На ветровом стекле автомобиля красовался знак, разрешающий жителю данного района парковаться на этой улице. Но передние колеса вылезли за пределы дозволенного. Усердные сотрудники муниципальной службы по безопасности дорожного движения заметили нарушение. Штраф выписали, квитанцию засунули за дворник самым нормальным утром самого нормального вторника. На следующий день такая же квитанция составила компанию первой. И так всю неделю, пока к окошку не прикрепили постановление, предписывавшее владельцу немедленно отогнать отсюда транспортное средство. Наконец через двадцать дней сам муниципалитет позаботился об этом, прислав эвакуатор. Машину – «форд» цвета металлик – поместили в гараж для автомобилей, конфискованных в судебном порядке. Если бы владелец захотел ее выкупить, ему пришлось бы расстаться с порядочной суммой. Как предписано законом, через четыре месяца после вынужденного изъятия последовало наложение ареста, после чего владельцу предоставлялось еще шестьдесят дней, чтобы оплатить издержки, до того как имущество будет продано с молотка. Этот срок тоже миновал без результата. Был объявлен аукцион, но на «форд» не нашлось покупателей, и машину разобрали на запчасти. Чтобы вернуть потраченные средства, муниципалитет отправил судебного пристава по месту жительства злополучного владельца автомобиля, дабы описать его имущество. Только тогда стало понятно, что этот человек – некто Андре Гарсия, не имевший семьи, уволенный из армии по причине гомосексуализма и живший на государственное пособие, – пропал несколько месяцев назад. Рекламные листовки и проспекты скопились в почтовом ящике. Электричество, воду, отопление отключили за неуплату. Холодильник превратился в склеп для гниющих продуктов. В те времена журналисты охотились за историями, с помощью которых можно было показать, как политики выжимают деньги из граждан самыми нечестными средствами, пользуясь поддержкой закона и пособничеством бюрократии. Так Андре Гарсия попал в газеты. В статье рассказывалось, как был запущен механизм судебного преследования, причем никому, вплоть до визита судебного пристава, не пришло в голову постучать в дверь данного гражданина и осведомиться, какого черта он никак не решится сдвинуть проклятую машину на какие-то полметра. Газетчики поиздевались вволю, достаточно вспомнить заголовки: «Весь мир забыл о нем, только не муниципальные службы!» или «Мэр заявляет: Гарсия, верни наши денежки!». На самом деле судьбой злополучного Андре никто особо не занимался. Он мог уехать из города или броситься в реку, но, если не было достаточно данных, заставляющих предположить, что человек явился жертвой преступления, он имел полное право и так и этак распорядиться своей судьбой. Одно можно поставить ему в заслугу: он пробудил общественное мнение. И поскольку публика любит повозмущаться, СМИ ринулись на поиски похожих случаев, когда муниципалитет, либо банки, либо налоговые службы продолжали недолжным образом присваивать деньги граждан, которые давно уже умерли и похоронены или находятся в глубокой коме из-за банальной закупорки сосудов. Так нежданно-негаданно, чуть ли не в насмешку, всплыли еще шестеро. Четыре женщины, двое мужчин, в возрасте от восемнадцати до пятидесяти девяти лет, пропали на протяжении года. «Неспящие». Обычные люди, вроде официантки, которая каждое утро подает тебе завтрак в кафе, или парня с автосервиса, который раз в неделю моет твою машину, или парикмахера, который подстригает тебе волосы раз в месяц, рассуждал Бериш. Одинокие. Одиноких много, можно было бы возразить. Но их одиночество вело себя по-особому. Разрасталось, цеплялось усиками, как вьющееся растение. Мало-помалу оплетало с ног до головы, совершенно скрывая. Такие люди вращались среди других таких же людей, неся на себе зоофита, который не выпивал кровь, зато пожирал душу. Они не были невидимками, ты мог пообщаться с ними, перекинуться парой слов, улыбнуться, дожидаясь кофе, или счета, или сдачи. Ты их встречал постоянно, но тотчас же о них забывал. Они как будто переставали существовать, вплоть до следующего раза, а потом исчезали снова. Они были ничтожными, а это много хуже, чем быть невидимыми. Им не суждено было оставить след в чьей-либо жизни. Пока они влачили привычное существование, им не удавалось ни в ком пробудить к себе интерес. Но стоило им исчезнуть, о них внезапно вспомнили и даже окружили запоздалым вниманием. Как мне забыть о мальчишке, который развозил заказы по домам, или о студентке, которая коллекционировала