Лудивина чувствовала, как наступает успокоение, как предвестье сладостной дремы охватывает тело и просачивается в сознание. В заполненной паром ванной прямо за ней маячил силуэт. Фигура в черном, вероятно мужчина, с порочной улыбкой под низко надвинутым капюшоном. Он медленно водил поднятыми руками над головой ничего не замечавшей молодой женщины в ванне. Его пальцы почти касались светлых прядей ее волос. Улыбка сделалась шире, обозначая пик возбуждения. Ладонь осторожно скользнула вдоль шеи Лудивины, не касаясь кожи, замерла на мгновение, будто собиралась сдавить горло, помедлила и двинулась дальше, к ее груди. Там ладонь развернулась всего в нескольких сантиметрах, задела пену, изогнулась над соском, и пальцы сошлись, будто взялись за него. Резкое движение кисти – рука словно повернула отмычку в скважине, открывая замок. Сердце Лудивины только что взломали. Ее глаза по-прежнему были закрыты. Она ни о чем не догадывалась, завороженная гитарными переборами, околдованная первыми басовыми нотами, опустошенная, умиротворенная, защищенная от мира наушниками. А мужчина старался не заслонять свет ламп под потолком – склонился так, чтобы не попасть между ними и безмятежным лицом своей жертвы. Его ладонь задержалась на пару мгновений над сердцем Лудивины и продолжила путь вниз. Медленно, очень медленно рука окунулась в теплую пену, затем в горячую воду, продолжая воображаемые ласки. Скользнула над пупком, чуть не задев живот Лудивины, и достигла линии роста лобковых волос. Пальцы мужчины начали сжиматься, словно он хотел схватить ее между ног, а потом ладонь стала изгибаться волной, неспешно и нежно, имитируя странную, непристойную ласку. Незнакомец полностью владел собой. Он все держал под контролем – движения собственной руки и позу, даже наклон головы, чтобы тень не упала на закрытые веки жертвы, а ее лица не коснулось его участившееся дыхание. Натешившись, мужчина осторожно отстранился, выпрямился и сбросил на пол куртку с капюшоном. Обнаженный торс заблестел во влажном свете ванной. Дрема неуклонно завладевала всем существом Лудивины, сердце билось все ровнее и спокойнее, дыхание становилось размеренным, и все же она никак не могла провалиться в сон. Возможно, мешало чувство опасности, связанное с ванной. Она часто слышала, что нельзя засыпать лежа в воде – можно утонуть. Неужели правда? Но ей так хорошо… Обоняние уже привыкло к аромату ванили от пены для ванны, но теперь к нему примешался другой запах и привлек ее внимание. Более сильный, резкий… неприятный. Отчетливый горьковатый запах. Агрессивный. Как от только что зажженной спички… Сера. Озадаченная Лудивина открыла глаза. Он был совсем рядом. Нависал над ней. Дьявол. Глаза полыхали огнем, под сомкнутыми, растянутыми в ухмылке губами угадывались клыки. Его кожа блестела от пота, на руках плясали языки пламени. Запах серы становился невыносимым. У Лудивины резко ускорилось сердцебиение. Сердце заколотилось так, что ему уже было тесно в груди и внутри раскатилась волна боли. Лудивина хотела выскочить из ванны, но не могла пошевелиться – тело парализовало от неожиданности и страха. Она хотела закричать, но горячая ладонь легла на ее рот, и лицо дьявола приблизилось. Его глаза горели, как раскаленные угли. Он открыл рот, и в его глотке разверзлось огненное жерло преисподней. Он заговорил гортанным шепотом, обдав Лудивину одуряющим серным дыханием: – Поддайся мне, доверься инстинктам, следуй туда, куда ведут тебя пороки. Пороки отличают человека от животного, прислушайся к ним. Пороки делают тебя высшим существом. Они дарят тебе превосходство. Лудивина заорала. Но крик не вырвался наружу. Кожа дьявола блестела. Она сияла, переливаясь тысячами бриллиантов. А сердце Лудивины заходилось от боли, все ускоряя и без того сумасшедший ритм. Дьявол прижал указательный палец к ее губам и проронил: – Нет, не сейчас. Не бывает победителя без побежденного и спектакля без зрителей. Ты должна остаться здесь. Но отныне ты будешь принадлежать мне. Ты станешь моей. Скоро. Лудивина попыталась вырваться из воды, она хотела сражаться, но лишь разбрызгала пену по бортикам ванны. Дьявол распрямился. Он опять заговорил, в полный голос, и