опустила глаза и так и осталась стоять у косяка, когда Алек занял своё любимое место напротив окна. Перед ним уже стоял кофе. Ника опустилась на стул напротив. Она ждала, положив подбородок на сплетённые в замок пальцы. И Алек рассказал ещё подробнее про воспоминания, тени, Сеню, Багова, Андрея, про свои подозрения. И, сказав всё это вслух, он окончательно запутался. Алек заметил, как Лина тоже присела за стол, на самый край стула. Натянутая, как струна, спина, спрятанные между коленями руки говорили о не меньшем волнении и интересе. Лина медленно оправлялась от потери, но ещё боялась выздоровления. Ника успела сказать это по телефону. Лина ещё чувствовала себя виноватой перед Владом. — Андрей оправдается перед вами, — задумчиво пробормотал Ника. — Если будет новое убийство… это вполне может быть он. Алека как по голове ударило. Слова оказались тяжелее приклада, которым он получал уже на операциях. Ника спокойно отпила кофе, развернулась, дотянулась до жалюзи и закрыла их. Алек смотрел на неё и пытался осознать, как, как могла Ника так легко обвинять Андрея. И как одной фразой она всё разрушила. — Убийство, в котором кого-то подставят, — продолжала накидывать Ника. — Зато Багова можно будет выпустить, — отшутился Алек и залпом осушил кружку. На самом деле ему было не до смеха. — Я не обвиняю Андрея. — Ника вскочила на ноги. Снова она прочитала мысли Алека до того, как тот успел их озвучить. Если нет связи между сёстрами и братьями, то Алек просто не знал, как объяснить это. — Тогда кого? — Алек не заметил, как заговорил с сестрой как с коллегой. А Ника прекрасно вжилась в роль полицейского. — Человек, у которого есть возможности и неплохая связь с каждой из жертв и с каждым обвиняемым. Кто-то, кто мог подстроить то же убийство Нагилёва и нападение на вас Андрея, — набрасывала она. Алек запрокинул голову, перевернул чашку и горькие капельки кофе упали на язык. — Это не человек, — повторил он безумную и самую возможную одновременно версию. — Но это должен быть человек, — подала голос Лина. Разговор их походил на спор мыслей в голове Алека. В деле этом было три подозреваемых: Андрей, мистическая тень и неизвестный вполне реальный убийца. Алек обязательно продолжил бы эту мысль, если бы под рукой не завибрировал телефон. На этот раз он бросил взгляд на экран и принял вызов. Ночь обещала быть нескучной. — Алек, я приеду? — без предисловий заявила Маша. Алек ожидал другого. Он даже растерялся на секунду. А Маша продолжала тараторить: — Нам надо поговорить. Это срочно. Не по телефону. Заинтригованный и напуганный одновременно таким напором Алек выдавил из себя согласие и отправил вдогонку адрес Ники. Телефон лёг на стол. Обсуждения продолжались. Но Алек больше не вникал в них. Домофон зазвонил через полчаса. Маша вихрем влетела в квартиру, шлейфом за ней потянулся запах сырости из подъезда. Маша остановилась там, где перетекает в кухню коридор. Она бесстыдно разглядывала Нику и Лину, новые лица на минуту отвлекли её от Аоека. А Руденко сгорал от нетерпения. Маша обессиленно опустилась в угловое кресло. Её лицо было в тени. Но бледным светом оно контрастировало с темнотой, словно светилось, как тот старый фонарь. Алек пожалел, что кофе у него больше нет, и тем более нет ничего покрепче. Черты лица Маши размылись, но глаза блестели отчаянием. Алек смутно догадывался, что так стремилась она сказать. Он должен был услышать эти слова из её губ. В голове они звучали почти не страшно. Но здесь… — Эти тени. — Маша взяла себя в руки. — Это вестники. Ты же их чувствуешь? Алек вздрогнул, так пронзительно звучал голос Маши. На него устремились три пары глаз. Ника смотрела со страхом, Лина — с надеждой, и только в глазах Маши он увидел своё крошечное смутное отражение. — Да, — признался Алек. — Два варианта. Или на тебя готовится покушение, или тебя хотят подставить, — закончила Маша и запрокинула голову навстречу белому в мелких паутинках-трещинках потолку. Алек тоже смотрел наверх. Трещины не желали складываться в картинку. — Я просматривал свою жизнь, кусками, то, что видел вокруг повторялось в воспоминаниях. — Алека не спрашивали. Он признался сам. — Я всё