– Что это? Золото? – Ремизов наклонился над переливающейся горкой мельчайшего золотого песка. Хван загадочно кивнул. – Никогда не видел ничего подобного. – Павел Петрович наклонился над горкой так низко, что несколько песчинок, подобно муке, разлетелись от его дыхания в стороны и стали медленно оседать на поверхность стола. – Но почему золото такое легкое? – удивленно посмотрел на Хвана Павел Петрович. – Это не песок, это просто мука золотая, да и только. – Это китайское золото, – загадочно констатировал Хван. – Еще одно из чудес света? Это, скорее всего, подделка. Я прав, Хван? – Нет, не прав, – уже серьезно продолжил старик. – Это «китайское золото», полученное в лаборатории. – Понятно… Без алхимии здесь не обошлось. Я читал о том, что китайские алхимики полагали, что все металлы представляют собой как бы «несозревшее» золото, которое дозревает в недрах земли тысячи лет, а алхимия способна на то, чтобы ускорить этот процесс в десятки раз. Это золото как раз продукт подобных опытов? – Ты спросил меня о списке Чжана, я тебе ответил. – Это значит, что в списке Чжана содержится рецепт получения китайского золота? – Нет, список Чжана – это не что иное, как зашифрованное описание пути, по которому можно найти ту самую лабораторию, где хранится такое золото… Его там очень-очень много, потому так много людей хотят ее найти. – Но я сильно сомневаюсь, что профессору Немытевскому так уж хотелось найти пещеру, забитую до потолка золотым порошком. Мне кажется, он искал что-то другое и, возможно, даже нашел бы, если не умер внезапно… Нет, Хван, профессор не стал бы всю свою жизнь искать какой-то золотой склад, он ведь не кладоискатель, а ученый, исследователь. – Ты не уловил сути поиска… Китайские алхимики создавали не просто золотой порошок, а «эликсир бессмертия». Цель их работы была как раз зашифрована в древнем трактате «Дхармапады», где говорилось, что золото надо приготовить так, чтобы, съев его, человек мог стать бессмертным. Даже великий китайский поэт Цао Чжи написал об этом: Открыты мне Небесные врата, Из перьев птиц я надеваю платье. Взнуздав дракона, мчусь я неспроста Туда, где ждут меня мои собратья. Лечу вперед, к восточной стороне, К стране бессмертных, у границ Пенлая. «Ты снадобье прими, – сказали мне, — И будешь вечно жить, не умирая». – Значит, профессор знал, что ищет? Мне он ничего не говорил о том, что ему известно, о чем говорится в списке… Павел Петрович задумался. Он вдруг отчетливо понял, что означали странные знаки на карте Немытевского… Только не знал, стоит говорить об этом Хвану, или пока промолчать. После затянувшегося молчания, Хван разлил остатки байцзю по чаркам и сказал: – Мы сегодня многое узнали друг о друге. Тебе нужно подумать и решить, сможешь ли ты открыть мне свою тайну, которую тебе передал профессор с горящими глазами… А потом, мы обсудим все остальное. Ступай к своим друзьям, они, наверное, заждались тебя совсем. Но не стоит им рассказывать о предмете нашей беседы. Особенно доктору. Павел Петрович вышел из покоев китайца на свежий воздух и вдохнул полной грудью. Нескольких часов беседы с Хваном оказалось достаточно, чтобы понять, почему профессор Немытевский всю свою сознательную жизнь искал список Чжана. Ремизову, правда, было немного обидно от осознания того, что профессор не до конца был с ним откровенен. Хотя, возможно, он и сам не догадывался вначале об истинном содержании терракотового списка, а когда узнал, рядом уже не было Ремизова. Теперь все равно уже не узнать правды – у профессора не спросишь… Павел Петрович неспешно прошелся по двору. Ночь была темная и довольно холодная, но идти в свою лачугу Ремизову не хотелось. Он присел на низкую скамейку, наспех сколоченную Петрухой, и, закрыв глаза, немного помечтал. О том, как вернется в Петроград счастливым обладателем терракотового списка, обязательно разыщет Ольгу и расскажет ей все об отце. Как предъявит список ученым императорского университета, которые посмеивались за глаза над чудаковатым профессором, как… Впрочем, свежая волна ностальгии так крепко накрыла Ремизова, что он поскорее прошел на свою половину двора, чтобы не дать ей возможности захлестнуть его целиком. Кое-как, в кромешной темноте, Павел Петрович, наконец, добрался до двери в свою лачугу, на чем свет ругая Петруху, не проследившего за тем, чтобы горящей осталась хоть одна маленькая свечка. Удивился тишине, царящей в комнате. Хотел подойти к окошку, чтобы зажечь фитиль, но запнулся обо что-то мягкое, теплое и большое, лежащее на его пути. «Человек!» – мелькнуло в голове офицера, и он по привычке потянулся к кобуре, но, вовремя вспомнив, что кобуры с оружием на поясе нет, наклонился над внезапным препятствием. Нащупав голову, он понял, что тело недвижимо. «Неужели покойник? – с ужасом подумал Ремизов, но тело вдруг зашевелилось, и он услышал стон. Павел Петрович, почувствовав под рукой кляп, с силой потянул его на себя, и услышал знакомый голос своего верного оруженосца: – Кто здесь? – Петр, я это, Ремизов… Что с тобой случилось? – Развяжите