– Да, мэм, – ответила я, погружая руку в крошечный шкафчик над единственной раковиной у стены возле нашего обеденного стола. Я вынула наши две тарелки, два стакана и поставила их на стол. Наши приборы хранились в ящичке рядом с раковиной. Матушка отперла подъемник и извлекла поднос, который использовала для нашей еды. Затем я отнесла поднос на стол, пока она запирала дверцу подъемника, дважды проверив замок, дабы убедиться, что он защелкнулся. Все шло заведенным порядком, день за днем, если только я не делала чего-либо, заслуживавшего наказания. Подъемник запирался ради моего блага. В девять лет я вскарабкалась по веревке. Руки у меня дрожали от напряжения, но в итоге я добралась доверху. Я не знала, что стану делать, если попаду на кухню. Может, просто посмотрела бы в окно на солнышко и голубое небо в ватных облаках. Проблема заключалась в том, что Матушка никогда не позволяла мне выходить наружу. Она говорила, что у меня тяжелая форма светочувствительности, аллергическая реакция на солнце, поражавшая мою иммунную систему. Полагаю, тогда меня это не заботило. Я отодвинула дверцу подъемника и обнаружила Матушку, поджидавшую меня со шприцем в руке. Того, что происходило после, я почти не помню, но когда я проснулась, на дверце подъемника красовался новый замок. – Можешь воспользоваться ванной, – сказала Матушка, когда стол был накрыт. – Спасибо, Матушка, – прошептала я и сонно потащилась в ванную, хотя мочевой пузырь у меня едва не лопался. Двери в ванной не было, она отделялась от комнаты одной-единственной занавеской. Для уединения этого было маловато, но я была благодарна даже за самую малость. Облегчившись, я подошла к раковине и выдавила на ладони щедрую порцию промышленного мыла. Матушка работала медсестрой и повидала немало лишних болячек, вызванных недостатком чистоты. К глистам она относилась с непримиримостью фанатика. Руки следовало тщательно мыть и скрести с обеих сторон, особое внимание уделяя ногтям. Я совершала необходимые манипуляции, не задумываясь. Я проделывала их уже тысячи раз. Завтрак у нас был незатейлив. Яйца, поджаренный хлеб, ломтик бекона и стакан апельсинового сока. Ожирение уносило сотни тысяч жизней в год. Несмотря на мое хрупкое телосложение, Матушка рисковать не желала. С течением времени я научилась потреблять свою пищу медленно, смакуя каждый кусочек. На ланч меня ждал сэндвич и кусочек фрукта, уже сложенные в коричневый бумажный пакет на столе. Когда его съесть, выбирала я, но больше мне не полагалось ничего, пока Матушка не присоединится ко мне за ужином. Добродетель терпения воспитывали во мне принудительно. – Прежде чем отправиться в постель, я хочу проверить твое вчерашнее задание, – сказала Матушка, когда я допила сок. – Ты доделала уравнения по алгебре? – Да, мэм. Они были легкими, – сказала я и засияла от гордости, когда она улыбнулась мне. – Это хорошо. Математика – важный предмет. А как насчет естествознания? Ты закончила расчеты по гравитации? Я кивнула и встала, чтобы убрать со стола наши пустые тарелки. С помощью средства для мытья посуды и тряпки я вымыла и убрала их наверх. Я присоединилась к Матушке на диванчике, где она просматривала мою классную работу. Я знала, что все правильно. Ответы я находила легко. – Вроде бы все хорошо, – сказала она, закрывая папку. – Сегодня продолжишь спрягать глаголы по английскому, и я хочу, чтобы ты закончила реферат по Гражданской войне. – Она поднялась. Зернышко облегчения распустилось у меня в груди, как цветок. Матушка всегда подчеркивала важность образования, и это был один из доступных способов доставить ей удовольствие. – Увидимся за ужином. Можешь сегодня принять душ, но не дольше пяти минут. Если дольше, я узнаю. – Да, мэм, – сказала я, вставая вместе с ней. Она притянула меня к себе для короткого объятия. – Ты хорошая девочка. Я послушно ответила на объятия. – Спасибо, – сказала я, с готовностью принимая похвалу. Ее объятия были лакомством, и притом весьма нечастым. Все мое тело пронзила теплая дрожь. Единственной и главной моей целью было доставлять ей радость. Я очень ценила эти мгновения. Они были моей наградой за хорошее поведение. Словно прочитав мои мысли, Матушка окаменела и резко опустила руки. Атмосфера в комнате переменилась, наполнилась страхом, словно накатили грозовые облака, предвестники бури. Я запаниковала, судорожно перебирая в голове утренние события в отчаянном