– Мне очень жаль. Потом они вместе вошли в кабинет, где происходил допрос. Майкла Ивановича только-только успели отвести в камеру, как Судья налетела на Бериша, всячески понося его, – голос начальницы гремел по коридору. – Ты покончил со всем, не только с этим делом. Я лично позабочусь о том, чтобы ты больше не смог ставить палки в колеса. – Потом пошла еще дальше: – Ты неудачник, Бериш. Сама не знаю, почему мы не вытурили тебя много лет назад, когда представился случай. Мила видела, что спецагент, никак не реагируя на эти речи, под градом упреков оставался невозмутимым, как всегда. Ей в голову закралось ужасное подозрение: а вдруг этот шутовской допрос Бериш провел в отместку за то, как обошлись с ним. За то, что Гуревич, не устоявший перед подкупом, взвалил на него вину. За то, что Шаттон продолжала выгораживать продажного полицейского даже после его смерти, просто чтобы сохранить лицо. И наконец, мстя всему Управлению и тому, что оно призвано защищать. И, что хуже всего, Мила помогла Беришу отыграться, полагая, как последняя дура, что он просто хочет реабилитироваться. Спецагент поправил галстук и как ни в чем не бывало двинулся к выходу, но Шаттон, которая, конечно же, не привыкла к тому, что ее игнорируют, преградила ему дорогу: – Я с тобой еще не закончила. Бериш одарил ее теплым взглядом: – Тебе что-нибудь известно об идеомоторной реакции? Услышав этот вопрос, глава Управления рассвирепела еще пуще: – Опять антропология? – Нет, психоанализ, – покачал головой Бериш. – Так определяются непроизвольные движения, отражающие некий сложившийся в уме образ. Шаттон хотела было что-то сказать, но инстинкт, позволивший ей сделать карьеру, остановил ее. Бериш продолжал: – Жест или фраза допрашивающего вызывает определенную реакцию у допрашиваемого. Поэтому я показал ему огонь. – И что дальше? – спросила Шаттон, уже более сдержанно. – Представь, что ты сидишь за столом, болтаешь и, вместо того чтобы есть, выкладываешь узоры на тарелке. Или говоришь по телефону, а перед тобой бумага и ручка, и ты, не отдавая себе отчета, что-то рисуешь. Иногда то, что получается, ничего не значит, а иногда имеет глубокий смысл. Поэтому я бы на вашем месте поискал… Бериш указал на что-то за их спиной. Мила обернулась первой, следом Борис и Судья. В комнате наступила тишина. Все смотрели в одном и том же направлении, на письменный стол. На блокнот, в котором парень что-то рисовал во время допроса. На листке был изображен прямоугольный пятиэтажный дом с рядом эркеров наверху. Высокий портик и множество окон. За одним из них виднелась человеческая фигура. 55 Он хотел извиниться. Но после коротких переговоров в кабинете, где происходил допрос, – пока он еще наслаждался маленькой победой над Джоанной Шаттон – Бериш потерял ее из виду. Может быть, она вернулась в Лимб, может быть, поехала домой. А скорее всего, где-то скрылась, потому что не хочет с ним говорить. Как ему только пришло в голову приплести дочь Милы, когда они сцепились в коридоре? Крайне жестоко с его стороны. Он не имел никакого права. Но Саймон Бериш был также убежден, что коснулся оголенного нерва. Иначе почему агент Васкес так раскрылась перед ним? Почему рассказала о бродяге, которому приносит еду; почему призналась, что следит за дочерью на расстоянии? Почему Мила исповедалась ему в грехах? Все хотят поговорить с Саймоном Беришем, припомнилось ему. В том числе и Мила, и Майкл Иванович. Входя в квартиру, которую он делил с Хичем, спецагент все еще слышал голос пиромана. Что такого в огне, Майкл? Все, что каждый пожелает увидеть. Бериш бросил ключи на стол и, не зажигая лампы, погрузился в кожаное кресло, стоявшее у окна. Холодный, призрачный свет фонаря проникал с улицы. Бериш распустил галстук и, наступая носком на пятку, сбросил башмаки. Хич улегся у его ног. Нужно позвонить Миле. Не только извиниться: ему было что рассказать. В Управлении он не был до конца откровенен: рисунок в блокноте – не единственный результат допроса. Татуированные знаки на руках Ивановича навели его на мысль. Символы особой речи – огненного