– Это не Роджер Валин, – заметил Борис. – Экий ублюдок! – разозлился сержант. Ни тот ни другой его не узнали. Только один человек в этой комнате вспомнил, кто это. Мила. Не только потому, что лицо подозреваемого красовалось на стене в Зале Затерянных Шагов. Истинная причина заключалась в том, что этот человек много лет ежедневно представал во плоти перед ее глазами, сидя напротив нее за рабочим столом, в Лимбе. Я ищу их везде. Ищу всегда. Так говорил до того, как исчезнуть, Эрик Винченти. Бериш ПРОТОКОЛ 511-GJ/8 Текст СМС-сообщения, отправленного убийцей Виктора Мустака – утонувшего в 19 сентября 2012 г. – с сотового телефона жертвы: «Длинная ночь наступает. Армия теней уже в городе. Они готовят его пришествие, ибо он скоро прибудет сюда. Маг, Заклинатель душ, Господин доброй ночи: больше тысячи имен у Кайруса». 20 Всем хотелось поговорить с Саймоном Беришем. Было в нем что-то такое, что заставляло людей раскрываться, рассказывать все, вплоть до самых личных, интимных подробностей. И это началось не вчера, ведь он – задним умом – понял, что всегда обладал таким талантом. Вот, например, учительница, непонятно почему, ему одному поведала о своей связи с замдиректора школы. То есть не открытым текстом, но смысл был тот самый: «Саймон, господин Джордан вчера прочел твое сочинение у меня дома. Он сказал, что ты неплохо пишешь». В другой раз Венди, первая красавица школы, ему одному призналась, что поцеловала свою соседку по парте. И поделилась впечатлением: «Это было вау-лшебно». Венди придумала новое слово, чтобы открыть ему свою самую жгучую тайну. Но почему ему, самому невезучему мальчишке в школе? В сущности, за несколько лет до Венди и учительницы его родной отец проделал более или менее то же самое. «Если в какой-то из ближайших дней ты не услышишь, как я заезжаю в переулок и как мотор моей машины рокочет на подъеме, не беспокойся обо мне, но позаботься о матери». По правде говоря, не слишком подходящая фраза для ушей восьмилетнего мальчика. И сказал ее отец не для того, чтобы сын почувствовал ответственность, а для того, чтобы самому облегчить совесть. Воспоминания вдруг нахлынули все вместе, а с ними и всякие мысли. Не то чтобы они были грустными или неприятными. Просто по прошествии времени Бериш не знал, куда от них деваться. – …а Джулиус так напился, что вошел не в то стойло, и вместо коровы там стоял бык весом в тонну и пялился на него. – Закончив байку, Фонтейн от души расхохотался, и Бериш вслед за ним, хотя половину анекдота прослушал. Последние полчаса были заняты сельскими похождениями Фонтейна. Добрый знак: фермер начинает расслабляться. – Сколько у тебя выходит овса? – спросил Бериш. – Пару силосов[3] за сезон. Я бы сказал, немало. – Черт, я и не думал, что так много! – восхитился Бериш. – А на этот год какие прогнозы? Я слышал, были проблемы с осадками. Фонтейн пожал плечами: – Если случится неурожай, затяну потуже ремень, больше земли оставлю под паром, на следующий год посажу кукурузу, и все окупится. – Я думал, у тебя непрерывный цикл и тебе не обязательно давать земле отдых. Чтобы поддерживать беседу, Бериш прибегал к тому, что мог вспомнить из уроков по сельскому хозяйству в средней школе. Но запас его знаний иссякал. Он не мог позволить себе потерять контакт с Фонтейном, ведь за последний час они сильно продвинулись. И все-таки было необходимо сменить тему, причем не слишком резко. – Пари держу: половину того, что ты зарабатываешь, съедают налоги. – Еще бы, эти ублюдки вечно запускают руки в чужой карман. Налоги – прекрасная тема, чтобы поддержать разговор. Всегда срабатывает. Притом создает некую близость, превращает собеседников в сообщников. Поэтому Бериш поднял планку: – Только в двух случаях я покрываюсь холодным потом: если звонят из налогового управления или бывшая жена передает привет. Оба рассмеялись. Но Бериш никогда не был женат. Выдумка была ему нужна, чтобы ввести в разговор запретное слово. Жена. Шел уже пятый час утра, а этой темы они еще не коснулись. Хотя в ней и