Как найдешь то, чего нет? Как докажешь, когда улики отсутствуют? Вполне возможно, в течение года кто-то заглянул в тумбу и решил ее вычистить. И не скажешь наверняка, что это Руби. Но она здесь точно была. Вспомнилось выражение ее лица, когда я на улице застукала ее с Маком, еще сказала, что еду с работы. Она чуть нахмурилась. Мелькнула легкая тревога – вдруг я нашла следы ее присутствия в моем кабинете? Если так, значит, Руби Флетчер считала, что в вещах Брэндона стоит порыться. Мало того, она знала: хоть ей и вынесли обвинительный приговор, но убийца Труэттов остается на свободе. И на вечеринке ее угрозы отнюдь не были пустой болтовней. Она считала, что именно здесь, в моем кабинете, найдет доказательства. Ведь с каким видом она появилась на вечеринке? Смотрит на всех понимающим взглядом, бравирует, намекает на то, что мы все против нее сговорились. Знает, что совершил каждый из нас. Похоже, она нашла доказательство. Надпись, оставленную Брэндоном на какой-нибудь бумажке. Фотографию, спрятанную за той, что уже находилась в рамке. Что-то, чему никто из нас не придал значения, ведь мы дружно решили, что убийство – ее рук дело. Но что же это за доказательство? Если она что-то забрала из этой тумбы, значит, оно есть. И это что-то я должна найти. Она и раньше прятала вещи, это правда, не доверяя нам, ведь мы обошлись с ней несправедливо. Но много ли мест, где она могла что-то спрятать? Все эти места здесь, в Холлоуз Эдж. По дороге домой признаков жизни я почти не заметила. Никто не бегает трусцой, не поливает газон, не болтает на крылечке. Бассейн в полном забвении, на калитке висит какой-то черно-красный знак, текст прочесть не могу, но ясно, что вход запрещен. Наверное, по местным законам так полагается. Когда я проезжала мимо дома Шарлотты, входная дверь открылась. По ступенькам сбежал Чейз, потом остановился, увидев, что к своему дому подрулила я. Я как раз просчитывала на три шага вперед, прикидывала, куда Руби могла девать ящик с вещами Брэндона, я ведь и так все обыскала. Еще раз заглянула в шкафчик под раковиной, подняла старый брезент в гараже. И не сразу поняла, что перед домом Труэттов меня караулит Чейз. – Ты что-то хотел? – спросила я и пошла ему навстречу по нестриженой траве, щекотавшей лодыжки. – Я к тебе только что хотел зайти, – сказал он так, будто мы – добрые друзья. Как смерть все может изменить. Был врагом – стал союзником. Или наоборот. – К тебе какой-нибудь сыщик приходил? Я еще не решила для себя, как в общую картину вписывается агент Лок. Но Мак дал мне понять: мы все заодно. У всех общие интересы. – Да. Чейз кивнул. – Местной полиции это не доверят. Дело-то висит. – Что не доверят? – спросила я. Он посмотрел на дом Труэттов, на темные глазницы окон, прищурился. – Подозревают, что тут не все чисто, – сообщил он, наклонившись ближе. Я моргнула – что он имеет в виду? Фразу «не все чисто» используют, когда не хотят говорить напрямую. Когда скрывают простую истину: подозревают, что отправиться на тот свет Руби кто-то помог. Подозревают, что ее убили. – Но как именно, они сказали? Я услышала, что говорю не своим голосом. Вспомнила Руби, лежащую в свете углового фонаря. Крови нет. Признаков борьбы тоже. – Официальной версии нет, – ответил Чейз, снова глянув на дом Труэттов. – Коллеги нашептали. Город маленький, сама знаешь. – Я кивнула, ожидая продолжения. – Подозревают, что ее отравили. Рука метнулась ко рту, я отпрянула, в желудке все забурлило. К горлу подкатила вчерашняя водка, что-то кислое, с запахом хлорки. – Вот так, – пробурчал Чейз, придвигаясь ко мне ближе. – Пока это неофициально. Ворона на хвосте принесла. Может, мне и не стоит про это говорить, но, с другой стороны, пусть наши знают, чтобы не разинуть рот, когда услышат от кого-то из посторонних. Я покачала головой. – Думаю, ты прав, спасибо, что сказал. Я отступила еще на шаг, скорее в дом, закрыть дверь, отгородиться от опасности. Чейз качнулся взад-вперед, не вынимая рук из карманов. – О чем он тебя спрашивал? – О чем? – переспросила