языка, нанесенные на кожу иероглифы, ждущие расшифровки. И Бериш говорил с ним на том же жаргоне, для непосвященных невнятном. Что еще говорил тебе твой учитель? Что иногда надо спуститься в глубины ада, чтобы узнать правду о себе. Бериш был уверен, что это говорил не Майкл Иванович, пытающийся прикинуться сумасшедшим. И что там, в глубинах ада, Майкл? Вы суеверны, агент? Этот странный вопрос и просветил его. Несвоевременный, выпадающий из контекста. Пироман пытался передать ему послание. Но его устами вещал Кайрус. Я – нет. Почему ты спрашиваешь? Иногда, если знаешь имя демона, достаточно позвать его, и он ответит. Спецагент был убежден, что в этих бредовых фразах содержится ключ к разгадке, с их помощью можно определить, что за дом практически машинально нарисовал Иванович. А главное – определить, что за смутная фигура маячит в окне. В полумраке своей квартиры Бериш различил шорох струящейся сверху воды. Шелест дождя, но только у него в голове. Хорошо бы он смыл, напрочь вымыл мысли, крепко укоренившиеся там. И вместе с шорохом струящейся воды пришло воспоминание. Свет в старом доме, расположенном в недорогом квартале, уже не горел. Буря разразилась около шести, и сразу стемнело. У Сильвии поднялась температура, и Саймону пришлось выйти, чтобы купить антибиотик. Обычно такие заботы брал на себя Гуревич – Джоанна была права, новичок действительно оказался дельным. Он ходил за покупками, платил по счетам и иногда ужинал с ними. Бериш выдавал его за младшего брата, который время от времени приходит в гости. Но тут сложилась чрезвычайная ситуация. Саймон чувствовал, что в этом его вина. Следовало тщательнее проверить аптечку, предусмотреть любую неожиданность. Там имелись бинты, пластырь, аспирин и противовоспалительные. Но не антибиотики. Было рискованно оставлять Сильвию одну, он так никогда не делал. Однако из-за бури Гуревич застрял в пробке и мог приехать не раньше чем через два часа. Весь день Сильвия металась в бреду. Вначале Саймон использовал подручные средства – влажный компресс на лоб, парацетамол. Но это не помогало. Ей становилось все хуже. И вот, под зонтиком, в одной рубашке, он побежал в конец квартала, где располагалась аптека. Ждал своей очереди, не отводя глаз от окна: оттуда частично был виден вход в дом, хотя если бы кто-то залез в окно, этого Бериш бы не разглядел. Поэтому он волновался. Расплатившись, схватил бумажный пакет и, даже не раскрыв зонтик, рванулся домой. Прибежал мокрый насквозь. Перепрыгнул через несколько ступенек с отчаянно бьющимся сердцем, боясь, что самые худшие его кошмары сбудутся, едва он переступит порог. Открыв дверь, сразу кинулся в спальню. Но Сильвии там не было. Он инстинктивно потянулся к пистолету, паника мешала рассуждать здраво. Хотел громко позвать ее, но сдержался. Дождь хлестал в стекла, обрушивался на дом буквально лавиной. Бериш заглянул в гостиную и увидел ее. Сильвия стояла у окна, ночная рубашка от пота прилипла к телу. Она не слышала, как Саймон вошел, и не обернулась. В обеих руках, как неподъемную тяжесть, она держала трубку. И говорила с кем-то по телефону. Вначале Саймон не понял всего значения сцены. Подошел и увидел, что она не говорит. Слушает. – Кто там? – спросил он, встревоженный. Она вздрогнула. Обернулась к нему – на лбу испарина, взгляд воспаленный, вся дрожит в ознобе. – Телефон зазвонил, я встала, чтобы ответить. Но трубку уже повесили. Он осторожно взял трубку у нее из рук и услышал короткие гудки. Потом проводил ее в постель, подумав, что телефонный звонок ей почудился в горячечном бреду. Ты хочешь начать новую жизнь? Это услышала Сильвия по телефону в тот вечер? Кайрусу ли принадлежал голос, проникший в самое сердце девушки, которую жизнь не баловала? Господин ли доброй ночи убедил ее довериться теням и пойти в номер 317 отеля «Амбрус»? Сидя в кресле у себя дома, Саймон Бериш много лет спустя предавался привычной, утешающей муке наваждения, которое, как старый друг, вежливо похлопывало его по плечу: смотри, мол, не забывай меня. Взамен предлагалась надежда. Скорбная, безумная надежда.