Часть 11 из 29 В начало
Для доступа к библиотеке пройдите авторизацию
– Как грустно.
Ощупывая голову обеими руками, Лютвиц сел и едва не свалился назад. Лоб ломило, щека опухла, как от удара, на скуле чувствовался кровоподтёк. В мозгу шумело, и почему-то, как старая пластинка, без перерыва звучала мелодия «Ах, ду либер Аугустин». Он огляделся. Лес горел. Сучья трещали от пламени, охватившего деревья, – рядом в ручье лежала огромная, рассечённая пополам сосна. Посреди рощи пропахало широкую просеку. В воздухе висел страшный запах гари. Дым относило вперёд, благодаря чему напарники не задыхались от кашля. Шарфюрер, бережно положив флягу в сгоревшую траву, отошёл к руинам беседки. Скинув мундир, он остался обнажённым по пояс. Зачерпнул из ручья воды (кепи, хоть и было задето пулей Рауффа, не протекало), полил голову и плечи… Фыркая, смыл с лица кровь Бруно Пройсса и зевнул во весь рот. «Как и я, он засыпает на ходу», – догадался Лютвиц. Комиссар внимательно, прищурив единственный глаз, пригляделся к эсэсовцу.
ЧТО?! ДЬЯВОЛ, ГРОМ И МОЛНИЯ. Да какого чёрта. Надо посмотреть ближе, может…
Нет. Ошибки тут быть не могло.
Вольф вздрогнул. Он запустил руку в нагрудный карман, и тут унтер-офицер обернулся.
– Что здесь случилось? – приняв дружелюбный вид, спросил Вольф.
– Обстрел. – Шарфюрер загадочно, даже мечтательно улыбнулся. – Русские. Дальнобойная артиллерия дала сразу по нескольким секторам парка… Возможно, разведка с планеров «пэ-два» доложила о вспышках выстрелов в Тиргартене, ну, и решили накрыть всю площадь. Всего три минуты, но разнесли половину парка. Полагаю, к вечеру большинства деревьев не останется, всё выгорит к свиньям. Не подскажете, кем был ваш несимпатичный собеседник из гестапо?
Колокольный звон в голове Лютвица не прекращался.
– Оберштурмфюрер Альберт Рауфф, – произнёс Вольф. – Следователь по особым делам. Ему сослуживцы донесли, что я выражал сомнение в нашей святой победе над плутократами и большевиками. Видимо, он нашёл тому лишние подтверждения, искал меня на работе… Там в курсе – я отбыл в Тиргартен вместе с моим ныне покойным помощником. Кстати, а где потроха господина Рауффа? Простите за низменное удовольствие, полюбовался бы на его отвратную морду в развороченном виде.
– От морды ничего не осталось, – хмыкнул шарфюрер, натягивая мундир. – Снаряд упал почти на том самом месте, где вы уложили обоих. Я нашёл лишь горящие ошмётки мяса и чёрной материи. Этим же взрывом вас, как пёрышко, подкинуло метров на пять, и вы потеряли сознание. А вот тело Пройсса как раз целёхонькое. Хотите полюбоваться?
– Какая сладчайшая новость, – скривил рот Лютвиц. – Впрочем, осмотреть труп лишним не будет. О, да о чём я… Вы уже обшарили карманы покойного герра Пройсса?
– Он меня больше не интересует – я выполнил свою задачу, – моргнул небесно-голубыми глазами шарфюрер. – Мы провели нечто вроде импровизированного суда. Я выступил одновременно и как судья, и как прокурор-обвинитель, и далее – как палач.
– Ну, безусловно, – вздохнул Лютвиц. – Рад вашему славному везению – получили, о чём мечталось. А вот мне вместо выезда по адресу Диснея и его ареста надо заново начинать расследование. Но какие проблемы, у нас же так много времени. Что ж, я пока обыщу тело. Как я упоминал, моя машина стоит на окраине парка, – если, конечно, в неё не попал снаряд, пока утюжили Тиргартен. Доберёмся на работу, запрёмся в моём кабинете и хотя бы пару часов поспим? Я не отличаю сон от яви. После поедем по трём адресам. Составите компанию – или вам не терпится пасть на поле брани за фюрера и Германию?
– О, с этим я вполне могу немного подождать, господин комиссар.
– Спасибо.