мне руки, больно очень. Павел Петрович перевернул Дронова на живот и принялся развязывать перетянутые тонкой бечевой руки Дронова. Петруха стонал от боли, но узел был такой мудреный, что быстро развязать его у Ремизова никак не получалось. – Потерпи, Петя, я попробую ножом. Только сейчас дотянусь до него. Но в кромешной тьме Павел Петрович долго крутился на месте, пока не сообразил, в какой стороне находится стол со столовыми принадлежностями. Разрезав бечевку, он приподнял голову Петра и положил на свое колено. – Кто это сделал? – Не поверите, Пал Петрович, ни за что не поверите… Кацебо, сволочь. – Валериан? – удивился Ремизов. – Но зачем? Петр неудачно повернулся и застонал. Ремизов аккуратно положил его на пол и стал искать спички, чтобы зажечь фитиль. Когда слабенький огонек осветил комнату, Ремизов увидел, что вокруг все было буквально перевернуто. – Вы что, дрались с ним? – спросил он Дронова. – Да какой там дрались. Я пришел вместе с ним с лечения, вас нет. Я вышел во двор, прошелся немного. Потом зашел на сторону доктора, его тоже на месте не оказалось. Я еще удивился про себя и даже испугался немного – куда это вы все подевались… Потом решил прогуляться, пользуясь тем, что на улице совсем стемнело. Накинул старый халат, что Хван нам дал на тряпки, и пошел к трактиру. Там постоял, послушал, что говорят. Кстати, научился уже речь эту басурманскую понимать… Решил вернуться. Вхожу в комнату, а Кацебо в ваших бумагах роется. Я вроде бы шутейно так ему и говорю, мол, что это вы без хозяйского разрешения бумаги ворочаете, а он как глянет на меня своими глазищами – точно шайтан. Хвать со стола кувшин – тот, что Тыхе давеча принесла, и меня им по голове со всей дури… Петруха почесал ушибленное место и, глядя прямо в глаза Ремизову, прошептал: – А чего ему в профессорских бумагах надо было? Какие такие ценности в записках дряхлого старика могли быть? Но Ремизов ничего не слышал. Он, как завороженный, молча смотрел на разбросанные по всему полу пожелтевшие листы профессорских записей, не в силах пошевелиться. Очнувшись, он бросился к мешку, в котором Петруха хранил офицерскую форму. Достал китель и принялся отдирать подкладку. Убедившись, что карта на месте, он сел на пол и устало сказал: – Давай, запирай покрепче дверь. Нужно поспать, а завтра решим, что делать. Утро вечера мудренее. Петруха, не задавая лишних вопросов, придвинул к двери стол, водрузил на него скамейку, сгреб черепки от разбитого кувшина в угол комнаты и, прихватив с собой топорик для колки дров, молча лег на топчан. Дронов все никак не мог поверить в то, что доктор Кацебо, с которым он так подружился в последние дни, способен на банальное воровство. И к тому, что вот так, запросто, смог ударить со всей силы его, такого верного и преданного человека, по голове здоровенным кувшином! За что? За какие-то записки полоумного старика. Несмотря на то, что голова еще ныла от боли и обида на Кацебо никак не проходила, он уснул мгновенно, стоило ему только лечь на топчан. А Ремизов за всю ночь так и не сомкнул глаз. Часть вторая Глава первая Гюнтер с трудом открыл глаза. Ненадолго, потому что веки слипались сами по себе. В голове, в ушах стоял шум, похожий на звук падающей с неба воды – однообразный, непрекращающийся, монотонный. Лежать было жестко и холодно. Гюнтер догадался, что лежит на голых камнях, хотел приподняться, но не смог – руки за спиной и ноги были прочно стянуты скотчем. Когда он проснулся окончательно и огляделся, то понял, что лежит в пещере. Дневной свет еле-еле пробивался из длинной прорехи в самом верху каменного мешка, поэтому четко разглядеть место, где он находился, было затруднительно. Помимо того, что у него сильно болела голова и ныли туго перетянутые скотчем руки, Гюнтер чувствовал резкую боль в правом боку. С трудом извернувшись, он попытался рассмотреть, что же так сильно болит. Оказалось, что вся одежда с правой стороны – джинсы, ветровка и футболка – разодрана и все тело в ссадинах и порезах. Скорее всего, его просто волоком тащили по земле как раз на правом боку, отчего одежда порвалась, а тело пострадало от того, что цеплялось за камни, кусты и прочую гадость, валяющуюся на земле. Вот только Гюнтер этого совершенно не помнил и вообще никак не мог сообразить, что с ним произошло. Как он мог оказаться в положении пленника в таком месте. Понемногу глаза привыкли к темноте, и он разглядел чуть поодаль от себя очертания человека, заваленного какими-то тряпками. – Ей, кто здесь? В ответ он услышал слабый стон и заметил некое шевеление. Гюнтер подполз к человеку, плечом кое-как раскидал тряпки и узнал… Клару. Она тоже была связана скотчем, только, ко всему прочему, у нее еще и рот был заклеен. Она смотрела на него совершенно дикими от ужаса глазами и просила, чтобы он отлепил скотч с ее губ. Гюнтер зацепил краешек скотча зубами и с силой потянул на себя. Клара взвыла от боли, но Гюнтер строго прикрикнул: – Тихо, нас могут услышать. Потерпи… Покончив со скотчем на лице, Гюнтер повернулся к Кларе спиной и сказал: