Те картины, её картины, образы. Она ночами могла говорить о них. Она во всём искала смысл, и смысл заключала в символы. Игра художника… Фарфоровые статуэтки — её слабость. Полки в её квартире были заставлены всякой мелочью. Алек сам покупал эти статуэтки. Чёрный. Её любимый цвет. Она всегда спрашивала: «Не слишком ярко?», когда и без того было темно. И почему она рисовала по ночам? И так хорошо понимала, будто… видела насквозь? Нож. Резная рукоять. Она стругала им яблоки для шарлотки. И тогда Алеку казалось, что нож этот тёплый и тоже пахнет яблоками, лавандой и корицей. Как её волосы. Светлые. И чёлка набок. Щёлкает пальцами… Она щёлкала пальцами. И также щёлкала первая Лера. Сверкнула золотая цепочка. У Андрея серебряная. Сверкнула снова. У неё золотая. Так красиво выделялась ещё на чёрной кофточке. Или на домашней растянутой футболке. Она была на кладбище. В чёрном. И в каблуках. Каблуки… Камилла каблуки не носит. Она пила кофе с молоком. Лера, та Лера-тень — тоже. И чёлка… Ведь Лера-тень поправляла чёлку, которой вовсе не было. Пыль падала пеплом. Пыль кружилась и сгорала. Золотом поблескивала столешница. По экрану рябью пробежала тень. — Это только маска, — бросил Макс с неожиданной серьёзностью. Алек вздрогнул. Он и забыл, что существует мир. И забыл, как звучит слова. Просто мысли были громче. — Не маска, — гулкий удар голоса. Алек его не услышал. Он переключил картинку на экране. Светлые волосы, чёлка набок, острый взгляд серых глаз. Она смотрела так, когда злилась. Шэдоу превратилась в неё. Алек отвернулся. Шёпот сорвался с губ и пылью закружился в воздухе. — Маски она ненавидела. Глава 29 Алек ещё не чувствовал, но уже не осознавал, не видел, не слышал окликов. Ноги донесли его до выхода. Пальцы сжали ручку двери. Рука потянула её до оглушающего хлопка. В груди пульсировало. Пепел летел в лицо, щекотал в носу, жёг глаза. В каждом глотке воздуха был проклятый пепел. Он накапливался в горле, обдавал сажей, почти ощутимо. Он отравлял Алека. И медленно, сонное, пробуждалось чувство. Оно спало уже три года. Алек выбежал на улицу и чудом ни с кем не столкнулся. Люди шарахались от него. Он больше не бежал. Сила в ногах закончилось. Её хватало только на медленный шаг по тропинке сквера. Алек снова потерял. Он устал терять. Сколько пепла нужно, чтобы задохнуться в нём? Сколько слёз, чтобы они закончились насовсем? Алек упал на скамейку. Здесь, на этой скамейке всё началось. Он говорил здесь с Дианой. Глаза щипало, лицо горело. И ветер не мог потушить всепоглощающего огня в груди. Пламя поедало воспоминания. И они возрождались, чёрно-белые, в прошедшем времени. Пламя пожирало и чувства. И, сгорая, они цеплялись когтями за сердце. Глаза щипало. Слёз не было. Они уже закончились. — Я не могу вернуться, — повторил сквозь пелену времени тихий голос Дианы. Алек коснулся скамейки. Она была ещё тёплой, словно вот сейчас, только что ушла Диана. А прошла уже целая вечность. Алек тоже не мог вернуться, отвечать на расспросы, говорить о том, о чём больно даже думать. О своём прошлом счастье. О своей главной ошибке. Алек поднялся. Перед глазами всё плыло. Мимо промчался мальчишка на велосипеде. Единственный счастливый шрам на колене… Алек поднял рукав рубашки. Белые полосы врезались в глаза, и он спрятал руку за спину. Такими же полосами, только невидимыми, осталась она. Алек шёл вглубь сквера. Там не было людей и плакали деревья. Ветер ласкал их. Он ласкал и Алека, перебирал волосы, забирался за