…Труп Бруно Пройсса существенно обгорел с левой стороны. Голова валялась метрах в трёх от туловища, созерцая Лютвица забитыми пылью глазами. Вольф, кряхтя, опустился на четвереньки в раскисшую от крови, пахнущую гарью грязь. Глубоко засунул обе руки в карманы убитого. Пачка фотографий: любительские, отпечатаны дома – качество среднее, без ретуши, самая дешёвая бумага. На карточках отрезанные головы: четыре девушки, две по виду славянки. Деликатно, словно опытный любовник на свидании, гауптштурмфюрер расстегнул оплавленные пуговицы френча Пройсса. Упустить ничего нельзя, любая мелочь позволит обнаружить Диснея. Вольф осматривал тело по сантиметру и вскоре был вознаграждён за дотошность. Он получил значительно больше, чем ожидал.
Задремавший Комаровский не слышал, как комиссар подошёл сзади.
– Я приношу извинения, – сказал Лютвиц. – Позвольте спросить, давно ли вы в СС?
– С сорок третьего года, – заученно ответил Комаровский. – А почему интересуетесь?
– Не следовало мыться в ручье. Мы с вами не так интимно близки, чтобы при мне раздеваться. У вас нет на левом предплечье татуировки группы крови, она делается всем членам отрядов СС. – Комиссар положил руку на рукоять шмайссера, который теперь висел у него на шее. – Не то чтобы я был склонен поверить покойному коллекционеру голов на слово… Но не будете ли добры объяснить, кто вы вообще такой?
Глава 5
Черепа
(Правительственный квартал Берлина, полдень, 27 апреля 1945 года)
Я с величайшим трудом добрался до дома. Господи, что творится. Полнейший хаос. Секретная связь не работает – вы будете смеяться, но офицеры звонят наугад по обычному городскому телефону, спрашивая берлинцев в северных и южных районах: русские уже идут по их улицам или ещё нет? Слухи традиционно ужасны (а какими ещё могут быть слухи?). В очередях за водой говорят, большевики захватили аэропорт «Темпельхоф», тысячи мёртвых солдат вермахта валяются на взлётных полосах. Войска красных вплотную приближаются и к моим охотничьим владениям, Тиргартену, ориентируясь на блеск статуи богини Виктории с колонны Победы. Деревья в парке горят, и я вижу, как чёрный дым тяжело нависает над городом, подобно свинцовой туче. Жители, похоже, уже ко всему равнодушны. Им бы сидеть в подвалах – дома трясёт от грохота гусениц русских танков-«тридцатьчетвёрок», – однако люди наводнили улицы, растаскивают товары из разбитых магазинов. И, хотя за мародёрство полагается расстрел, обычно грозные полиция, жандармы и СС уже сутки как перестали обращать внимание на эту бешеную саранчу: все волокут за собой стулья, связки туалетной бумаги (!), полотенца. Боже, зачем? Когда в их квартире появятся русские, будут отбиваться полотенцем? Я вспомнил, как снаряды большевиков обрушили стену крупнейшего универмага «Карштадт», и немцы, благовоспитанные немцы, целыми толпами рванули за бесхозными товарами, набирали в обе руки, поджимали сверху всю гору добра подбородком. Один заряд из миномёта разорвался совсем близко, разлетевшимися осколками убило нескольких человек – это печальное действие никого не остановило. Правительство (если можно назвать власть над несколькими кварталами столицы рейха разновидностью управления) первые дни пыталось бороться с мародёрством кровавым путём расстрелов на месте. Но вскоре утомилось, закрыв глаза на внезапное помешательство берлинцев.
Вот сомневаться в победе над большевиками нельзя. Тут сразу вздёрнут.
…Я торможу у низенькой чугунной ограды. Наконец-то. Дороги в Берлине больше нет, ездить на машине стало пыткой. Рассказывают, что отчаянные лётчики-фронтовики ещё сажают самолёты, приземляясь на чудом уцелевшие автомобильные шоссе. У особняка столпились человек шесть. Я слышу крики, ругательства. Долговязый юнец из фольксштурма и человек в грязной форме ефрейтора СС, подхватив под руки, тащат к старому, раскидистому дереву моего пожилого соседа – достопочтенного Фридриха Вайсмюллера, коему в марте стукнуло семьдесят пять. Того самого большого патриота нашего великого фюрера, который недавно сдал свою неблагонадёжную жену в гестапо за распространение пораженческих настроений. Пост охраны, расположенный в двух шагах (особая пристройка), не реагирует, у них другие задачи. На плече у роттенфюрера моток грубой бечёвки с закрученной петлёй. Очень профессионально размотав её, он ловко перебрасывает верёвку через толстый сук. Герр Вайсмюллер видит меня. Он вопит, называя моё имя, умоляя вмешаться. О, надо же. Я думал, в таком возрасте принято заказывать качественный памятник на кладбище, а не цепляться за жизнь. Подхожу, предъявляю удостоверение и значок. Эсэсманн и мальчишка-фольксштурмовец меняются в лице, щёлкают каблуками, вытягиваются.
