– Ну и зря ты так. Думаешь, чего мне больше всего в этом мире не хватает? Пива! То, что пытаются изобразить местные пивовары, ни в какое сравнение с земным не идет. Ты думаешь, я один здесь такой? Сейчас! Вот и этот субчик… Так бы он еще сомневался, почудился ему запах пива или нет. А тут ему раз под нос пустую бутылку, из которой еще пивом попахивает. Получается, приди они сюда минут на двадцать раньше, оно бы им досталось. Пусть этой мыслью помучается. – Эх, Боря, Боря! – с самым сожалеющим видом вздохнул Сноуден. – А то, что полкухни пустыми бутылками из-под него заставлено? Теми, которые мы успели употребить? В любом случае они бы запах его унюхали. – Одно дело на кухне, и совсем другое из моих рук персонально получить, – не сдавался Гудрон. – Так, все это чрезвычайно интересно, – вернул всех к действительности Грек, – но нам пора двигаться дальше, а мы еще трофеи не перебрали. Давайте-ка все по-быстрому раскидаем по рюкзакам. Иначе у того же Сноудена сидор распух так, что самого его со спины и не видно. И уложим аккуратно, чтобы от тряски не брякало. – Самый жадный потому что! – заявил Гудрон, который решил отыграться. – Совал в него все подряд. – Не жадный, а запасливый! И старался сразу для всех. Вот посмотрите, какие специи. – Гриша продемонстрировал набор разнообразных пряностей. – Абхазские! Такие блюда с ними можно приготовить! Некоторые время мы занимались тем, что перекладывали из рюкзака в рюкзак то, что успели награбить. Меньше всего трофеев оказалось у меня и у Грека. Грек практически все время провел у окна. Ну а мне казалось неудобным хватать все подряд и запихивать в рюкзак. Вероятно, не проникся еще реалиями местного бытия. К тому же толком не понимал, какие из вещей будут иметь истинную ценность, а какие придется выкинуть. Грек и сейчас не принимал участия в разборке. Он только неодобрительно крякнул, когда из Гришиного рюкзака на свет появились несколько разномастных бутылок с различным количеством содержимого в них спиртного. – Хозяин кухни точно алкоголиком не был, – глядя на них, заявил Янис. – Ну как сказать… – не согласился с ним Гудрон. – Смотри, сколько всего! – Как хочешь, так и говори. Знаешь, какой первый признак алкоголизма? У алкоголика запасы спиртного в доме никогда не держатся, все сразу же в дело идет. Но сейчас не тот случай. – Янис взял в руки одну из бутылок, чтобы прочесть этикетку. – «Сливова ракия». А градус-то ничего, подходящий! – Поторапливаемся! – напомнил о себе Грек. – Вы еще дегустацию устройте. По всему было понятно, что дегустации не избежать. Не сейчас, разумеется, но в самом ближайшем будущем. Настоять на том, чтобы все это выкинуть, думаю, даже у Грека авторитета не хватит. Я и сам был не прочь отведать из бутылки с длинным горлышком. Ни разу граппу не пробовал. – Грек, так нам что, все это выкинуть? – с тревогой спросил Сноуден. Вероятно, я все-таки ошибся насчет того, что Греку не хватит авторитета. – Не надо. К вечеру мы должны достичь одного местечка. Убежище надежное, там и выкинете. Как посчитаете нужным: такими, какие они сейчас, или уже пустыми. – И все-таки самый надежный способ сплотить коллектив – это общая пьянка, – разглагольствовал Гриша. – Испокон веку так было. Казалось бы, работают в коллективе разные люди, иной раз волком друг на друга смотрят. Но стоит устроить им какой-нибудь там корпоратив и людей как будто подменили! Мы уже успели попробовать все разнообразие, и потому язык у Гриши слегка заплетался. К слову, граппа мне не понравилась. В отличие от кальвадоса, который я тоже попробовал впервые. Нет, возможностей попробовать и то, и другое, и третье в прежней жизни было хоть отбавляй. Желания не возникало. В этом мире все было иначе, уж не знаю почему. Мне даже объяснение пришлось себе придумать: мол, это же земного