единорогов. О вышедшем на пенсию профессоре или о вдове, трое детей которой никогда не навещали ее. Или о хромой женщине, которая держала магазин столового и постельного белья, или о продавщице из универмага, которая в субботние вечера садилась за один и тот же столик в баре, надеясь, что кто-нибудь обратит на нее внимание. Пресса несколько произвольно связала между собой семь исчезновений, предположив, что за ними кроется одна и та же причина, может быть, даже чья-то рука. Полиция, как часто бывает в подобных случаях, пошла на поводу у журналистов и принялась расследовать, не замешаны ли в исчезновении людей какие-то третьи лица. Выдвигались гипотезы, разгорались дискуссии. Хотя открыто об этом не говорилось, кое-кто намекал на серийного убийцу. Это было похоже на реалити-шоу, хотя в то время ничего подобного и в помине не было, вспоминал Бериш. Семеро пропавших выступали как его участники. Все считали себя вправе говорить о них, копаться в их жизнях, судить. И федеральная полиция оказалась под прицелом: на свет могли явиться нелицеприятные факты. Не хватало только главной звезды: убийцы. Предполагаемого, конечно, ведь трупов не было. Ему, безымянному, стали присваивать различные прозвания. Маг, потому что заставлял людей исчезать. Заклинатель душ, потому что тел не могли найти. Мрачноватое имечко, но продажи шли хорошо. Но больше всего к нему подходило Господин доброй ночи, поскольку единственное, что обнаружилось при расследовании, – и единственное, что было общего у пропавших, – это то, что все семеро страдали бессонницей и, чтобы заснуть, принимали снотворное. Вообще-то, если бы не общественное давление, федеральная полиция вряд ли стала бы заниматься делом, в основе которого лежала настолько хрупкая связь. Поднялась такая шумиха, что мы, полицейские, не могли спустить дело на тормозах. Хотя никто не верил, что тут вообще имеется какое-то дело. Все закончилось так, как многие предвидели: «неспящие» перестали пропадать, публике надоела эта история, СМИ, дабы удовлетворить публику, нашли новые интересные факты. Все началось как фарс, со штрафа за неправильную парковку, выписанного незадачливому отставнику Андре Гарсия, и как фарс закончилось: виновного не нашли, и все дело погрузилось в забвение. – Вплоть до сегодняшнего дня, – поправила Мила. – Потому-то ты и пришла сюда, полагаю, – скривился Саймон Бериш. – Но я ничего не хочу об этом знать. Шел уже одиннадцатый час, и китайская забегаловка оживилась с приходом новых клиентов. Обычных, штатских, которые, пользуясь тем, что люди в мундирах ушли, собрались и для себя урвать еды и немного внимания. – Ты объяснил мне прозвища предполагаемого монстра, но не сказал, почему Кайрус, – заметила Мила. – По правде говоря, впервые слышу это имя. Мила заметила, что спецагент старательно отводит глаза. Может, Бериш и лучший в Управлении специалист по допросам, но врет он не слишком-то умело. Однако полной уверенности у Милы не было. Бериш пошел на сотрудничество, и не стоило обижать его недоверием. – Ладно, это я постираю, – сказала она, имея в виду платок, который Бериш одолжил ей, чтобы почистить куртку. – И спасибо за завтрак. – Не за что. Сотовый Милы пискнул: пришло СМС-сообщение. Мила прочла, сунула сотовый в карман вместе с платком и поспешила выйти из-за стола. – Что тебе Стеф наговорил обо мне? – остановил ее Бериш. – Что тебя бойкотируют и чтобы я была с тобой поосторожней. Бериш кивнул: – Очень мудро с его стороны. Мила наклонилась, приласкала собаку Бериша. – Одно мне непонятно… Почему он посоветовал и поговорить с тобой, и вести себя поосторожней? – Знаешь, что бывает с тем, кто привечает полицейского, которого бойкотируют коллеги, а? Это как зараза. – Стоит ли мне бояться: ведь ты-то сам, кажется, чувствуешь себя вольготно в таком положении. Сарказм Милы Бериш встретил улыбкой: – Видишь это заведение? – Он обвел рукой ресторан. – Много лет назад двое патрульных вошли в эту дверь, решив позавтракать, и, точно как ты сегодня, спросили яичницу и кофе. У владельца, который, между прочим, только что приехал из Китая, было две возможности: указать, что такие блюда в меню не предусмотрены, потеряв тем самым двух клиентов, либо отправиться на кухню и начать взбивать яйца. Он выбрал вторую, и с того самого момента три часа в день подает еду, которая, не имея ничего общего с традицией кантонской кухни, определяет его благосостояние. И все потому, что он усвоил крайне важный урок. – Клиент всегда прав, да? – Нет. Что гораздо легче