– Хайль Гитлер!
– Хайль Гитлер, господа. Что здесь происходит?
Из сбивчивых объяснений понятно – вина герра Вайсмюллера ужасна. Чей-то воспалённый мозг отметил: его, кажется, видели в окне с белым полотном. Тут же донесли. Обыск показал – на кровати у старика лежали целых ДВЕ свежеприготовленные простыни. А зачем ему две? Налицо государственная измена – мы же, как уверяют плакаты на обгоревших стенах, никогда не сдадимся. По морщинистым щекам соседа катятся слёзы. Он уверяет – в жизни бы не подумал о капитуляции. У него три сына погибли на фронте! Он обожает фюрера! Просто собирался стелить себе постель… а что простыня двойная – стариковская давняя привычка, теплее в холод, он очень мёрзнет. Фольксштурмовец и роттенфюрер выжидательно смотрят на меня. Они устали, голодны, их лица покрыты слоем кирпичной пыли с чёрными разводами. У обоих даже нет огнестрельного оружия, лишь у эсэсовца на поясе кинжал. Я честно колеблюсь. Повод-то идиотский. Может быть… нет, пожалуй, всё же нет. Мне нужно завершить охоту, не подвергая себя риску. Берлин, по всем признакам, продержится недолго… Но кто знает, куда отправятся с доносом двое этих мудаков?
– Вешайте… – киваю я и возвращаюсь к машине. Пока вожусь в багажнике, крик у меня за спиной резко обрывается. Чисто порядка ради дожидаюсь, когда банда люмпенов закончит свои дела и скроется за углом, после чего забираю мешок с головой Бэмби. Я не опасаюсь нижних чинов. Чем бы я ни занимался, это не их собачье дело. Уж что-что, господа, а с субординацией в Германии полный порядок. Оглядываюсь на герра Вайсмюллера – он великолепно смотрится на дереве. Хоть картину рисуй.
Плюхнувшись в кресло в гостиной, позволяю себе чуть понежиться.
Сижу, закрыв глаза. Вероятнее всего, я лишился помощника. Что ж, так оно и было задумано. Сотрудники криминальной полиции найдут тушу дичи с отрезанной головой, фотографии в кармане Бруно (специально попросил взять), и у них не останется сомнений в личности охотника. Это будет обязательно отмечено в отчёте, составлен рапорт и доклад, а значит, победители обнаружат документы в архивах погибшей империи и тоже сочтут дело закрытым. Шансов выбраться у Бруно нет. Парень не интеллектуал, мир его праху. Сейчас придётся сложно, но справлюсь и без него. Господи милостивый, как же я устал. Совершеннейший сумбур, театр абсурда. Откуда в Тиргартене вдруг возникли скопом все эти люди? Может, искали не меня? О, зачем я себя утешаю? Следователь «крипо» не прогуливается по Тиргартену просто так. Очевидно, мне пытались устроить засаду. Если бы не мои природные предусмотрительность и осторожность… я тоже мог бы сегодня лежать посреди горящих деревьев. А что? Охота – это как коррида в Испании. Да, в девяноста девяти процентах убивают быка, но велика вероятность тяжёлого ранения или смерти тореадора, выживание зависит от его силы и ловкости. Летописи свидетельствуют – охотники зачастую гибнут сами. От случайной пули или стрелы глупого загонщика, заражения крови, нападения дичи. Так европейские короли и герцоги раннего Средневековья по собственной глупости и самоуверенности становились жертвами диких кабанов. Взять императора Византии Василия Македонянина: дикий олень поддел царя на рога и таскал по всему лесу. Ладно, главное – я жив. И способен действовать.
Вырываю себя из объятий полудрёмы. Предстоит ещё куча дел.
