– Можно мне внести свой вклад в вашу версию, агент Васкес? Мила не догадывалась, что у нее на уме. – Гуревич просил отстранить вас, чтобы вы не путались под ногами, но я считаю, что вы тоже можете принести пользу. – Шаттон подала знак шоферу, тот сразу же вышел и передал ей коричневый конверт. Судья протянула его Миле. Та взяла его в руки, рассмотрела. Конверт был очень тонкий. – Что это? – Я хочу, чтобы вы пошли по новому следу. Уверена, вас заинтересует то, что внутри. 35 Кабинет всегда был для него убежищем, но теперь казался тюремной камерой. Бериш ходил взад и вперед, обдумывая, как совершить побег. – Я в него не попал, – заявил он, обращаясь к Хичу, который, растянувшись в своем углу, мотал головой, следя за судорожными передвижениями хозяина. То, что случилось прошлой ночью, не давало ему покоя. В темноте рука дрогнула, и он не попал в цель. Вообще говоря, он давно не стрелял из пистолета. Человек действия превратился в человека умственного труда, напомнил он себе, над самим собой насмехаясь. Но хуже всего, что он так и не разглядел лица человека, который обрек его на мучения, длящиеся двадцать лет. И теперь, не зная покоя, должен снова задавать себе все те же вопросы. Кайрус вернулся, вновь и вновь повторял он. Этой ночью, прежде чем он ушел со строительной площадки, Мила рассказала обо всем, что случилось в последние дни: о бойне, устроенной Роджером Валином, и об убийствах, которые совершили Надя Ниверман и Эрик Винченти. Люди, которые, как и Андре Гарсия, исчезли, а потом появились, но только чтобы убивать. Бериш внимательно выслушал отчет о преступлениях, в расследовании которых не обошлось без ярлыков: сначала их рассматривали как месть, потом – как террористические акты; и давний страх распространялся внутри, продвигаясь по знакомой дороге, хотя и подзабытой за долгие годы. От сомнений и опасений в горле стоял тяжелый ком. Что происходит? К чему эта цепь убийств? Всякий раз, когда он впадал в беспокойство, Сильвия заботилась о том, чтобы утихомирить его. Воспоминание проникало сквозь бесформенные наслоения тревог, как мираж, светящийся в тумане. Сильвия утешала его, улыбаясь, ласково поглаживая по руке. Не проходило дня, чтобы Бериш о ней не думал. Хотя он и был уверен, что ему удалось изгнать память о ней в место, запретное даже для него самого, Сильвия всегда как-то исхитрялась вернуться. Как кошка, которая неизменно находит дорогу домой. Бериш вдруг ощущал ее присутствие в окружающих его вещах или в пейзаже. Или она говорила с ним словами услышанной песни. Какой бы короткой ни была их история, Бериш до сих пор любил эту женщину. Уже не с такой дикой силой, которая со всей яростью обрушилась на него самого, когда все закончилось, когда он чуть ли не считал Сильвию причиной того, что случилось, винил ее во всем. Страсть превратилась в далекую ностальгию. Она слегка прикасалась к сердцу, Бериш улавливал ее пальцами, рассматривал как нечто чарующее, а потом снова отпускал. При первой встрече его поразила ее коса цвета воронова крыла. Он быстро усвоил, что, когда Сильвия расплетает косу, это значит, что она хочет заняться любовью. В тот, первый, день она не блистала красотой. Но Бериш сразу понял, что не может без нее жить. Кто-то трижды стукнул в дверь, и спецагент попятился. Бериш застыл посредине кабинета. Даже Хич насторожился. Никто никогда не стучался в эту дверь. – Возможно, человек, которого мы видели в доме, ушел от пожара через канализацию. Мила была вне себя. Бериш втащил ее в комнату, надеясь, что коллеги ничего не заметили. – Зачем ты пришла сюда? Агент из Лимба потрясала коричневым конвертом: – Шаттон говорила со мной о тебе. По собственной инициативе, советуя… нет, настаивая, чтобы я не общалась с тобой. Но уж если глава Управления идет на такой шаг, что-то за этим кроется. Бериш опешил. Он даже вообразить себе не мог, что Шаттон могла наговорить Миле. Вернее, прекрасно мог вообразить, но не хотел, чтобы Мила прислушалась к предвзятому мнению. Но поскольку она пришла сюда, этот вариант можно исключить. – Знаю, ты предпочел бы вариться в собственном соку, упиваясь своим положением ренегата, – заговорила Мила, уязвленная его молчанием. – Я давно это поняла: слишком удобная позиция на данный момент. Я хочу знать все. Спецагент пытался заставить ее говорить тише. – Я тебе уже все сказал. Мила указала на дверь: – Там, снаружи, в реальном мире, мне пришлось из-за тебя соврать. Я наговорила кучу небылиц главе Управления, только чтобы не создавать тебе проблем. Думаю, ты теперь у меня в долгу. – Разве недостаточно того, что я ночью спас тебе жизнь? – Мы оба увязли в этом по уши. Мила положила на стол конверт, который принесла с собой. Бериш глядел на него, как на гранату, готовую взорваться. – Что там такое? – Доказательство того, что мы ни в чем не ошиблись. Спецагент обошел стол, уселся, оперся подбородком о сложенные руки: – Ладно. Что ты хочешь знать? – Все. У дела