я. – Кто? – Сыщик из бюро уголовных расследований. – Ни о чем, – ответила я. Потом качнула головой. – Где я в последний раз ее видела. Как узнала, что случилось. Хотел посмотреть на ее вещи, но смотреть было не на что, – я нервно сглотнула. – Спросил, записывает ли моя камера. Чейз поднял голову – камера висела над входной дверью. – Я сказала, что нет, – еще шаг назад, подальше от Чейза и этого разговора. – Спросил, что она пила. Сказала, что она сама приготовила сангрию, – я втянула воздух, засопела. – Я-то решила, что она просто перебрала, а умерла, потому что никто из нас к ней даже не подошел… – Послушай, – перебил он и положил руку мне на плечо, такого близкого контакта у меня с Чейзом Колби не было никогда. От него пахло мятой и табаком. – Бояться нечего. Просто ты должна знать, что у них на уме. Но говорить с ними ты не обязана, Харпер. Запомни это. Я чуть прикрыла глаза – когда уже он уберет руку? Может, думает, мне есть что скрывать? – Пусть это останется между нами, – добавил он, но жестом охватил всю улицу. Значит, он обошел всех, рассказал каждому в отдельности. Предупредил нас всех. Пошатываясь, я поднялась по ступенькам. Не сразу попала ключом в замочную скважину. Прижалась лбом к дверному косяку, постаралась наладить дыхание, посчитала до десяти. Дома я собиралась обшарить все углы – может, она что-то забрала из моего кабинета и здесь припрятала? Но дальше кухни дело не пошло. В раковине лежала ее фиолетовая кружка-термос. Я подобрала ее на бетонном полу у бассейна. Сполоснула, а потом пила из нее, потому что не могла найти свою. И вспомнила: Тина отступает от тела Руби у бассейна и задевает стоявшую рядом голубую кружку. Мою кружку! У меня перехватило дыхание. Я открыла холодильник, вытащила все, из чего могла пить Руби, все, что она ела… все, где могла укрываться смерть. Все, чем ее могли отравить. В отчаянии выбросила все, что было открыто. Вино, апельсиновый сок, фрукты в миске. Был еще один кувшин с сангрией, я его вылила, дно раковины пошло красными пятнами, кусочки фруктов забили сток. Я все смыла, зачерпнула несколько пригоршней бегущей из крана воды и все выхлебала, пытаясь очиститься. Не тут-то было, на зубах остался шероховатый осадок, на спинке языка – терпкий вкус. Я проверила гараж, все шкафы, шкафчики в ванной комнате. Пошарила под раковиной в кухне, на верхних полках гардеробной, залезла на чердачок, туда вела выдвижная лесенка из коридора на втором этаже. Никаких тайников. Старые банки с краской, какой-то хлам, сколько здесь живу, столько и пылится. Я начала сомневаться: может, эту коробку из моего кабинета унесли давным-давно? И Руби тут ни при чем? Я еще рыскала по дому в поисках укромного местечка, и тут, заставив меня всполошиться, над дверью задребезжал звонок. Я выглянула в окно – на крыльце, с белым пластиковым пакетом из китайского ресторанчика, стоял Мак, вид какой-то затравленный. На голове шляпа, и, хотя уже наступили сумерки, под глазами были заметны темные круги, будто от недосыпа. Я открыла дверь, и он смущенно протянул мне пакет с едой. – Знаю, ты сказала, что с ее вещами уже разобралась, но поужинать-то не вредно. Я отошла в сторону, и он вошел в дом. – Спасибо. Но есть что-то не хочется, – сказала я. – Тогда все, что останется, твое. Он чуть улыбнулся и принялся орудовать на кухне. Вынул из пакета пластиковые коробки с едой, достал с полок две тарелки. Мне нравилось, как спокойно он движется, будто вечеринка и не закончилась, праздник продолжается и мы настойчиво делаем вид, что все нормально. – Ее отравили, – произнесла я, вдруг он не знает? Он замер над стойкой, утопив ложку в блюде из цыпленка в кисло-сладком соусе. – Не факт, – возразил он. – Что точно случилось, они не знают. Я посмотрела на еду, на него, и к горлу подкатила тошнота. – Чейз сказал… Он отпустил ложку, повернулся ко мне. – Чейз в следственную группу не входит. А алкогольное отравление – это тоже отравление, верно? – Он сказал, что тут не все чисто, – прошептала я. Мак снял шляпу, пригладил русые волосы.