— Да, — говорит Лаура и опирается обоими локтями на стол. — Точнее. Разумеется, я не собираюсь пускаться в подробное описание своих действий, в результате которых обладатель синего лица унесся на снегоходе за горизонт, но уже без головы, а следовательно и без лица. Я и сам до сих пор в шоке и стараюсь отогнать от себя эти образы. — Пытаюсь внести ясность в один вопрос, — говорю я, — который меня беспокоит. — Звучит довольно абстрактно, — произносит Лаура, — а ты во всем любишь точность. Мы смотрим друг на друга. — Хорошо, — громко вздыхает Лаура, — не буду больше тебя пытать. Надеюсь, ты сам расскажешь, если потребуется моя помощь. Последняя фраза меня удивляет. Хотя Лауру можно понять. Я знаю, она очень хорошо ко мне относится, и понятно, что догадывается: я оказался в непростой ситуации, которая может напоминать ей о том, о чем она очень хотела бы забыть. Как бы то ни было, я ни в коем случае не собираюсь втягивать ее в свое расследование, как и в деятельность парка. Конечно, семейная жизнь и общие будни подразумевают, что мы делимся друг с другом невзгодами. Но должны существовать и, так сказать, серые зоны. К ним относятся нераскрытые убийства и угроза банкротства. Я формулирую в голове ответ, когда Лаура наклоняется вплотную ко мне, хотя это очень непросто, если учесть ширину массивного обеденного стола. — И еще одно дело, которым мы могли бы заняться, — говорит она тихим голосом, почти шепотом, взглянув на комнату Туули, вернее, на закрытую полтора часа назад дверь в ее комнату. — А именно — секс. — Мне нравится, — слышу я собственный голос еще до того, как успеваю обдумать ответ. Я просто рад сменить тему и, возможно, мои слова звучат грубовато. — То есть я имею в виду, что мне с тобой нравится… — поправляюсь я, а мысли мои галопом скачут на ферму с лошадьми. — Не в том смысле, что вообще все нравится. Я хочу сказать, что мне много что нравится, хотя бывают вещи, как бы это сказать, неприятные. Но тем не менее, разумеется, другие не смогли бы, например… — Хенри, — говорит Лаура — я не хотела бы вести долгие разговоры, а тем более выяснять отношения. Я подумала, что, может быть, мы просто займемся… — Сейчас? — спрашиваю я. — Ну, или на Рождество. — Это хорошо — планировать все надолго вперед… — Хенри, я пошутила. Разумеется, прямо сейчас. Я начинаю понимать, что происходит и к чему все идет. И чем дальше наш разговор уходит от парка, тем мне становится легче. Я даже чувствую некоторое расслабление. Поэтому тоже понижаю голос и почти шепчу: — Тогда я почищу зубы и выберу галстук на завтра. Четыре с половиной минуты. — Как романтично, — улыбается Лаура. — Единственно, я не знаю, чем мне занять эти четыре с половиной минуты. — Я заметил, что день проходит лучше, если распланировать его накануне вечером. — Пожалуй, это именно то, чем мне сейчас стоит заняться. — Прекрасно, — говорю я и встаю из-за стола. Не знаю, почему Лаура Хеланто качает головой. Она шепчет, что любит меня и с нетерпением ждет того, что произойдет через пять минут. Я уточняю, что через четыре с половиной и оставляю ее за столом. Чищу зубы перед зеркалом в ванной, разглядывая шишку на лбу. Я читал, что опасность для жизни и постоянная близость смерти вызывают у человека примитивное, подсознательное стремление спариваться и размножаться — с эволюцией бороться бессмысленно, — но тем не менее не испытываю сейчас такого уж неудержимого сексуального желания. Пожалуй, скорее чувствую желание сбежать. Сбежать от этого дня, от ситуации, в которой оказался, вообще от всего. Тут же вспоминаю, что читал о подобном стереотипе мышления и о том, к чему он приводит, — к пагубным привычкам. Человек убегает от реальности, пытаясь заменить ее удовольствиями, которые всегда под рукой. Неужели вдобавок ко всему я превращусь в сексуального маньяка? 10 Четыре с половиной часа спустя я просыпаюсь. Сомнений не остается — я вовсе не сексуальный маньяк... С другой стороны, и в сложившейся ситуации не произошло никаких изменений. Встаю, стараясь производить как можно меньше шума, и, хотя на часах всего семнадцать минут шестого, мне надо спешить. Завтрак у меня скорый и простой: стакан воды и клубничный йогурт с бифидобактериями и низким содержанием жира. Не считаю такой рацион особенно удачным, зато прием пищи почти не занимает времени, а в данном случае этот завтрак как раз то, что мне нужно. Зубы я тоже чищу быстрее, чем обычно, но не жертвуя качеством — сначала задние с тыльной и наружной стороны, потом передние — с наружной и тыльной, и все время слежу за тем, чтобы легкими, массирующими движениями