— С половиной. На безмене прикинул. — Возьми с собой, торговаться буду. — Пойдем. — А магарыч? — Сладимся, нечего впустую брехать. От обедни рассыпался по улицам народ. По дороге рядышком вышагивали три брата по кличке Шамили. Старший, безрукий Алексей, шел в середине. Тугой воротник мундира прямил ему жилистую шею, редкая, курчавым клинышком, бороденка задорно топорщилась вбок, левый глаз нервически подмаргивал. Давно на стрельбище разорвало в руках Алексея винтовку, кусок затвора изуродовал щеку. С той поры глаз к делу и не к делу подмигивает; голубой шрам, перепахивая щеку, зарывается в кудели волос. Левую руку оторвало по локоть, но и одной крутит Алексей цигарки искусно и без промаха: прижмет кисет к выпуклому заслону груди, зубами оторвет нужный клочок бумаги, согнет его желобком, нагребет табаку и неуловимо поведет пальцами, скручивая. Не успеет человек оглянуться, а Алексей, помаргивая, уже жует готовую цигарку и просит огоньку. Хоть и безрукий, а первый в хуторе кулачник. И кулак не особенно чтоб особенный — так, с тыкву-травянку величиной; а случилось как-то на пахоте на быка осерчать, кнут затерялся, стукнул кулаком — лег бык на борозде, из ушей кровь, насилу отлежался. Остальные братья — Мартин и Прохор — до мелочей схожи с Алексеем. Такие же низкорослые, шириной в дуб, только рук у каждого по паре. Григорий поздоровался с Шамилями, Митька прошел, до хруста отвернув голову. На масленице в кулачной стенке не пожалел Алешка Шамиль молодых Митькиных зубов, махнул наотмашь, и выплюнул Митька на сизый, изодранный коваными каблуками лед два коренных зуба. Равняясь с ними, Алексей мигнул раз пять подряд. — Продай чурбака! — Купи. — Почем просишь? — Пару быков да жену в придачу. Алексей, щурясь, замахал обрубком руки: — Чудак, ах, чудак!.. Ох-хо-ха, жену… А приплод возьмешь? — Себе на завод оставь, а то Шамили переведутся, — зубоскалил Григорий. На площади у церковной ограды кучился народ. В толпе ктитор 2, поднимая над головой гуся, выкрикивал: «Полтинник! От-да-ли. Кто больше?» Гусь вертел шеей, презрительно жмурил бирюзинку глаза. В кругу рядом махал руками седенький, с крестами и медалями, завесившими грудь, старичок. — Наш дед Гришака про турецкую войну брешет. — Митька указал глазами. — Пойдем послухаем? — Покель будем слухать — сазан провоняется, распухнет. — Распухнет — весом прибавит, нам выгода. На площади, за пожарным сараем, где рассыхаются пожарные бочки с обломанными оглоблями, зеленеет крыша моховского дома. Шагая мимо сарая, Григорий сплюнул и зажал нос. Из-за бочки, застегивая шаровары — пряжка в зубах, — вылезал старик. — Приспичило? — съязвил Митька. Старик управился с последней пуговицей и вынул изо рта пряжку. — А тебе что? — Носом навтыкать бы надо! Бородой! Бородой! Чтоб старуха за неделю не отбанила. — Я тебе, стерва, навтыкаю! — обиделся старик. Митька стал, щуря кошачьи глаза, как от солнца. — Ишь ты, благородный какой. Сгинь, сукин сын! Что присучился? А то и ремнем! Посмеиваясь, Григорий подошел к крыльцу моховского дома. Перила — в густой резьбе дикого винограда. На крыльце пятнистая ленивая тень. — Во, Митрий, живут люди… — Ручка и то золоченая. — Митька приоткрыл дверь на террасу и фыркнул: — Деда бы энтого направить сюда… — Кто там? — окликнули их с террасы. Робея, Григорий пошел первый. Крашеные половицы мел сазаний хвост. — Вам кого? В плетеной качалке — девушка. В руке блюдце с клубникой. Григорий молча глядел на розовое сердечко полных губ, сжимавших ягодку. Склонив голову, девушка оглядывала пришедших. На помощь Григорию выступил Митька. Он кашлянул. — Рыбки не купите? — Рыбы? Я сейчас скажу. Она качнула кресло, вставая, — зашлепала вышитыми, надетыми на босые ноги туфлями. Солнце просвечивало белое платье, и Митька видел смутные очертания полных ног и широкое волнующееся кружево нижней юбки. Он дивился атласной белизне оголенных икр, лишь на круглых пятках кожа молочно желтела. Митька толкнул Григория: — Гля, Гришка, ну и юбка… Как скло, насквозь все видать. Девушка вышла из коридорных дверей, мягко присела на кресло. — Пройдите на кухню. Ступая на носках, Григорий пошел в дом. Митька, отставив ногу, жмурился на белую нитку пробора, разделявшую волосы на ее голове на два золотистых полукруга. Девушка оглядела его озорными, неспокойными глазами. — Вы здешний? — Тутошний. — Чей же это? — Коршунов. — А звать вас как? — Митрием. Она внимательно осмотрела розовую чешую ногтей, быстрым движением подобрала ноги. — Кто из вас рыбу ловит? — Григорий, друзьяк мой. — А вы рыбалите? — Рыбалю и я, коль охота набредет. — Удочками? — И удочками рыбалим, по-нашему — притугами. — Мне бы тоже хотелось порыбалить, — сказала она, помолчав. — Что ж, поедем, коль охота есть. — Как бы это устроить? Нет, серьезно? — Вставать надо дюже рано. — Я встану, только разбудить меня надо. — Разбудить можно… А отец? — Что отец? Митька засмеялся. — Как бы за вора не почел… Собаками ишо притравит.