о семерых «неспящих», исчезнувших двадцать лет назад, имелся эпилог. Федеральная полиция пыталась выяснить, что могло связывать отставника-гомосексуалиста, курьера, студентку, ученого на пенсии, вдову, владелицу магазина столового и постельного белья, продавщицу универмага. Если бы между ними нашлось что-то общее, можно было бы понять, кто и почему проявил к ним интерес и заставил исчезнуть. Но ничего не обнаружилось, кроме такой слишком мелкой детали, как бессонница. Дело казалось высосанным из пальца, созданным специально для прессы на основании чистых совпадений. В конце-то концов, сколько человек исчезает каждый день в городе? И сколькие принимают снотворное? Но общественное мнение прикипело к зловещей идее, что за все это в ответе один человек. Следователи не готовы были склониться к этой версии. Вот тогда-то и объявились свидетели. – Всегда найдутся люди, которые что-то видели или подумали, будто видели. Мы в Управлении научились распознавать обманщиков и мифоманов, привлеченных светом рампы, знали, как с ними обращаться. Прежде всего оценивали, не слишком ли долго они выжидали, чтобы сделать заявление. Потом, их рассказы обычно более или менее походили один на другой – просто классика жанра. Говорили о том, как некий подозрительный тип крутился вокруг дома кого-то из пропавших, и долго излагали свои ощущения. Тогда мы подвергали их испытанию фотороботом. Не знаю почему, но, когда речь заходит о преступнике, люди всегда описывают примерно одно и то же лицо: маленькие глаза, широкий лоб. Антропология учит, что это наследие прошлого: враг прищуривает глаза, когда целится, а лоб – первое, что замечаешь, если противник пытается спрятаться на открытой местности. Так или иначе, если эти два элемента совпадают, возникают законные сомнения в подлинности фоторобота. – Бериш прочистил горло. – Но один из свидетелей составил описание, которое казалось правдоподобным. – Спецагент открыл ящик стола и протянул Миле листок с фотороботом. У Кайруса – человека, заставлявшего людей исчезнуть, – было лицо андрогина. Это было первое, что отметила агент Васкес, внимательно вглядываясь в рисунок и пытаясь понять, такое ли лицо мельком увидела она ночью при свете вспышек от выстрелов, которые произвел Бериш. Несмотря на плоское, лишенное перспективы изображение, характерное для фотороботов, тонкость черт поражала. Черные глаза, как две спирали, ввинчивали в себя свет. Темные волосы обрамляли впалый лоб. Высокие скулы, полные губы. Ямочка на подбородке создавала впечатление силы и одновременно изящества. Как и следовало предположить, Кайрус вовсе не походил на монстра. – Показания свидетеля были достоверными, точными, обстоятельными, убедительными во всех деталях. Согласно этим показаниям, Кайрус был ростом метр семьдесят, атлетического сложения, около сорока лет. Этот человек запал свидетелю в память потому, что во время встречи повел себя по-особому. Господин доброй ночи улыбнулся. Без причины, как будто просто хотел, чтобы его запомнили. Свидетель описывает свои ощущения – неловкость, смешанная с беспокойством. Свидетеля включили в программу защиты. Но это не помогло. Несмотря на все наши усилия, свидетель исчез. На лице Бериша появилось выражение, типичное для человека, который сознает угрозу, но не понимает, откуда она происходит. – Будто ты идешь в кино на фильм ужасов, а монстр соскакивает с экрана: страх, за который ты заплатил, оборачивается чем-то иным, чему не подобрать названия. Паника – но даже сильнее. Мысль о том, что тебе не спастись. Внезапное, непоправимое осознание того, что ты уже не на безопасном расстоянии, что такого расстояния вообще не существует. И что смерть тебя знает по имени. – Бериш провел рукой по седеющим волосам. – Мы его призвали, и он явился: Господин доброй ночи жил среди нас. Он не только обрел лицо, он даже сам выбрал себе имя. Кайрус. Через три дня после исчезновения единственного человека, который видел его воочию, в Управление пришел пакет. Внутри – прядь волос, принадлежащая свидетелю. И записка. Одно слово. Имя. Кайрус. Он не только обнаружил себя, он вызвал нас всех на бой, бросил перчатку по всем правилам. Он как будто говорил нам: нет, вы не ошибались. Это все время был я. У вас мой фоторобот, а теперь и имя. Найдите меня. Тяжкое ощущение бессилия охватило всех в Управлении, и никто не был избавлен от страха. Ведь если провокация достигла такого уровня, значит запугать можно всех, не только самых незначительных представителей человеческого рода. – На этом все и закончилось, мы больше не слышали о Кайрусе, и никто больше не пропадал, – продолжал Бериш. – Самая удачная шутка Господина доброй ночи: оставить нас один на один с сомнением. Его нельзя было назвать убийцей, ведь трупов не было. Его нельзя было определить как похитителя, ведь не существовало доказательств, что люди исчезали по принуждению. Вокруг него и его мотивов можно было только строить гипотезы.