помню. — Цель или средство, — прошептала Ника. Её глаза бегали, пальцы комкали салфетку. — Жертва, — обобщила Маша. К собственному удивлению, от этого ужасного слова Алек ничего не почувствовал. — Тень была и с тобой. — Он постукивал ногтями по ручке кружки. Тихий звон стекла давал ритм растянутым словам. — На несколько минут, не больше. — Маша отрицательно мотнула головой. Призрачно бледное лицо Ники блестело от лунного света. Глаза её были совсем голубыми. И кто успел раздвинуть шторы? Теперь уже Лина что-то шептала ей на ухо. Успокаивала. Это Алек должен был сидеть рядом. Но слова не могли вырваться, они вросли в горло и мешали дышать. Алек медленно осознавал, что с ним происходило последние дни. Он вспоминал Влада в тот вечер, остекленевшие глаза Андрея. Чью роль займёт он сам? — Ничего нельзя сделать. — Алек не узнал свой голос. Ответом послужили пронзительная тишина и осуждающий взгляд Ники. Маша ловко перевела тему. Алек нацепил маску равнодушия и легкомыслия. Как же он понимал Влада! Но над головой горел желтоватый свет лампочки. Кружка со свежесваренным кофе парила, распространяя по всей кухне тёплый аромат дома и уюта. Пар взлетел лениво и растворялся, не достигая потолка. У лампочки вились крошечные мошки. Слова текли неторопливо, извиваясь, как пар. Невозможно было не заразиться этим вирусом спокойствия и уюта. Маша была совсем близко. Её рука коснулась его руки. Горячо. Обжигающе. И так приятно, до мурашек. Маша не отдёрнула руку. Алек смотрел на переплетённые пальцы и не понимал, как простое прикосновение перешло в близость. Маша лежала на его плече. Её волосы щекотали шею. Он сидел бы так, неподвижно, вечно. Потому что тишина, проходя сквозь сплетённые пальцы, становилась тёплой и чистой. Маша вдруг напряглась. Её взгляд остановился на запястье Алека. Он мог поспорить, что знает, о чём она подумала. Что увидела. — Ты о шрамах? — тихо спросил Алек. Маша подняла голову. В её глазах было столько страха и немой просьбы… Никто и никогда ещё не спрашивал его именно об этих шрамах, пусть и не вслух. — Уверен? — Ника мягко коснулась тыльной стороны его свободной ладони. Алек не был уверен. Он не хотел вспоминать. Он ненавидел шрамы, особенно эти шрамы безумия. — Это ошибка. Алек высвободил руки, медленно провёл по шершавой поверхности шрамов. Пальцы подрагивали и пошаркивали, словно бежали по неровной земле. — Я хотел умереть. Он помнил. До мельчайших деталей и снова, как наяву… Алек сжимал лезвие, холодное, ледяное, слишком тонкое для его опухших пальцев, слишком серое для воспаленного сознания. Алек сжимал его так крепко, что капли крови проступили на коже ладони. Алек дрожащими руками поддёрнул рукава рубашки. Под пальцами бешено пульсировала кровь. Она мчалась, и сердце колотилось. Алек пребывал в странном трансе. Он знал, что должен сделать. Руки делали, а остатки юного такого нормального для человека желания жить отравляли мозг. Жить. И сразу в голове всплывал вопрос: зачем? И Алек проводил лезвием по мягкой тонкой коже. Лезвие шло ровно. Как самолёт разрезает облака, оно разрезало кожу и обнажало кровь. Она текла тонкими струйками по рукам и капала на пол. Алек побежал в туалет, наклонился над раковиной, чиркнул ножом по вскрытым порезам. Судорожно сжалась, вздулась вена. Кровь алыми цветами опускалась в раковину. Алеку она казалась похожей на брызги огня. Голова кружилась. Огонь разгорался. Некому было его потушить. Алек сполз по стене на холодный плиточный пол. Огонь плясал на белых рукавах рубашки. Картинка поплыла перед глазами. Струйка стала рекой, морем, вечностью. Алек судорожно старался дышать. Лёгкие сводило. Алек не так представлял конец. Алые змейки, издеваясь, извивались перед самым носом, бежали, и закручивались, и плелись, и горели. Алек чувствовал смутное жжение — притуплённую боль. Глаза закрывались. Веки отяжелели. Слёзы стояли в горле и катились беззвучно по щекам. Холодные в противовес крови. Алек чувствовал, как губы свело в странной полуулыбке. Очень хотелось пить. В горле пересохло до боли, до металлического привкуса на языке. Алек облизнул сухие губы. Тот же привкус крови был и на губах. Он пропитал здесь всё.