казалось, его голосовые связки принадлежат иному миру, далекому и зловещему: – Я в тебе. Я отпер твое сердце, я лаской согрел твое нутро. Твои пороки – мои врата. Ты принадлежишь мне. Не забывай об этом. Он отступил, и Лудивина, собравшись с силами, выбралась из воды. Грудная клетка превратилась в резонатор боли, сердце само сжигало себя изнутри. Она, шатаясь, одолела пару метров и поскользнулась на мокром кафеле. Перед тем как мир перевернулся, последним, что Лудивина увидела, был дьявол, медленно отступающий во мрак с чудовищной и жестокой усмешкой, обнажившей заостренные зубы. Лудивина с размаху ударилась о край раковины и грохнулась на пол. Во тьме коридора горели два кроваво-красных огонька. Веки дьявола опустились, и пламя исчезло. 40 Худшие кошмары – те, которые переживаешь наяву. Лудивина заходилась в безмолвном крике. Она сражалась с собственными мышцами, пытаясь снова взять над ними контроль, заставить подчиняться. Мозг работал в полную силу, ясное сознание попало в ловушку обездвиженного тела. Лудивина беспомощно наблюдала за собственной агонией. Она дышала все отрывистее и слабее, ноги жгло – пламя пожирало квартиру, разгораясь все отчаяннее. Пламя бушевало неистовыми волнами; языки огня, словно адские танцовщицы, в безумной пляске сносили все на своем пути, изгибались пылающими дугами от стены до стены, крутили сальто на мебели, катились кубарем по коврам и кафелю. Их сияние слепило и зачаровывало, алый цвет переливался в пурпур, мерцающий золотой сердцевиной. Танцовщицы тянули руки к небесам, совершая жертвоприношение смерти – с их ладоней струился чернильный дым, заволакивая потолки и медленно сползая по углам, чтобы заполнить все пространство своим смертоносным дыханием. «Языки пламени – это горгоны, – поняла Лудивина, – горгоны, присланные дьяволом». Несмотря на все усилия, ей не удавалось пошевелить даже рукой. Тело не отзывалось. Она была полностью парализована. И ослеплена. Какой яркий свет… Как полыхает… Что-то коснулось ее спины там, куда еще не добрался огонь. Она была не одна. Дьявол не ушел! Лудивина позвоночником чувствовала его присутствие – он склонился над ней. Все самые абсурдные сказки о Сатане всплыли в памяти, все, что она читала о его коварстве и похоти. Лудивина поняла, что он намерен воспользоваться ее беспомощностью. Она лежала голая, на животе, в его власти. Он собирался ее изнасиловать. Проникнуть в нее и бросить семя, как предрекал отец Ватек, чтобы семя могло пустить корни и прорасти, чтобы развратить ее душу, чтобы медленно, но верно направить ее на свой путь, и тогда она тоже будет сеять хаос, повинуясь собственным темным желаниям. Сердце Лудивины колотилось как бешеное, ей уже не хватало воздуха. И вдруг пламя исчезло. В мгновение ока рассеялись в пространстве адские танцовщицы, реальность вернулась, слегка раскачиваясь. Лудивина почувствовала тепло своей крови на лице. Она с трудом открыла глаза и сразу зажмурилась, ослепленная ярко горящими лампами ванной комнаты. Ее трясло от холода. Сколько времени она тут провалялась? До Лудивины дошло, что она потеряла сознание, вылезая из ванны. И сразу захотелось свернуться в углу калачиком, чтобы защититься от мира. Пол был ледяной. И наверняка она лежала без сознания очень долго. В голове гудело, но она сразу попыталась сосредоточиться на ощущениях в теле, особенно внизу живота. Ее изнасиловали? Она ничего не чувствовала. Желудок скрутило спазмом так, что Лудивина согнулась пополам, кривясь от боли. Наконец прорезался голос – хриплый, но все-таки. Она зарычала и ухватилась за край раковины, чтобы выпрямиться. Отражение ее лица медленно всплывало в зеркале. Кровь засохла, превратившись в боевую маску с отверстиями для глаз и рта. Левый висок представлял собой месиво из волос и кровавых сгустков. Дьявол не убил ее. Нет. Он даровал ей пощаду. * * * Размеренное дыхание Сеньона успокаивало. Лудивина сосредоточилась на вдохах и выдохах друга. Она сидела на краю кровати в своих пижамных штанах из Victoria’s Secret и хлопковом пуловере. Голова раскалывалась, висок холодил пакет со льдом. – Я позвонил Леманну, – тихо сказал Сеньон. – Подумал, пусть лучше тебя осмотрит кто-нибудь знакомый.