чуть-чуть приспособить к новым веяниям тысячелетнюю культуру, чем внушить что-то полицейскому, который желает есть яичницу с беконом в гребаной китайской забегаловке. – Если тебя это забавляет, то и мне плевать на то, что обо мне думают коллеги. – Ошибаешься, если думаешь, что это – игра, в которой зарабатывает очки тот, кто круче. – Поэтому ты недавно стерпел, когда низший по званию выказал тебе неуважение? – Ты, должно быть, сочла меня трусом, но та выходка относилась вовсе не ко мне, – развеселился Бериш. – Когда я сижу один за столиком, никто не осмеливается задевать меня. Делают вид, будто меня тут нету, или смотрят как на волос, попавший в тарелку: противно, конечно, но вытащишь, и можно есть… Тем, что случилось утром, я обязан твоему присутствию. Это тебя они хотели предупредить, и довольно красноречиво: «Держись от него подальше, или и с тобой будет то же самое». Я бы на твоем месте внял предупреждению. Милу и ужаснуло, и взбесило такое отношение Бериша. – Зачем тогда ты приходишь сюда каждое утро? Стеф был уверен, что я найду тебя здесь. Ты мазохист или что? Бериш улыбнулся: – Я начал ходить сюда, когда поступил в полицию, и мне в голову никогда не приходило поменять ресторан. Хотя, по правде говоря, еда здесь не ахти, а запах жареного пропитывает одежду и потом никак не выветривается. Но если я перестану здесь показываться, это сыграет на руку тем, кто хочет, чтобы я вообще подал в отставку. Мила не знала, за какие грехи расплачивается Бериш, но понимала, что тут ничем не поможешь; относительно же дела Кайруса усвоила одну вещь. Схватившись руками за столик, она надвинулась на спецагента, буквально нависла над ним: – Стеф отправил меня к тебе потому, что, в отличие от всех остальных, ты не успокоился, верно? Когда все прочие отступились, ты продолжал доискиваться истины по поводу этих семерых пропавших. Тогда ты и совершил ошибку, из-за которой тебе объявили бойкот. Я считаю, однако, что ты до сих пор не оставил намерения узнать, что тогда произошло. Может, ты и хотел бы отстраниться, но что-то мешает тебе, я уж не знаю, что именно. Покой, в который ты погрузился, ни дать ни взять как буддийский монах, не что иное, как бешенство, преобразившееся в молчание. Правда в том, что если ты отступишь, то никогда себе этого не простишь. Бериш выдержал ее взгляд: – Тебе-то откуда знать? – Со мной было бы то же самое. Такой ответ, казалось, зацепил спецагента. Он привык к суровым, порой несправедливым суждениям о себе и еще не встречал в полиции человека, который бы не шарахнулся в сторону от висевшего над ним проклятия. – Лучше тебе забыть об этой истории ради твоего же блага. Кайруса не существует, и все прочее – не более чем коллективная галлюцинация. – Знаешь, что такое ПЖУ? – внезапно спросила она, думая о приписке карандашом под газетной вырезкой, которую оставил у канализационного люка Эрик Винченти. – Куда ты клонишь? – Потенциальные жертвы убийства. В Лимбе имеется соответствующий архив. Мы храним отпечатки пальцев, кровь или ДНК без вести пропавших, которые могли быть убиты. Забираем личные вещи – пульт дистанционного управления, зубную щетку, волос, застрявший в расческе, игрушку. Эти предметы хранятся прежде всего на случай, если возникнет необходимость опознать останки. – Зачем ты мне это рассказываешь? – Четыре дня назад был убит мелкий торговец наркотой. Точнее, его утопили в трех сантиметрах грязной воды, в поилке для собак. Убийца оставил следы на веревке, которой связал жертву, но его личность не установили. – Отпечатков не было в базе данных. – Были, но не среди преступников, а среди жертв… в ПЖУ. – Мила достала из кармана мобильник и показала его Беришу. – Пять минут назад мне пришла эта эсэмэска. Эксперты установили, что отпечатки пальцев принадлежат некоему Андре Гарсия, бывшему солдату, гомосексуалисту, о котором двадцать лет не было вестей. Бериш побледнел. – Теперь, если хочешь, можешь снова заявить, будто тебе плевать, будто ты знать не желаешь, что за этим кроется. – Мила наслаждалась каждой секундой молчания. – Но похоже, одна из предполагаемых жертв Господина доброй ночи вернулась. 27 Мила все поняла. По этому поводу не оставалось сомнений. Выходя из китайского ресторана, она оставила Бериша наедине с эхом последней фразы. Возвещавшей возвращение Андре Гарсия из мира теней. И речь не шла о непредвиденной случайности. Он вернулся, чтобы убивать. Это многое ставит под угрозу. Многое из того, что Бериш, пусть и скрепя сердце, принял решение защищать.