тщательно проходить щеткой по основаниям зубов у границ десен, наконец, ополаскиваю зубы и рот небольшим количеством воды, чтобы сохранить достаточное количество фтора в ротовой полости до вечерней чистки. В прихожей одеваюсь и уже через четырнадцать минут после пробуждения выхожу на улицу в двадцатидвухградусный мороз. Мир укутан снегом, и в нем царит безмолвие. «Рено» заводится, хоть и хрипит, видимо, выражая недовольство тем, что я беспокою его так рано после вчерашних резких ускорений и торможений. Не думаю, что мою машину вчера кто-нибудь видел, так что по этому поводу не беспокоюсь. С фермы Эльсы соседнего участка не видно — двойная живая изгородь из елок, широкая прогалина и сугробы вокруг парковки, где я оставил машину, позаботились о том, чтобы я мог скрыться так же незаметно, как приехал. Единственным человеком, который хотя бы теоретически мог мельком увидеть «Рено», был Олави на своем снегоходе, но без головы даже он не сболтнет лишнего. Я не глумлюсь, а рассуждаю чисто с практической точки зрения. Трудно радоваться случившемуся, хотя это прекрасный пример того, на что способны математика, физика, а также биология в такой отчаянной ситуации, как вчерашняя. Еще я нахожу утешение в том, что теперь Нико Орла уж точно должны арестовать. Свет уличных фонарей отражается ото льда и снега, когда я въезжаю на автомобильную стоянку своего парка. Сразу видно, что сегодня я прибыл первым — тонкая, как шелк, вуаль снега покрывает территорию и сохраняет все следы. Впрочем, у нас на парковке уже давно много свободных мест. Объезжаю здание, останавливаю машину на служебной парковке и выключаю двигатель. Открываю перчаточный ящик, достаю два пакетика с застежкой и перекладываю их в карман куртки. Выхожу из машины, поднимаюсь по металлической лестнице, открываю стальную дверь заднего входа — и вот я у себя в парке. Тускло освещенный игровой павильон внезапно кажется более уютным, чем обычно. Я быстро понимаю почему — мне больше не нужен свет, я могу пройти весь парк на ощупь, мне знаком здесь каждый квадратный и даже кубический метр, я осязаю это пространство каким-то особым чувством. Эти кубометры стали частью меня самого. Что бы ни значило понятие «судьба», оно имеет сейчас ко мне непосредственное отношение. С математической точки зрения, это безнадежно неточный термин, допускающий множество интерпретаций, подразумевающий одновременно нечто непредсказуемое и совершенно неизбежное, то, что проявляет себя молниеносно и длится до конца дней. Еще полгода назад я и не подозревал, что, рискуя жизнью и свободой, буду защищать расположенный в Вантаа парк приключений, но вот теперь я, бесспорно, нахожусь именно в такой ситуации и даже не представляю себе, что мог бы поступить иначе. Да, это судьба — ничто не может быть естественнее, чем она. Я делаю глубокий вдох, вбирая в себя запахи своего парка приключений. Прохожу под «Прыжком лося», поворачиваю и огибаю «Клубничный лабиринт», делаю круг по «Пончику», направляясь к себе в кабинет, когда меня застает врасплох, чтобы не сказать пугает, громкий звук сбоку. Стук, барабанная дробь, глухие удары. Я нахожусь недалеко от главного входа, откуда хорошо просматривается вестибюль и входная дверь, за которой стоят двое посетителей. Затем я понимаю, что наши посетители, которых и в обычное время давно не видно в парке, не станут ломиться сюда в шесть без трех минут утра. В общем, передо мной вовсе не клиенты, а полицейские Ластумяки и Салми, одетые как наши обычные посетители. Я смотрю на них; они наблюдают за мной, хотя парк внутри скудно освещен. Я знаю также, что они лупят по стеклянным раздвижным автоматическим дверям в четыре кулака. Вынужден признать, что вариантов у меня практически не остается — придется им открыть. Направляясь ко входу, еще раз смотрю на часы в вестибюле. Без двух минут шесть. Не думаю, что эта парочка оказалась тут в этот час случайно. Они здесь потому, что знают, что я тоже здесь. А это означает, что они либо следили за мной, либо ждали где-то поблизости. Ни один из вариантов не внушает мне оптимизма. — Я уж думал, вы собираетесь оставить нас замерзать снаружи, — говорит Ластумяки, входя в вестибюль. Уверен, что такая мысль ему в голову не приходила. Ластумяки, пытаясь согреться, разминает руки и плечи. Тем временем Салми стряхивает снег со своих белых кроссовок. На обоих уже знакомые мне пуховики и толстовки с капюшоном, а также свободные мешковатые джинсы. Если бы я не знал, кто передо мной, то подумал бы, что это участники съемки молодежного музыкального клипа. Но правда состоит в том, что