заключалась истинная причина того, что оба сидели здесь, а Саймон Бериш к тому же отмахал добрых семьдесят километров, чтобы доехать до места. Если бы кто-нибудь взглянул на них теперь, то и не заметил бы разницы между ними и какими-нибудь парнями, которые свели случайное знакомство у стойки бара и коротают время за кружечкой пивка. Только вот место, где они сидели, менее всего походило на бар. Тесная комната для допросов в сельском полицейском участке насквозь пропиталась застарелым табачным духом. Такие места, наверное, последние в государственных учреждениях, где до сих пор разрешается курить. Бериш позволил Фонтейну взять с собой табак и бумагу, чтобы сворачивать цигарки. Его коллеги давали сигареты в награду. По закону они не могли не отпустить допрашиваемого в туалет и должны были предоставить еду и питье по первому требованию. Они, конечно, отпускали в туалет не сразу и приносили бутылочки со степлившейся водой, больше похожей на мочу, но в таких случаях всегда рисковали нарваться на обвинение в превышении полномочий и использовании незаконных методов давления. Табак, однако, не значился в перечне гражданских прав, и, если допрашиваемый, к своему несчастью, был курильщиком, воздержание могло стать весьма действенным методом выколачивания показаний. Бериш в это не верил. Не верил он и в угрозы, и в тактику «хороший полицейский / плохой полицейский». Может, потому, что сам всегда обходился без этих приемчиков, или потому, что был убежден: показания, данные под давлением, не могут считаться полностью достоверными. Некоторые полицейские ими довольствовались. Но Бериш полагал, что чистосердечное признание делается один раз, в одном-единственном месте и в одно время и что в некоторых грехах нельзя исповедоваться частями. Это относится и к непреднамеренному убийству. Все, что делается потом, – показания, направляемые прокурору, повторяемые затем для присяжных на всех стадиях процесса, – сплошная туфта, вызванная необходимостью примириться с собой, как-то сжиться с совершенным преступлением. Ведь настоящая трудность заключается не в том, чтобы предстать перед судом других, а в том, чтобы каждый проклятый день и каждую пропащую ночь жить с мыслью, что ты вовсе не похож на того отличного парня, каким всегда себя считал. Поэтому, чтобы очистить совесть, существовал единственный, магический миг. Для Фонтейна этот миг приближался, Бериш чувствовал это. И окончательно в этом уверился, увидев реакцию фермера на слово «жена». – От женщин одна только головная боль, – бросил спецагент весьма банальную фразу. Но отворил тем самым дверь для призрака Бернадетты Фонтейн, который вошел в комнату для допросов и молча уселся между двумя мужчинами. То был четвертый раз, когда мужа вызывали на допрос, чтобы он объяснил, почему от женщины уже почти месяц нет вестей. Речь еще не шла об исчезновении, тем более об убийстве, поскольку не хватало данных, чтобы подкрепить ту или иную версию. Согласно закону, Бернадетта была «недоступна для связи». Такое положение сложилось из-за того, что Бернадетта имела привычку покидать супружеский кров всякий раз, когда кто-то обещал увезти ее прочь от придурка-мужа, воняющего навозом. Обычно то были дальнобойщики или коммивояжеры; подметив, насколько женщина падка на лесть, ее подкупали сладкими речами: она, мол, слишком красива, слишком умна, чтобы прозябать в паршивой деревушке. Она всегда попадалась, запрыгивала в грузовик или в легковую машину, но ни разу не уехала дальше первого придорожного мотеля. Там очередной любовник останавливался на несколько дней, а позабавившись, отвешивал даме пару оплеух и отправлял обратно к тому простофиле, который ухитрился жениться на ней. Фонтейн принимал ее, не задавая вопросов, даже чуть ли ни слова не говоря. И наверное, Бернадетта его еще больше презирала за такое великодушие, думал Бериш. Может быть, иногда женщине даже хотелось, чтобы муж ее как следует отлупил. Между тем все, что ей досталось в жизни, – этот слабак, неудачник, который, в чем она