Одна из эффектных фразочек, срывающих покров с докучной правды. Услышав это изречение из уст бесчеловечной матери, Мила никак не могла от него отделаться. Поэтому вгляделась в монитор. Нашла ее на полу, возле тумбочки. Куклу с рыжими волосами, с которой Алиса никогда не расставалась, – наверное, она выпала у девочки из рук, когда та засыпала. Мила не помнила, как ее зовут, а может, никогда и не знала. Нужно это выяснить, пока не слишком поздно. Она сознавала, что от этого не станет лучшей матерью, у нее и без того хватает изъянов. Но ей не терпелось исправить хотя бы этот. Пока она раздумывала на данную тему и обещала себе измениться, глаза у нее начали слипаться. В ушах зазвучала музыка, которую она слышала по телефону в отеле «Амбрус». Сладость мелодии на этот раз взяла верх над зловещим смыслом послания. Она отдалась на волю оставшихся в памяти нот, убаюкивающих, усыпляющих. Усталость навалилась на нее, как теплое одеяло. Последние обрывки мыслей смешивались с видениями первого сна. Но, уже засыпая, Мила увидела на мониторе, как чья-то рука скрылась под кроватью ее дочери. 42 – Ну же, ответь. Мила вела машину, прижав мобильник к уху. Телефон, номер которого она вызвала, все звонил и звонил, но никто не брал трубку – изматывающее повторение одного и того же звука, закодированный сигнал отчаяния. Слушая его, Мила все жала и жала на акселератор. Как только накативший страх вернул ей сознание, Мила бросилась звонить матери. Одновременно одевалась, стараясь мыслить здраво. Не забыла прихватить запасной пистолет, который хранила в шкафу, ведь табельное оружие пропало во время пожара в гнезде Кайруса. Ничего другого она сделать не могла. Образ точеной руки, скользнувшей в тень под кроватью Алисы, живо запечатлелся в памяти. Рука мелькнула и пропала, но Мила была уверена, что видела ее наяву. Предупредить коллег-полицейских она не могла. Прежде всего не знала, что им сказать, да они бы и не поверили. И она потеряла бы драгоценное время. «Хендай» стрелой летел по улицам где только можно, срезая углы, в час, когда полуночники выходят на поиски приключений или чтобы переступить черту. Мила мчалась на красный свет, проезжала перекрестки, не прикасаясь к тормозам: авось повезет и никто не попадется на пути. Так лихо она не ездила никогда. Обычно, именно рискуя, она себя чувствовала живой. Но сегодня все было иначе. Она вникла наконец в смысл того, что часто слышала от других родителей, а сама не испытывала никогда. Ее мать это определяла как «третий глаз, которым ты смотришь на мир: он открывается посредине лба, между двумя другими, когда ты родишь ребенка». Вот что такое родное дитя. Шестое чувство, совершенно не похожее на остальные пять, позволяющее воспринимать окружающий мир с невообразимой остротой. Все, что относится к плоти от плоти твоей, начинает касаться тебя прямо и непосредственно. «Если ты сосредоточишься, то сможешь почувствовать, когда Алисе хорошо, а когда ей больно», – еще говорила мать. Но Мила ни разу не испытала ничего подобного. Хотя и не хотела признаваться матери, что не способна распознавать чувства окружающих людей, – та бы расстроилась. Мила гнала как сумасшедшая к дому, где жила ее дочь, и не знала, можно ли сравнить снедавшую ее тревогу с чувством, которое разделяешь с кем-то. Но одно она знала наверняка: если с ее девочкой приключится что-то плохое, то боль – знакомое чувство, очищавшее ее от скверны мира, – будет на этот раз нестерпимой. Жилой квартал на холме казался в городе инородным телом. Каждый дом, в свою очередь, представлял собой отдельную вселенную. Здесь Мила росла. С отцом и матерью: только они трое. Планеты, удаленные друг от друга, вращающиеся по своим орбитам, которые лишь иногда – изредка – пересекались. Машина подпрыгивала на «лежачих полицейских», поскольку Мила, подъезжая к ним, не сбрасывала скорость, и подвеска отчаянно дребезжала. Проехав длинную улицу, обрамленную садами, погруженными в тишину, она почти достигла цели. Резко нажала на тормоза, и «хендай», перескочив через поребрик и промчавшись по тротуару, завяз колесами в лужайке перед домом. Мила бросила мобильник на пассажирское сиденье, вместо него схватила пистолет и выбралась из салона. Ей было трудно дышать. Окна на всех трех этажах дома были темные. Мила бросилась под арку, во двор, где белый фонарь всю ночь горел над зеленой входной дверью. Вокруг стрекотали сверчки, больше не раздавалось ни звука. Мила вцепилась в колокольчик, потом забарабанила в дверь – она даже не имела ключа от дома, в котором выросла. В ответ лишь залаяли соседские псы. В несколько секунд Мила забыла все, чему ее учили в полиции. Не обошла дом по периметру, чтобы проверить, нет ли следов вторжения. Не подумала, как оградить себя от возможного нападения противника, если таковой скрывается в доме. Наконец, нарушила самое главное правило, которое гласит: что бы ни случилось, нельзя терять контроль над собой. Не получая ответа на свой настойчивый стук и трезвон, Мила уже собиралась выстрелить в замок. Но, на мгновение обретя рассудок, вспомнила, что мать всегда хранит запасной ключ под одним из горшков в палисаднике. Вернулась