в шесть часов утра в вестибюле парка толкутся двое полицейских, и это не предвещает ничего хорошего. — К счастью, вы уже на месте, — вторит своему коллеге Салми, тоже неискренне, — иначе мы замерзли бы. Думаю, настало время перестать ходить вокруг да около. Рискуя повториться, задаю тот же вопрос, что и во время нашей первой встречи: — Можно спросить, по какому вы делу? Салми и Ластумяки переглядываются, потом смотрят на меня. — Почему же нельзя, — говорит Ластумяки. — Вы уже в прошлый раз спрашивали, — кивает Салми. — И ничего страшного не случилось. Я вовсе не уверен, что согласен с Салми. Мы стоим и молчим. Тишина таит в себе угрозу и уж точно не заряжает спокойствием. Ладно, думаю я, играть так играть, не я первый начал эту игру. — Так вы по поводу «Сальто-мортале»? — спрашиваю я наконец как можно более равнодушным тоном. Салми, кажется, только и ждал этого вопроса, и наконец переходит к делу. Ну, или хотя бы делает вид. — Попали в точку, — говорит он, — именно что по поводу. У нас есть несколько дополнительных вопросов, потому что следствие кое-что установило. Такое ощущение, что вы не все нам рассказали. Я молчу. — Думаю, — вступает Ластумяки, — вы не будете возражать, если мы немножко с вами перетрем? — Перетрем? — А то кое-кто, — говорит Салми, — хочет показать, что он типа тертый калач. Салми старается этого не показывать, но видно, что он в восторге от своего каламбура. — Эта ваша контора, — подхватывает Ластумяки. — Парк этот, короче. Похоже, народ сюда не особо ломится. — Если вы хотите узнать, страдаем ли мы по-прежнему от нехватки клиентов, — киваю я, — то да, страдаем. — Сколько? — сразу спрашивает Ластумяки. — Сколько чего? — Страдать еще будете? — говорит Салми. Диалог с этой парочкой напоминает игру в настольный теннис — каждый раз мячик прыгает в неожиданном направлении, стремясь прорвать оборону противника. — Речь идет… Ластумяки делает взмах рукой и останавливает меня. — О неделях? — спрашивает Ластумяки. — Или о днях. Я смотрю на Салми, потом на Ластумяки. Что-то в них едва заметно изменилось. Салми и Ластумяки по-прежнему стараются выглядеть такими же бесстрастными, как и раньше, но появляется новый штрих — полицейские будто спешат, и это оставляет трещинку в скорлупе их невозмутимости. Трещинка крохотная, с волосок. Но, возможно, именно в ней и заключается мой шанс. — Вы, вероятно, имеете в виду банкротство? — подыгрываю я. — Если посмотреть на движение средств по кассе за последние дни, то ситуация, безусловно, непростая. Но у нас есть своего рода буфер — персонал, который всерьез предан делу, и кое-какая финансовая подушка, так что… — А конкретно? — обрывает меня Салми, явно не удовлетворенный моими объяснениями. — Что все это значит в реальности? Похоже, я попал в болевую точку. Разумеется, я не знаю, в какую именно. На часах по-прежнему шесть утра, и ситуация далека от комфортной, но стоящие передо мной полицейские с внешностью подростков очевидно заинтересованы в скором банкротстве моего предприятия, а это вселяет некоторые надежды. Мне кажется, у них появилась новая цель. Поэтому я принимаю решение импровизировать, но с опорой на свои расчеты. — Как я уже сказал, у нас есть запас прочности. Возможно, он существенно больше, чем я предполагал. Мы уже планируем работу на лето, трудимся на перспективу с дальним прицелом. Все это, в общем-то, правда. О запасе прочности можно в определенном смысле судить, например, по тому, что я знаю о готовности Эсы защищать парк, так сказать, до последнего патрона. Для этого не нужен даже сам парк: я уверен, Эса будет продолжать борьбу еще долго после того, как продадут последний билет. И планы на следующее лето тоже не выдумка. Мы с Кристианом действительно говорили о том, не пора ли наконец разобрать отслуживший свое «Пончик». Кристиан предложил взять на себя демонтаж и вывоз этого аттракциона как отдельный подряд, что позволило бы ему заработать на летнюю поездку в Грецию с целью позаниматься фитнесом. В общем, я не врал полицейским, хоть и обошелся без детализации. Знаю, есть бизнесмены, для которых вранье — основной способ получения дохода, но как страховой математик я понимаю, что этот путь не для меня, а кроме того, он сопряжен с трудно прогнозируемыми рисками. Салми и Ластумяки снова переглядываются, потом оба смотрят на меня. — Короче, подведем итоги, — говорит Ластумяки. — Ситуация полностью изменилась. Теперь вы никуда не торопитесь. На то, что в парке нет народу, вам совершенно наплевать. Парковка, пустая и заваленная снегом, как сибирская равнина, вас больше не волнует. Так?