— Ну типа… — Я пытаюсь вбить тебе в голову: если ты думаешь, что теперь, когда я одна за все отвечаю, тебе будет легче, то это не так. По сравнению со мной Вэ-Пэ был безобиднее дохлого пуделя. И ты, как никто, знаешь, что я не из таких. Короткая пауза. — Ты не из таких, — повторяет Орел, и тон его меняется. — Тебе до этого далеко… Ты… злая… — И тебе это нравится, — говорит Эльса. В ее голосе тоже появляется какой-то новый оттенок. Я слышу шаги, потом глухой удар. — Можно, я снова побуду твоей лошадкой? — произносит Орел. Довольно странный вопрос, весьма далекий от тех деловых переговоров, которые я только что слышал. — Тебя нужно как следует объездить? Не могу сказать, что происходит за дверью, но, по-видимому, не просмотр электронных таблиц «Excel» или финансовых отчетов компании. При этом Нико Орел издает звук, отдаленно напоминающий лошадиное ржание. Сразу после этого, а может, даже одновременно, раздается звонкий шлепок и конский храп. И снова ржание. — Да тебя надо объездить по полной, грязный жеребец, — восклицает Эльса; в ее голосе слышится напряженность. — В узду! Снова ржание. — А как насчет твоего приятеля-идиота, который гоняет там на снегоходе Вэ-Пэ? — Он не мой приятель… — бормочет Орел, как будто задыхаясь. — Он идиот, это да… Пусть себе гоняет, он ничего не понимает… Я капризная лошадка… Дай мне хлыста… Удары хлыстом, шлепки, фырчание, ржание. И… Думаю, я услышал достаточно. И это не только лошадиное ржание, а кое-что более существенное. Отхожу от двери и направляюсь в сторону внедорожника Нико Орла. Судя по всему, упоминавшийся в разговоре Вэ-Пэ — это на самом деле Вилле-Пекка, ковбой и покойный владелец «Сальто-мортале». Да он и сам говорил об Эльсе, к которой спешил и которая, по его словам, помешана на лошадях. Также логично предположить, что Эльса и Нико Орел увлекались укрощением мустанга и плетками уже давно, вряд ли встреча, свидетелем которой я стал, была первой. Я дохожу до машины Орла и открываю водительскую дверь. В салоне чисто и пахнет лосьоном после бритья. На первый взгляд тут нет ничего, что помогло бы мне в решении стоящих передо мной задач. Бросаю взгляд на заднее сиденье, но и там пусто и чисто, как будто на нем вообще никогда никто не сидел. Собираюсь уже выйти из автомобиля, когда мой взгляд падает на карман для мелочей на водительской дверце. Кажется, сердце сейчас выпрыгнет у меня из груди. Достаю из кармана пластиковый пакетик с застежкой, открываю его, снова натягиваю на руки перчатки и только затем беру обертку. Я стараюсь не мешкать, но все равно не могу не доставить себе удовольствия с полсекунды полюбоваться на свою находку. Упаковка от протеинового батончика, точно такого же и по названию, и по вкусу, причем этот, судя по свежим разводам шоколада на обертке, съеден совсем недавно. Тот, кто прятался в «Бобре», полакомился точно таким же батончиком. Сомнений нет, у Нико Орла остается все меньше шансов на оправдательный вердикт. И сколько бы он ни скакал жеребцом, факт остается фактом. Он убийца. Я закрываю дверь автомобиля и, несмотря ни на что — при обычных обстоятельствах я расценил бы свой поступок как шпионаж и незаконное проникновение на чужую территорию, а это серьезно противоречит моим жизненным установкам, — испытываю удовлетворение от своего однодневного зимнего путешествия, потребовавшего от меня определенного мужества. Нико Орел теперь накрепко связан с убийством Вилле-Пекки Хяюринена, отрицать это невозможно, так что я, безусловно, достиг своих целей. Снова направляюсь в сторону конюшни и уже прохожу мимо нее, когда мои планы меняются сразу по двум причинам. Первая — это то, что я слышу, вторая — то, что вижу. Звук мотора приближается. Одновременно я бросаю взгляд в сторону и заглядываю в окно конюшни. Нико Орел стоит на четвереньках на полу совершенно голый и с уздечкой на голове. За ним ритмично дергается женщина по имени Эльса; на поясе у нее закреплен предмет, который я сначала принял за пику или меч. Но через долю секунды я понимаю, что это совсем другое орудие. Эльса — светловолосая и на первый взгляд низкорослая — во вовсю размахивает хлыстом и, как мне кажется, не промахивается. Я слышу, как Эльса кричит, а Нико Орел ржет. В следующий момент их головы одновременно, словно они представляют собой единое существо, поворачиваются к окну и впиваются в меня взглядом. В то же время завывание двигателя становится громче. Я оглядываюсь назад. Звук исходит от снегохода в поле, который изменил направление движения. И теперь несется в сторону фермы и даже, кажется, прямо на меня. Уместно будет отметить, что мои сегодняшние планы претерпевают резкие изменения, а старенький «Рено» внезапно оказывается существенно дальше, чем был всего несколько секунд назад. Я бросаюсь наутек