на лужайку, стала искать. Нашла с третьей попытки, под бегониями. Когда Миле наконец удалось войти, на нее всей тяжестью обрушилась тишина. – Где вы? – громко спросила она. Потом сорвалась на крик: – Отвечайте! На верхней площадке лестницы зажегся свет. Мила устремилась туда, перескакивая через две ступеньки. Ее мать склонилась над перилами, запахивая халат: – Что стряслось? Мила, это ты? – Голос у нее был хриплый со сна. Но Мила, выбежав на площадку, оттолкнула ее и бросилась в комнату Алисы. – Да что такое… – пробормотала женщина, чуть не падая с ног. Сердце гулко билось в груди у Милы, словно звучали гигантские шаги – шаги великана, чудовища из сказки. Она добежала до конца коридора, а тем временем всюду в доме зажигался свет. Ворвавшись в спальню Алисы, протянула руку к выключателю. Ночник в виде пчелки озарил комнату. Девочка спала. Мила подхватила ее одной рукой, словно вырывая из пасти чудовища, в которое превратилась постель. Другой рукой она целилась из пистолета. Алиса, перепуганная, вопила что есть мочи. А Мила, никак на эти крики не реагируя, пинком сбросила матрас. Легкие изо всех сил закачивали в себя воздух, и несколько секунд Мила слышала только этот хриплый звук. Уши заложило, – казалось, она падает с какой-то космической высоты. Вдох-выдох – ритм дыхания восстанавливался, хотя и с трудом. Вернулись звуки. Первым – плач Алисы, которая извивалась в ее руках. На полу – гора одеял, плюшевый медвежонок, подушки. Больше ничего. 43 Инес на кухне готовила травяной чай. Мила наблюдала, как мать кипятит воду, и ей казалось, будто ожила сцена из детства – те же бигуди в волосах, тот же розовый халат: тогда мама тоже ставила чайник на огонь, и начинался обряд успокоения после того, как приснится дурной сон. – Не знаю, что на меня нашло, – сказала она. – Прости. Мила не хотела признаваться, что спрятала камеру видеонаблюдения в комнате дочери. Не хотела, чтобы Инес думала, будто ей не доверяют. Поэтому наскоро придумала отговорку: – Вечером я никогда не звоню, это правда, но тут вдруг захотелось узнать, как Алиса, ты не подошла к телефону, и я запаниковала. – Ты уже говорила это. – Инес с улыбкой повернулась к дочери. – Можешь не повторять. Я тоже виновата – слишком крепко сплю, совсем не слышу звонков. Бабушке пришлось заново укладывать Алису, успокаивать ее, терпеливо дожидаться, пока она опять уснет. Мила стояла в коридоре, привалившись к стене, понурив голову, и слушала, как Инес в который раз делает то, что должна была бы сделать она. Утешить дочь, сказать ей, что опасности нет, что она ошиблась и никто не прячется под кроватью. К тому же дом под сигнализацией. Я не спала двое суток, твердила Мила в свое оправдание. Из-за недосыпа исказилось восприятие реальности. Вдобавок новость о том, что явился очередной манипулятор сознанием. Все это пробудило прежние страхи, – казалось, будто возвращаются времена Подсказчика. Инес налила чая в две чашки, принесла их на стол, присела рядом с Милой. Их обволакивал, будто заключая в защитный кокон, теплый свет низко висящей лампы. – Ну как ты? – спросила мать. – Хорошо, – ответила Мила, не вдаваясь в подробности. Знала, что для Инес довольно и этого одного слова, она не станет дальше допытываться. Мать не одобряла ее выбора, не хотела, чтобы дочка служила в полиции. Предпочла бы что-то другое. Может, чтобы Мила стала врачом или архитектором. И конечно, чтобы вышла замуж. – Я давно хотела поговорить с тобой, Мила. – Тон был озабоченный. – Это насчет Алисы. На днях в школе она из окна третьего этажа вылезла на карниз. Ее уговаривали спуститься, а она не хотела. Говорила, что ей не страшно. Даже весело. – Опять та же история? – Мила пыталась протестовать, ведь они уже не раз это обсуждали. – У Алисы нет чувства опасности. Помнишь, в тот раз, на море? Она заплыла так далеко, что чуть не утонула. Или вот еще: я отвлеклась на минутку, и пожалуйста – она уже шагает посреди улицы, машины объезжают ее, клаксоны гудят… – Алиса – абсолютно нормальная девочка, это и врачи говорят. – Я бы не стала так уж им доверяться. Что может знать детский психолог? Он ведь не видит ее час за часом, целыми днями. Мила уставилась в чашку: – Я тоже нечасто ее вижу. Ты это хочешь сказать? Инес вздохнула: – Я ничего такого не имела в виду… Просто я изучила эту девочку лучше, чем кто-либо другой, ведь она живет у меня. Я не утверждаю, будто с ней что-то не так, просто волнуюсь, поскольку не могу все время за ней присматривать. – Инес взяла дочь за руку. – Знаю, как ты к ней привязана, знаю, чего тебе стоит жить вдали от нее. Рука матери давила, казалась невыносимым грузом. Очень хотелось высвободиться, настолько претили ей телесные прикосновения. Но Мила терпела, хотя ладонь саднило, и чувство отвращения захлестывало ее, будто какая-то рептилия ползала между пальцев. – Что ты предлагаешь? Инес отняла руку и с сочувствием поглядела на дочь: – Алиса все время спрашивает об отце. Может быть, отвести ее к… – Не произноси его имя, – торопливо перебила Мила. – Я не называю его так. Я его вообще никак не называю. – Хорошо, но Алисе не помешает, по крайней мере, знать, как он выглядит.