происхождения, куда я так страстно хочу вернуться. Слава хмыкнул, и это не ускользнуло от внимания Сноудена. – Что, академик, не согласен со мной? – Да нет, отчего же. Согласен полностью. – А чего тогда хмыкаешь? – Просто в отличие от тебя полностью представляю себе весь механизм. – И в чем же он заключается, твой механизм? – Есть такой очень сложный по своему строению гормон, окситоцин. Вообще-то он дает команду «старт!» при родах, когда плод созрел. А еще его называют гормоном любви, хотя и не совсем верно. Но именно благодаря ему мы испытываем привязанность к своим родственникам. Мать к своему ребенку, дитя к матери, брат к брату и так далее. Так вот, во время, как ты сам выразился, общей пьянки окситоцин вырабатывается тоже. Вот и все объяснение моему хмыканью. – Это вам не хухры-мухры! Это наука! – воскликнул Гудрон. – А вот скажи мне, Проф… Слава едва заметно напрягся. Потому что когда Гудрон начинает говорить таким тоном, обязательно жди от него колкостей, на это даже я обратил внимание. – Что именно тебе сказать? – Ну вот выучился бы ты на кого там учился – специалиста по человеческим мозгам, и предложили бы тебе работу за границей, ведь точно туда уехал бы! – Если бы условия были подходящие, почему бы и нет? – А как же родина? – А при чем здесь родина? Родина у меня одна, и при необходимости я жизнь за нее отдам. Но мы ведь о работе говорим. – Так и работа работе рознь. Одно дело, если ты зубным врачом или сантехником за границу работать едешь, и совсем другое, когда ты ученый! – Почему это «совсем другое»? – Да потому, что, к примеру, сделал ты какое-нибудь открытие, и все – твоей родине оно не принадлежит. Теперь оно той страны, которая тебе бабки платит. И получается, что родину ты предал. – Ты это серьезно? – Вполне. Его слова Славу задели. – Рассуждаешь, как… – Вероятно, он хотел сказать что-то грубое, но сдержался. – Наука выше всяких там границ, политических партий и прочих условностей. Знаешь, как сказал Чехов? – Это Антон Павлович который? – Как будто среди знакомых Гудрона было множество Чеховых и теперь ему необходимо выяснить, кому из них слова принадлежат. – Именно. Так вот, он сказал, что национальной науки нет, как нет национальной таблицы умножения; что же национально, то уже не наука. И ведь он прав! Не перебивай. – Резким движением руки он заставил захлопнуться уже открывшийся рот Гудрона. – Но начну я издалека. Эволюционно мы еще очень молоды. И в связи с этим человеческий организм весьма и весьма несовершенен. Это не крокодил и не акула с их миллионами и миллионами лет существования. И потому после сорока у нас возникают проблемы со здоровьем. После пятидесяти – большие проблемы. Эволюция как бы сказала: я создала вполне жизнеспособный организм, но гарантию даю лет на сорок. Плодитесь и размножайтесь, а заодно совершенствуйтесь как организм. Но нам некогда совершенствоваться, мы хотим жить долго сейчас. Так вот, изобретение одного только пенициллина увеличило среднюю продолжительность жизни минимум на четверть века. Факт, вероятно, даже тебе известный. – Ну слышал я что-то такое, – не стал отказываться Борис. – А открыл пенициллин Александр Флеминг. В день его смерти практически все страны мира приспустили государственные флаги, настолько велик вклад Флеминга в дело спасения человечества. Но я не об этом. Он горячо настаивал, чтобы технологию производства пенициллина все получили бесплатно. И знаешь, что получилось? – Что? – Во время Второй мировой мы покупали пенициллин у наших союзников за золото! Потому что они не пожелали поделиться секретом его изготовления. Люди миллионами гибли, спасая мир от коричневой чумы, а они – за золото! Пока наконец отечественные ученые не сумели создать собственную технологию. Разве этого хотел Флеминг?! Горячая речь Славы Гудрона не задела нисколько. – Ну а если ситуация опять повторится? – спокойно спросил он. – Какая именно ситуация? И в чем она повторится? – Суди сам. Ну уехал ты куда-нибудь туда, где твоей заднице комфортно, и вдруг открыл нечто такое, что сродни открытию Флеминга. Так вот, принадлежать оно будет не той стране, которая родила тебя, выкормила, выучила, а той, что купила твои мозги. – А ученые здесь при чем?! Я уже объяснил тебе все. – При том, что они пособники! «Родина там, где твой афедрон в тепле!» – Гудрон намеренно грассировал букву «р» в «родине», и в «афедроне». – Лампочка для холодильника, – непонятно закончил он свою обвинительную речь. Они ругались, а мне было хорошо. Не из-за их ругани, к слову, беззлобной. А из-за того, что находимся мы в безопасном местечке, где спокойно отдохнем до утра, не просыпаясь то и дело на шорохи, каждый из которых может стать роковым. Перед этим стараниями Гриши вкусно и сытно поужинали. А их ругань, вернее, полемика стала украшением ужина. Так сказать, вишенкой на торте. Когда и посмеешься, и поочередно примешь сторону каждого из спорщиков, и непременно узнаешь что-то новое. То, что я сейчас испытывал, называлось старинным русским словом «благодушие». – Какая еще лампочка? – заинтересованно спросил Янис. – И при чем здесь холодильник? – Да был у нас однажды разговор, – тут же откликнулся Гудрон. – Про бесперспективность всех нынешних источников энергии. Даже ядерных. И тех, что уже созданы, и тех, что еще предстоит создать. Наподобие какого-нибудь там реактора холодного синтеза. Не говоря уже про такую муру, как всякие ветряки и прочие солнечные панели. – И что, всех их холодильники заменят? – гоготнул Янис. – Нет, не заменят. Проф, может, сам все расскажешь? – Ты этот разговор затеял, ты и объясняй. – Ну как знаешь. В общем, так. Этот почти предатель, – Гудрон указал на фыркнувшего Славу, – утверждает, что все взятые вместе компьютеры мира то ли уже сравнялись, то ли вот-вот сравняются по мощности с одним-единственным человеческим мозгом. – Причем мозгом самым посредственным, как, например, у нашего Бориса, – вставил свою ремарку Слава. – Не суть, – отмахнулся от него Гудрон. – Так вот, Янис, ты можешь себе представить, сколько энергии вся эта вычислительная техника потребляет? – С трудом. – Много, очень много! – Гудрон произнес это с таким видом, как будто именно он и являлся до недавнего времени главным энергетиком планеты Земля и потому цифры были ему хорошо известны. – Энергетический кризис уже только из-за них не за горами. А человеческий мозг, который равен по мощности всем им сразу, всего-то тридцать ватт. А холодильник при том, что в нем именно такая лампочка. Ты только представь себе, а?! – У нашего мозга совершенно иные принципы работы, – не смог не влезть Слава. – И понять мы их пока не в состоянии. При всей той массе информации, которую о нем имеем. Мы даже не знаем, откроется ли эта тайна уже на следующий день или придется ждать еще не одно столетие. Но вы действительно представьте себе перспективы! – Вот к именно этому я и веду. – Гудрон заговорил едва не торжественно. – Возможно, именно ты и добьешься успеха, а сам эмигрировать собрался! – Как будто вопрос об эмиграции нашего Профа уже был решен, документы оформлены и даже билеты куплены. – Возможно, и я, – не стал скромничать Слава. – Хотя для этого вначале мне на Землю нужно вернуться. Если не смогут обеспечить на родине и появится возможность работать за рубежом – уеду не раздумывая. Чтобы полностью посвятить себя науке, а не ломать голову – чем заплатить за квартиру. И чтобы о пустом холодильнике тоже голова не болела. – А вот тут ты сам себе противоречишь, – обличительно сказал Гудрон. – Не понял тебя. – А чего тут непонятного? Вспоминается мне еще один наш разговор. – У нас их много состоялось. Какой именно?