и бегу так быстро, как только могу в своих тяжелых зимних ботинках. При этом не теряю времени даром и произвожу некоторые быстрые вычисления. Конечно, я не собирался тянуть с отступлением, но все-таки представлял его себе несколько иначе. Снегоход оказался для меня неожиданностью. Мне нужно как-то преодолеть лежащую передо мной снежную целину, либо придумать, как затруднить продвижение снегохода, либо ускорить мое собственное перемещение. Припоминаю, не видел ли я в конюшне чего-то, что могло бы мне помочь. Точно, там был какой-то инструмент на длинной палке. Может быть, грабли? Да. Если мне удастся затолкнуть грабли в ролики снегохода и заклинить их, то мотосани резко остановятся, и это окажет нужное воздействие на водителя. Я добегаю до конца конюшни, резко поворачиваю, распахиваю дверь — моему взору открывается обнаженная парочка, и я вижу ярость на лице обряженного в узду Нико Орла, — хватаю за рукоятку стоящие у входа грабли и тащу их за собой. На улице обнаруживаю, что в руках у меня вовсе не грабли, а ледоруб, которым пользуются дворники. Выскакиваю на снежную целину с ледорубом в руках. Ноги тонут в снегу. Дворницкий ледоруб — это не эстафетная палочка. Бегать с ним не то чтобы легко и приятно. Но мне не приходит в голову другого способа достойно встретить снегоход, кроме как вступить с ним в непосредственное противоборство. Снегоход все ближе. Его пронзительный двигатель натужно завывает. Снег сверкает и искрится на солнце. Мои мышцы активно вырабатывают молочную кислоту. Я на середине заснеженной прогалины между деревьями. Звук мотосаней оглушает. Я поворачиваюсь с ледорубом в руке. Вижу снегоход, приближающийся к ряду елей, и оседлавшего его мужчину, который почему-то срывает с головы шлем с защитным стеклом, обнажая синее лицо. В следующий момент я понимаю, почему Олави решил снять шлем — он что-то кричит. Но несмотря на то, что рот Олави, агрессивно размахивающего кулаком, широко открыт, я не слышу адресованного мне сообщения. Я задыхаюсь. В ушах у меня грохот и рокот, а сердце колотится на пределе своих возможностей. Вопит Олави, завывают мотосани. Для начала я окидываю взглядом ледоруб, стараясь оценить его свойства. У меня в руках деревянное древко длиной под два метра, на конце которого — металлическое лезвие шириной сантиметров двадцать пять. Оно кажется очень острым и прочным. Нетрудно представить себе, как легко под ним откалывается и крошится лед. Потом смотрю на снегоход, прикидываю соотношение скорости и массы, рассчитываю оптимальное время и позицию. При этом понимаю, почему Олави сжал кулак. На пальцах у него тот же кастет, что и при нашей прошлой встрече в Херттониеми. Металл блестит и переливается на солнце. И все это приближается ко мне со скоростью кометы. Я действую по плану. Резко отклоняюсь влево, словно собираюсь рвануть туда. Снегоход уже почти наезжает на меня, когда Олави реагирует на мой обманный маневр. Мотосани меняют направление. Движение малозаметное, но достаточное. Вернее, достаточное лишь для того, чтобы я не угодил под снегоход. Но оно не спасает от кастета Олави. Удар стальным кастетом приходится мне по лбу прежде, чем я успеваю вонзить ледоруб в переднюю часть снегохода. Удар сильный, а боль оглушительная. Падаю на спину в снег. Сознания не теряю, хотя небо надо мной темнеет и утрачивает синеву, а снег — блеск. Стараюсь сразу подняться, и это мне удается, хоть я и нетвердо стою на ногах. Снова хватаюсь за ледоруб. Снегоход с восседающим на нем Олави разворачивается и возвращается ко мне. Совершенно понятно, что еще одного удара кастетом мне не выдержать. Нетрудно догадаться, что со мной будет, если Олави, Нико Орел и Эльса заполучат меня в свои лапы. Одна лишь мысль о перспективе оказаться у них в конюшне невыносима, и допустить этого нельзя. Похоже, планы Олави на мою жизнь не изменились. Снегоход снова набирает ход и несется прямо на меня. Я опять рассчитываю параметры своего оружия, соотношу их с оценкой скорости снегохода и пытаюсь смоделировать прочие физические параметры нашей встречи. Разумеется, мои прикидки носят ориентировочный характер, но в комплексе они не только объясняют причину, по которой в прошлый раз не сработал мой план, но и подсказывают, как мне действовать дальше. Вопли Олави временами перекрывают рев двигателя. Снегоход увеличивается на глазах. Я сжимаю рукоятку ледоруба, максимально эффективно сочетая усилие и расслабление мышц, совершаю тот же ложный выпад, причем в ту же сторону, что и в прошлый раз, надеясь, что Олави от ярости не сумел проанализировать свою предыдущую ошибку. Мой расчет оказывается верен. Снегоход меняет направление именно так, как я и предполагал. В это время мои руки с ледорубом продолжают начатое ранее движение вверх. И затем — когда ледоруб достигает высшей точки своей траектории, а водитель снегохода оказывается точно в рассчитанном мною месте пространства и времени — две линии пересекаются точно так, как я и рассчитал, причем в данном случае достигнув экстремума, то есть максимального значения функции, — в буквальном смысле. Ледоруб выполняет свою функцию, а именно отделяет одно от другого. Голова Олави, кажется, остается на месте, но лишь на краткий миг, в то время как снегоход продолжает движение. В следующее мгновение голова, отделенная от целого, падает на чистый снег и продолжает смотреть на меня, причем с заметно более спокойным выражением, чем секунду назад. Я бросаю быстрый взгляд в другую сторону и не могу удержаться от каламбура. Сани, управляемые всадником без головы, продолжают нестись по чистому полю с головокружительной скоростью. Я еще раз смотрю на Олави, на сани и бегу. Не знаю, как много времени требуется, чтобы снять фаллоимитатор с ремня, вынуть изо рта кляп, кое-как одеться и броситься в погоню, но подозреваю, что не много. Встреча с Олави отняла у меня считанные мгновения, хотя интенсивность событий и их разнообразие не дали мне заскучать. Тем не менее в распоряжении у меня все равно крайне ограниченное количество секунд и минут, чтобы покинуть эту опасную для жизни ферму, живущую по своим законам. Моя голова раскалывается от боли, мышцы ноют, а легкие горят огнем, когда я добираюсь до «Рено», завожу его, выруливаю на шоссе и вдавливаю педаль газа в пол. Теперь превышение скорости не кажется мне тем, на что стоит обращать внимание. Я приезжаю в Итякескус как раз вовремя. 9 — Поллок, — говорит Лаура, переворачивая страницы огромной книги на столе. Это альбом из разряда «для журнальных столиков», и весит он несколько килограммов. Если я правильно понимаю, подобные книги для перелистывания обычно покидают свое место только при переезде; в остальное время они лежат нетронутыми на полках в гостиных и на полу в спальнях. Но у этого тома судьба явно другая. Корешок требует ремонта, в разные стороны торчат десятки разноцветных стикеров и закладок с пометками. Я смотрю на репродукцию картины, на первый взгляд изображающей какой-то хаос, но чем дольше я вглядываюсь, тем больше начинаю замечать порядок, ритм и даже красоту и гармонию. С другой стороны, я не знаю, можно ли мне полагаться на свое восприятие. Не исключено, что я принимаю желаемое за действительное и то, что я вижу в картине, обусловлено моими собственными проблемами и тем, как я провел сегодняшний день. Признаться, я не большой поклонник таких теорий. Исходя из наблюдений и опыта, я пришел к выводу, что многие проблемы в жизни человека возникают именно из-за принятия желаемого за действительное. Делаю глубокий вдох и пытаюсь сосредоточиться. — Один из моих самых любимых художников, — говорит Лаура. Отрываю взгляд от Поллока и сравниваю его с одним из вариантов эскиза Лауры, разложенных на столе, с которого я убрал посуду после ужина. Новая работа Лауры, если я правильно ее понимаю, будет абстрактной игрой красок, занимающей три стены, и главная ее тема — гармония. Даже эскиз, и тот прекрасен. Фигуры большего и меньшего размера повторяются, образуют цепочки, пары, группы, арки... Как и предыдущие работы Лауры Хеланто, эта также захватывает и притягивает меня — я не могу до конца объяснить, чем именно, даже при помощи математики. — По-моему, Поллок великолепен, — говорю я, — но твоя работа еще лучше. Лаура улыбается, смотрит на меня поверх очков. — А ведь утром я похвалила тебя за честность! Подтверждаю, что я это помню. Лаура не произносит ни слова. Проходит несколько мгновений, прежде чем я понимаю, что она имеет в виду. — Но я правда так думаю... — Ты просто золото, — Лаура улыбается, — спасибо. Затем выражение ее лица становится серьезным. — Нам необходимо об этом поговорить. Что за жуткая фиолетово-черная шишка у тебя на лбу? Инстинктивно поднимаю руку ко лбу, прикасаюсь к шишке. Меня пронизывает острая боль, несмотря на то что с вечера я принял парацетамол и бурану. Когда мы с Туули вернулись домой, я на всякий случай снял шапку лишь в ванной. Не хотел рисковать: вдруг кровь из раны на лбу потечет прямо при Туули. Мне хотелось, чтобы представления ребенка о парке приключений были позитивными, а не ассоциировались с кровью или чем-то еще более страшным. Приняв душ, я постарался зачесать волосы на лоб, чтобы прикрыть шишку, но сообразил, что изменившаяся прическа будет привлекать больше внимания, чем синяк — мне нетрудно было в этом убедиться, взглянув на себя в зеркало, — а может, и вообще вызвать сомнения в моем психическом здоровье. — Уверена, у тебя производственная травма, — говорит Лаура. — Да, — отвечаю я. — Работал на открытом воздухе. — А точнее? — Точнее?