Хелльстрём горько усмехнулся. – Можно сказать, что есть. И не один к тому же. – Вы хотите сказать, что она… – Вот именно, занимается проституцией, – с горечью перебил он и продолжал: – Потаскухой стала. Кормится этим. Тамошние органы социального надзора помогли мне найти ее. Вся истаскалась. Меня и слушать не захотела. Я уговаривал ее ехать домой – куда там. Он помолчал, вертя в пальцах сигарету. – Ей скоро двадцать, никто не может помешать ей жить по-своему. – Вы ведь ее в одиночку растили? Мартин Бек молчал, предоставив Осе вести беседу. – Да, жена умерла, когда Кики и двух месяцев не было. Тогда мы не здесь жили, в городе. Оса кивнула, и он продолжал: – Мона покончила с собой, и врач объяснил, что это было вызвано какой-то там послеродовой депрессией. Я ничего не мог понять. То есть я видел, что она ходит мрачная и унылая, но думал, она из-за денег переживает, из-за нашего будущего, потому что ребенок появился. – Где вы тогда работали? – Я был сторожем на кладбище. Мне тогда двадцать три года исполнилось, а никакого образования не было. Отец в коммунальном хозяйстве работал, мусорщиком, мать ходила квартиры убирать. И я, само собой, сразу после школы работать пошел. Рассыльным был, грузчиком. Жили мы бедно, семья большая, постоянно нуждались в деньгах. – А как вы стали садовником? – Работал одно время в садоводстве в районе Свартшё. Хозяин был ничего мужик, платил за мое обучение. И на курсы шоферов послал. У него был грузовик, я возил овощи и фрукты на рынок. Хелльстрём сделал глубокую затяжку и потушил сигарету. – Как же вы и с работой, и с ребенком управлялись? – спросила Оса. Мартин Бек слушал, попивая чай. – Так и управлялся. Когда она была совсем маленькая, брал ее с собой. Как в школу пошла, до вечера сама о себе заботилась. Не ахти какое воспитание, конечно, да что было делать. Он отхлебнул чая и с горечью произнес: – Вот и вышло то, что вышло. – Когда вы переехали сюда, в Юрсхольм? – Это место я получил десять лет назад. За этот вот сад – бесплатная квартира. Взял я еще несколько садов, уже для заработка, выходило прилично. Думал, что и Кики здесь будет хорошо – и школа получше, и окружение, дети из культурных семей. Да только не сладко ей приходилось. У всех товарищей по классу богатые родители, роскошные дачи, и она стыдилась нашего дома, никогда не приводила подруг. – У Петрусов дочь примерно в том же возрасте. Какие у них были взаимоотношения? Как-никак соседи. Хелльстрём пожал плечами. – Даже в одном классе учились. Но вне школы не встречались. Дочь Петрусов смотрела на Кики сверху вниз. Да и вся их семья так смотрела. – Вы были также шофером у Петруса? – Собственно, это не входило в мои обязанности, но я часто возил его. Когда они сюда переехали и наняли меня садовником, о месте шофера речи не было. Только приплачивали за то, чтобы следил за их машинами. – Куда вы возили директора Петруса? – В город – в его контору и другие учреждения. Иногда на приемы. – И в Рутебру приходилось возить? – Приходилось – раза три-четыре. – Какого мнения вы были о директоре Петрусе? – Да никакого. Работодатель, и все тут. Подумав, Оса спросила: – Вы ведь шесть лет у него работали, верно? Хелльстрём кивнул. – Около того. С тех пор, как они построили тут дачу. – За это время, наверно, немало с ним переговорили. Хотя бы в машине. Хелльстрём отрицательно покачал головой. – В машине мы никогда не разговаривали. А так-то речь шла все больше о саде. – Вы знали, какие фильмы снимал директор Петрус? – Я не видел его фильмов. В кино почти не хожу. – Вы знали, что ваша дочь снималась в одной из его картин? Он снова покачал головой. – Нет. Оса внимательно смотрела на него, но он отвел глаза. Потом спросил: – В массовке, что ли? – Она снималась в порнографическом фильме. Он быстро глянул на нее: – Нет, я этого не знал. Она продолжала смотреть на него. Подождав, сказала: – Вы, должно быть, сильно привязаны к дочери. Сильнее, чем большинство отцов. И она к вам. Ведь у вас и у нее больше никого не было. Хелльстрём кивнул. – Да, только мы двое. Во всяком случае, пока она была маленькая, я жил только ею. Он выпрямился, закурил новую сигарету. – Но теперь она взрослая, сама себе хозяйка. Я больше не собираюсь вмешиваться в ее жизнь. – Что вы делали в то утро, когда был убит директор Петрус? – Работал здесь, надо полагать. – Вы ведь знаете, о каком дне идет речь, это было в четверг шестого июня. – Я редко отсюда отлучаюсь, и мой рабочий день начинается рано. Должно быть, и тот четверг ничем не отличался от других дней. – Кто-нибудь может подтвердить, что вы были здесь? Скажем, кто-нибудь из ваших работодателей? – Не знаю. У меня ведь такая работа, самостоятельная. Делай, что положено, а когда делаешь, роли не играет. Но обычно я приступаю около восьми. – Помолчав, он добавил: – Я его не убивал. У меня не было для этого никаких причин. – Возможно, – вступил Мартин Бек. – И все-таки было бы неплохо, если бы кто-нибудь мог подтвердить, что вы находились здесь утром шестого июня. – Не знаю, кто бы мог это сделать. Я живу один. Когда не занят в саду, вожусь в сарае. Всегда какое-нибудь дело находится. – Пожалуй, придется нам все-таки поговорить с вашими работодателями и другими людьми, которые могли вас видеть, – сказал Мартин Бек. – На всякий случай. Хелльстрём пожал плечами. – Это когда же было. Я и сам не помню, чем занимался в то утро. – Да, не так-то легко вспомнить, – поддакнул Мартин Бек. – А что произошло в Копенгагене, когда вы встретили дочь? – спросила Оса. – Ничего особенного. Она жила в маленькой квартирке, где принимала своих клиентов. Так прямо и сказала. Болтала что-то о предстоящих съемках в кино, дескать, нынешнее занятие только временное, и оно ее вполне устраивает, потому что она хорошо зарабатывает. Но все равно, как только начнет сниматься, оставит проституцию. Обещала писать, но я до сих пор не получил ни строчки. Вот и все. Выпроводила меня через час и сказала, что не поедет домой. Дескать, и мне незачем больше приезжать. А я и не собираюсь. Я ее совсем вычеркнул. Махнул рукой. – Давно она ушла из дому?