поиске ошибок. Я знала, что у меня всего несколько секунд, чтобы сообразить, в чем дело, и попросить прощения за свои промахи. Она отступила на шаг и потянулась за ремнем, слишком хорошо мне знакомым. Мое время вышло. «Что я натворила? Что я натворила?» Я копалась в себе в поисках ответа, но тщетно. Что я упустила? Должно быть, нечто по-настоящему ужасное. Матушка ненавидела меня наказывать. Она снова и снова повторяла мне, что делает это лишь для моего собственного блага. – Лея, что это у тебя на потолке? – спросила она, глядя в сторону кровати и не выпуская ремня из рук. – Мое солнце, – прошептала я, внезапно сообразив, какую ошибку допустила. Как я могла забыть его снять? Все равно оно было слабеньким и едва ли стоило цены, которую мне придется заплатить. Я нарисовала его лимонно-желтым карандашом, как маленькая, и вырезала идеальный кружок пластмассовыми ножницами, которые годились лишь для самой тонкой бумаги. Я повесила его над кроватью с помощью двух кнопок, найденных много лет назад и тщательно припрятанных. Я просто хотела, чтобы оно светило на меня, пока я сплю. – Твое солнце? – взвизгнула Матушка. – Ты скучаешь по солнцу? – Голос ее звучал так пронзительно, что я вздрогнула. – Напомнить тебе, что делает с тобой солнце? Или о том, что твои собственные родители бросили тебя из-за твоей болезни? Я замотала головой. – Нет. – Тогда зачем вешать его у себя над кроватью? Хочешь бросить меня, да? Ждешь не дождешься оставить меня на произвол судьбы. – За словами последовал ремень, врезавшись в мое тело прежде, чем я успела защититься. Он ожег мою спину, словно язык пламени. – Нет, Матушка, – молила я. – Я не уйду от тебя. Обещаю, – выкрикивала я, а жесткий ремень уже добрался до моих голых ног. Каждый удар вгрызался в плоть, оставляя раскаленные болезненные кровоподтеки. – Матушка, я люблю тебя. Она остановилась в замахе, тяжело дыша от усталости, вызванной гневом. – Обещай, что не покинешь меня. – Обещаю, – ответила я. Я изо всех сил старалась не всхлипнуть, пока говорила. Скулеж взбесил бы ее снова. Матушка не любила слез. – Я люблю тебя, – продолжала я. Слова были пустыми и неискренними, но именно это ей надо было услышать. Все равно тут я виновата. Нужно было снять картинку. Вся ярость Матушки испарилась так же быстро, как и возникла. Она притянула меня к себе в крепком объятии раскаяния. Внутренне я орала от боли, когда ее руки сомкнулись на открытых ранах у меня на спине, но виду не подавала. Я получила по заслугам. – Я тоже тебя люблю. Как жаль, что ты заставляешь наказывать тебя, – сказала она, отстраняясь. – Прости. Я сниму солнце. Она кивнула, не желая снова смотреть на оскорбительный клочок бумаги. – Ты понимаешь, почему это меня расстраивает? – Понимаю. Это было неправильно. Не следует делать того, что способно причинить мне вред, – отозвалась я, в очередной повторяя ее слова. Она нагнулась и поцеловала меня в лоб. – Умница. Ступай, прими душ, – сказала Матушка, подгоняя меня в сторону ванной. – Думаю, лишние пять минут не повредят, – добавила она, широко улыбаясь, как ни в чем не бывало. Я мгновенно откликнулась на ее улыбку. Матушка становилась другим человеком, когда радовалась. – Спасибо, – сказала я, задергивая за собой занавеску. Вылезая из пижамы, я слышала ее шаги на лестнице, а затем скрип засовов, запиравших дверь подвала. Я включила душ и отрегулировала воду так, чтобы она была чуть теплой. Прежде чем встать под нее, я вся сжалась, зная, что на содранную кожу душ подействует не лучше, чем ремень, оставивший эти шрамы. Можно подумать, что к этому моменту я уже привыкла к боли. Только подставив голову под потоки воды, я позволила слезам течь свободно. Под душем это были не слезы, а просто вода, растворившаяся в потоках других капель и крови, собиравшейся вокруг стока и исчезавшей в нем навсегда. Однако долго плакать было нельзя, я исчерпала драгоценные минуты душа. Умывание было одним из немногих процессов, где я чувствовала некоторую свободу. От меня зависело, будет вода горячей или холодной. Сколько использовать мыла или шампуня. В рамках определенного Матушкой времени я была королевой душа. Пока я терла свою жесткую на ощупь, загрубевшую и покрытую многолетними шрамами кожу, мои мысли блуждали. Я никогда не думала о следах наказаний и о поступках, которыми заслужила их. Главное, что Матушка простила меня. Когда я вышла из ванной, в моем