воротник. Ветер успокаивал деревья, и они начинали шептаться. Алек вдохнул полной грудью. Больно. Но без пыли. Он сошёл с дорожки, остановился у дерева, прислонился затылком к его шершавой коре. Алек смотрел в небо. Облака совсем не походили на туман, как этой ночью. Они плыли гигантскими пушистыми кораблями. — Похоже на плащ, — прошептал Алек. Ветер засмеялся под крышами скрытых кронами домов. Плащ плыл, и растягивался, и снова плыл, мимо солнца, сопровождаемый ветром. Деревья цеплялись за него и шептали громче и громче. Губы шевелились беззвучно. — На плащ, — вторил Алеку звонкий голосок Ники. Он коснулся щеки. Крошечный влажная дорожка пробежала и растворилось под рукой солнца и ласками ветра. Алек отошёл от дерева. На скамейке, той скамейке, с которой он только что поднялся, кто-то сидел. Алек присмотрелся. Завивались на концах светлые волосы. Солнце играло их локонами, словно корона лежала на головке. Знакомой. Очень знакомой, даже со спины. Она повернулась вполоборота. И Алек узнал. Ноги приросли к земле. Он стоял и смотрел на призрака прошлого, который вдруг стал осязаемым. Она разглядывала небо. И Алек поймал себя на непозволительной мысли: что угодно он отдаст, чтобы сейчас она обернулась. Но она не обернулась. — Майя. Её имя подхватил ветер и понёс вперёд, к скамейке. Но растерял по дороге и уронил на неё только крошки солнечного света и мелкой пыльцы. Какая-то часть Алека заставила пальцы сжаться на рукоятке пистолета. Другая же не позволила сделать ни шагу. Алек на секунду только отвёл взгляд, и Майя исчезла, словно растворилась в воздухе. А на лавочку медленно спускалась золотая пыль. Упустил. Алек так и не понял, обрадовался ли тогда и почему воздух покачнулся и поплыл против ветра от тихого смеха. Где-то Алек слышал, что так начинается сумасшествие. Просто перестаёшь осознавать, что с тобой происходит. Он снова смотрел на небо. И плащ расплылся пятнами, в которых нельзя было найти форму. Алек не заметил, что больше не один на дорожке. Только когда содрогнулся воздух от чужого присутствия совсем близко, он обернулся. Он увидел и почувствовал Нику одновременно. А потом услышал её шёпот. И почему всё вокруг шептало? — Это она? Алек наклонил голову. А пальцы Ники уже сжали ткань многострадальной рубашки. Её объятья успокаивали лучше ветра. Вместе с её шёпотом ожил и шёпот деревьев. И облака снова собрались, чтобы поплыло по небу воздушное белое сердце. — Ты говорила? — Алек всё понимал. И пусть голос дрожал. Это был его голос. — Ничего, ничего не говорила, — пролепетала Ника и прижалась к груди брата. Алек зарылся носом в её волосы. Мягкий запах сирени дрожью пробежал по телу. Позже Алек понял, что именно тогда, в парке, запах сирени вытеснил из его головы лаванду и корицу. А пока он слушал голоса деревьев и дыхание Ники, которое стало вдруг громче всех призрачных воспоминаний. Они вернулись в отдел. Сколько времени прошло, Алек не знал. Это больше не имело значения. Он отвечал на вопросы, назвал имя, всё объяснил, переписал схему. И это он делал на автомате. Алек был ещё в том сквере с Никой, по небу плыло сердце, и на пустую скамейку сыпался золотой дождь. — Но как… как мы её возьмём? Если она тень? — Это был первый стоящий вопрос. И Алек нехотя вернулся в реальность. Здесь оказалось холоднее и темнее, чем там, за окном. И запах влаги совсем перебил и лаванду, и сирень. — Она придёт. Алек в этом не сомневался. Конец оказался быстрее и сокрушительнее, чем он ждал. Ведь всё уже закончилось в тот момент, когда он увидел фоторобот. Он выиграл. Никогда Алеку так не хотелось проиграть. — Игра закончилась. Она отдастся нам в руки, — пояснил Сеня. Алек впервые за последние полчаса оторвался от неосознанного разглядывания трещин на стене. И первым, что бросилось в глаза, была общая подавленность. Месть, которой ждал Сеня, спасение, на которое надеялись Андрей и Камилла, раскрытое дело в конце концов никого не радовали. — Закончилась, — повторил Андрей. — Только совсем это была не игра. — Жестокая игра, — не услышав его слов, прошептала Ника. — Играй по чужим правилам или создай свои. Язык едва ворочался. Но это не Алек говорил, это его голосом в последний раз говорила Майя. — Настоящих всё равно нет. Майя так говорила. А потом смеялась и весь вечер нарочно много болтала о ерунде, чтобы забыть, что снова не сдержалась. Но цитата, составленная, наверное, из многих цитат и растущая годами в голове Майи, прочно засела в памяти Алека. — Она строила свои правила. В следующий раз, когда Алек посмотрел на часы, было уже три. Солнце палило вовсю, но пробиться сквозь жалюзи не могло и уныло лежало горами света на полу. Отдел же погрузился в полумрак. Андрей первым решился заговорить об операции. И Алек согласился. Он успел продумать несколько стратегий. Бесполезно. Одним движением Майя всё разрушит, стоит ей только захотеть. В её игре по её правилам выиграть можно, только если она позволит. Алек нащупал пистолет перед выходом. Привычка. Он знал, что оружие не понадобится. Что бы ни случилось, стрелять в Майю он не сможет. Алек почувствовал её, едва вышел из отдела. Тень скользнула по перилам. И это была больше не его тень. Алек остановился. Тень тоже остановилась. И где-то глубоко в сознании прозвучал тихий голос: «Ты называешь это игрой? Тогда финальный раунд». — Она здесь! — только успел крикнуть Алек, и тень исчезла. — Ни с места! — голос Андрея. Алек обернулся. И столкнулся взглядами с самим собой. Он словно смотрел в зеркало. Те же глаза, те же волосы, даже форма та же. И в такой-то момент Алек подумал именно об одежде. Как она меняется? А тот, второй, улыбнулся, и улизнул за спину, прикрываясь плечом Алека. — Не двигайся, буду стрелять! — Уже Макс выхватил пистолет. Лже-Алек прыгнул через перила. Два выстрела раздались одновременно и не задели его. Он просто исчез. Внизу было слишком много людей. — Чёрт! — Алек пнул камень. Тот с грохотом прокатился по ступенькам и упал к ногам Сени. — Она не должна уйти далеко. Журавлёв перенял эстафету и запустил камень в траву. — Она сказала: это финальный раунд. Больше никто не решился ничего предполагать. Все отступили перед злостной решимостью Алека. Играть против Майи было сложно. Наверное, на это она и рассчитывала, ждала, что Алек даст ей уйти. Но четыре слова всё решили. — Она идёт ко мне. Алек принял вызов. Он не сомневался, что в последнем раунде станет главным действующим лицом. Понимали это и остальные и не отводили взгляда с Алека, когда рассаживались по машинам. Пятнадцать минут в обществе одного человека… Алек выбрал Сеню. — Она хочет, чтобы я защёлкнул наручники. Машина отъехала от участка и в дорожном потоке покатила к перекрестку. В зеркало заднего вида Алек видел, как вереницей по дороге потянулись знакомые номера домов. Почему-то именно номера, словно смотреть ниже он не решился. Были бы солнечные очки, Алек нацепил бы их. Никогда ему так не хотелось от всех закрыться и одновременно говорить, говорить, пока не затихнут мысли.