была уверена, никогда ее не любил. Ведь тот, кто любит по-настоящему, способен и ненавидеть. Муж был ее тюремщиком. Держал ее на коротком поводке самой своей пассивностью, своей уступчивостью, проистекавшими из убеждения, что она все равно не найдет никого лучше. Своим видом он напоминал ей каждый день – каждый злополучный, проклятый миг, – что хотя она красивее и умнее других, но все же не получила от жизни ничего, кроме такого мужа. Но обычно Бернадетта убегала максимум на неделю, тогда как нынешнее ее отсутствие длилось дольше обычного. Никто бы ничего не заподозрил, если бы после побега с представителем фирмы, продающей удобрения, два свидетеля не утверждали, будто видели, как она вернулась домой, на ферму. Но больше не ходила ни в деревню за покупками, ни в церковь на воскресную службу. Так разнесся слух, что Фонтейн, устав от роли придурковатого мужа, наконец избавился от нее. Местные полицейские поверили сплетням, потому что подруга Бернадетты, которая пошла выяснить, почему та не отвечает на звонки и нигде не показывается, поведала, что в доме остались все вещи пропавшей. И когда на ферму отправилась патрульная машина, муж подтвердил, что Бернадетта ушла посреди ночи, в одной пижаме и халате. Босая, без денег. Очевидно, что в такую историю никто не поверил. Но, имея в виду предыдущие выходки Бернадетты, у полицейских не было доказательств, чтобы обвинить Фонтейна. Если он и правда убил жену, самый простой способ избавиться от тела – похоронить его на каком-то из полей фермы. Агенты прочесали часть земель Фонтейна с собаками, натасканными на поиски трупов, но владения его были настолько обширны, что понадобились бы сотни людей, месяцы поисков. Так, Фонтейна трижды вызывали в полицейский участок. Давили на него часами, по очереди. Напрасный труд. Фермер настаивал на своей версии. И каждый раз приходилось отпускать его. Для четвертого допроса был вызван специалист из города. По мнению многих, дока в своем деле. Всем хотелось поговорить с Саймоном Беришем. Спецагент знал, что коллеги опростоволосились. Ведь труднее всего добиться от человека признания не в убийстве, а в том, куда он спрятал тело. Именно поэтому в четырех процентах расследований по факту убийства тело так и не находят. И даже если бы Фонтейна заставили признаться в том, что он расправился с молодой женой, из него не вытянули бы ни слова по поводу того, куда он девал труп. В этом Бериш был абсолютно уверен. Такое поведение – в порядке вещей. При таком раскладе убийца не сталкивается лицом к лицу с тем, что он совершил. Признание представляет собой компромисс: я скажу вам – да, это был я, а вы позволите мне навсегда вычеркнуть жертву из моего существования, оставив ее там, где она сейчас находится. Конечно, такое соглашение немыслимо с точки зрения закона. Но Бериш отлично знал, что полицейскому, который проводит допрос, достаточно создать у виновного соответствующую иллюзию. – Я был женат только один раз, ровно на один раз больше, чем нужно, – проговорил с иронией спецагент, выстраивая свою мизансцену. – Три года в преисподней, хорошо еще, что детей нет. Хотя сейчас приходится платить за содержание ее и собачки чихуа-хуа. Ты не представляешь, во что мне обходится проклятая шавка, которая к тому же меня терпеть не может. – У меня пара дворняг, отличные сторожа. Он сменил тему, и это нехорошо, подумал Бериш. Нужно вернуть его обратно, пока нить беседы не прервалась. – Несколько лет назад я завел ховаварта. – Что за порода такая? – Ее название означает «сторож при дворе». Крупный, красивый пес с длинной светлой шерстью. – Спецагент не врал, его собаку звали Хич. – Эта шавка моей жены ни на что не годна, жалкое насекомое, вроде комара. Мой отец всегда говорил: если берешь женщину в жены, ты в ответе за нее и за все, что она любит. – Это неправда: его отец, ублюдок, от ответственности уклонился, возложив ее груз на плечи восьмилетнего сына. Но в данный момент Беришу нужен был почтеннейший родитель, способный преподать урок на всю жизнь.