жилище снова воцарился мир. Матушка работала по ночам, пока я спала, а сама отдыхала днем, пока я делала уроки и читала. Когда я была младше, она проводила со мной больше времени, став мне учителем на время начальных классов. По мере моего взросления большую часть уроков я делала сама, а она только проверяла работу. Все накопившиеся вопросы я приберегала до ужина, когда мы с ней могли их обсудить. Что до свободного времени, то я обычно читала или слушала музыку, одобренную Матушкой. Все сведения о внешнем мире я почерпнула из бесчисленных книг. Мои собственные воспоминания о жизни за пределами моей комнаты были смутными и в большинстве случаев отсутствовали. Я надела джинсы и футболку, аккуратно сложив пижаму в изножье кровати. Пятна крови на ней послужат болезненным напоминанием о моих проступках и будут преследовать меня, пока Матушка не сочтет нужным постирать пижаму. Отчасти мне было грустно, но бессмысленно горевать по клочку бумаги. Ерунда это. Да, он пресек мою полосу хорошего поведения, стало быть, что-то в нем все-таки было. Теперь придется начинать все сначала. До обеда я уныло спрягала глаголы, а еще закончила реферат по Гражданской войне. Мне хотелось выкроить побольше времени на чтение. Пока я была маленькой, Матушка не покупала мне игрушек; чтение стало моей величайшей роскошью. Требовалось только делать уроки и содержать комнату в чистоте, тогда у меня появлялось свободное время. Одну из стен в моей комнате полностью занимали книжные полки. Много лет Матушка таскала мне книги коробками, и я поглощала их все до единой. Неважно, к какому жанру они относились. Они были моим окном во внешний мир. Книги питали мои сны по ночам и дарили мне свободу воображения. Сейчас я закончила читать историю про девушку, потерявшую память. В книге хватало напряжения и интриги с легкой примесью романтики. Я с удовольствием пыталась разгадать головоломку, хотя хотела сохранить загадку до самого конца. Главная героиня потеряла память, и я почему-то ей завидовала. Мне также нравились те части книги, где действие происходило в школе. Поскольку меня никогда не выпускали из подвала, мне никогда не доводилось общаться со сверстниками. Никаких школьных балов. Никаких вечеринок. Никаких ночевок у друзей. Ничего. Из-за этого я гадала, сумела бы я поладить с нормальными людьми. Закрывая глаза, я почти могла представить, как хожу по коридорам, болтаю со своими собственными друзьями. Может быть, у меня даже появился бы парень, а может, я даже стала бы капитаном команды болельщиков. Я подняла взгляд на кусок фанеры, закрывавший единственное окно в моей комнате. Губы тронула улыбка, но я заставила себя вернуться к книге и миру, оживавшему на ее страницах. 3. Мия Я откинула одеяло, радуясь, что тьма предыдущего вечера так и не вернулась в мою голову. Судя по утреннему солнышку, пробивающемуся сквозь занавески, я уже опаздываю. Я перекатилась на бок, взглянула на часы и поняла, что у меня едва хватает времени на сборы. Совсем скоро Джейкоб уедет в школу. Он бы подождал меня, но я не хотела, чтобы он опаздывал. В рекордные сроки приняв душ, я натянула любимые джинсы и рубашку, схватила рюкзак и спустилась вниз. Джейкоб стоял у кухонного стола, опрокинув миску с хлопьями прямо в рот и отхлебывая остатки молока. По какой-то неведомой причине от этого звука меня передернуло. – Господи, Джейкоб. Хоть бы соломинку взял, – сморщила я нос, отправляя пирожки с начинкой в тостер. – А-а, – отозвался Джейкоб, утирая губы рукой и опуская миску в посудомойку. – Ну как можно быть таким хамлом? В ожидании пирожков я достала из холодильника бутылку шоколадного молока. Обычно я успевала пожевать и каких-нибудь фруктов, но сегодня точно не успею съесть все по пути в школу. Джейкоб с весельем наблюдал, как я собираю свое барахло, пытаясь одновременно удержать в руках и завтрак, и рюкзак. – Разве не старшему брату полагается быть самым прожорливым в доме? Я ухмыльнулась. – Завидуй молча, – отозвалась я, складывая вместе клубничный и черничный пирожки и откусывая от обоих разом. Люблю смешивать вкусы. Джейкоб закатил глаза, но возражать не стал. Он занимался борьбой, и ему приходилось соблюдать строгую диету, чтобы удерживать вес. – Что ж, поговорим о прошлом вечере? Похоже, он выдался нелегким, – сказал он, любезно подхватив у меня рюкзак. Я пожала плечами, по пути из кухни оглянувшись на пустые стулья в гостиной.