Вода для Бэмби уже приготовлена – греть её не нужно, дичь не живая. Я мою волосы особи шампунем, не брезгуя, тщательно скребу виски ногтями, – сейчас, знаете ли, война, у многих жителей Берлина вши. Теперь нанесём на кожу чуть-чуть косметики (немного, иначе обескровленное лицо становится чересчур уж белым), большой стеклянный баллон доверху заливаем спиртом, и всё. Уф. Да, возни много, особенно если ты ночь не спал, то быстро устаёшь. Охотничьи способы обработки трофеев различны – кто-то отдаёт таксидермисту и заказывает чучело, кто-то – сдирает и полностью засаливает шкуру, выделывая красивую сумку (особенно для этого годится кожа с татуировками). Голова – это моя персональная страсть. Я всю жизнь шёл к этой модели коллекции. Пробовал собирать всякую ерунду – и зубы, и пальцы, и даже… нет, простите, не хочу и говорить. Я ошибался. Голова – это лучшее. Она остаётся в первозданном виде, без искусственных добавок, напоминая о былых охотничьих успехах. Стеклянный сосуд можно достать в любое время, похвастаться перед друзьями (о, мечты) и сразу вспомнить, как дичь неслась от тебя по лесу: сильная, молодая, испуганная. Как ты настиг её и, насыщаясь запахом страха, дотронулся лезвием до покрытого испариной горла.
Я отвинчиваю крышку фляги.
Запрокидываю голову. Пью. Облизываю красную каёмку вокруг губ. Как обычно, солоновато. Что вы так на меня смотрите? Нет, я вовсе не вампир из книжек. И не каждый день я это употребляю – сегодня нацедил немного, вбросив аптекарского порошка, чтобы кровь не свернулась. Но я понимаю охотников (да и обычных деревенских забойщиков телят и свиней), втыкающих нож в артерию дикого зверя, чтобы прямо в лесу испить горячей, пенящейся жидкости. Лучшее успокоительное, поверьте. Нервы потом словно канаты. Приканчиваю, как шнапс, – несколькими сильными глотками, до дна: чувствую, как на шее дёргается кадык. Хо-ро-шо. Отмываю флягу в той же воде, что и голову Бэмби. Сейчас я подумаю о следующих кандидатурах, а затем попробую немного поспать, усталость страшная. Я размышляю, стирать ли мне грязные вещи… Не-не, у меня барахла полный гардероб. Лучше сжечь. Подхожу к створкам большого шкафа, распахиваю их, и… спокойствие сменяется тревогой. Просматриваю ещё раз. Лезу на полки. Нет, ничего подобного. Следующие двадцать минут я беспорядочно мечусь по дому, потеряв всю свою вальяжность. Заглядываю под диван. Ворошу постельное бельё.
Господи, нету.
Взявшись за голову обеими руками, сажусь прямо на пол. Так. Тихо. Надо успокоиться, сосредоточиться и вспомнить… где ЭТО может быть. Закрываю глаза. В мозгу проносятся белые вспышки. Да вот же оно. Точно-точно, совсем недавно. О, чёрт! Ублюдок Бруно! Но и я тоже хорош. Как я мог быть таким небрежным? Расслабился. Забыл. А этот урод не напомнил – нечаянно или специально, уже неважно. Я по уши увяз в дерьме… Трудно предугадать последствия моего глупейшего упущения. Выбора нет. Нужно срочно всё исправлять – и чем быстрее, тем лучше. Само собой, назад, в Тиргартен, я сейчас не поеду – поздно трепыхаться, спонтанные действия чрезвычайно опасны. Моя забывчивость обойдётся очень дорого. От сонливости не остаётся и малейшего следа. Я зол, напряжён и трезв. Проходя мимо банки с мёртвой головой, поднимаю тяжёлый баллон – чёртова Бэмби, сколько же ты доставила мне хлопот. Спускаюсь в бункер моего маленького шестиметрового клуба для джентльменов, со стенами, обитыми бархатом. Должно пройти много времени, прежде чем ты заматереешь, обретёшь опыт. Это как с женщинами. Прыщавый юнец жадно хватает их – любых попавшихся под руку, торопливо насыщается, сминает в комок, словно бумагу, и отшвыривает в сторону, лихорадочно озираясь в поисках новой игрушки. Зрелый и опытный мужчина не спеша, со вкусом получает своё удовольствие – тут и вино, и фрукты, и широкая постель, – зная: предстоит целая ночь, дамочка никуда не денется. Ужасно признаться, я сам раньше вёл себя, как взбесившийся от тестостерона подросток: во время охоты убивал всех подряд, в том числе и старых самцов, и молодняк, и крохотных детёнышей кромсал в клочья. Очень глупо с моей стороны, я откровенно стыжусь своих хаотических действий. Это не охота, а избиение. Я не оправдываю себя, как может показаться. Случись мне прийти к охотничьему опыту в своём нынешнем возрасте, я был бы мудрее – гонка по ночному лесу за быстроногой дичью дарит несомненно больше удовольствия и адреналина, нежели тупая жестокая резня.
Хозяйственно ставлю голову Бэмби к подружкам. В тёплую компанию.
Оборачиваюсь. Открываю тайник в стене. Там – механический замок сейфа.
Несколько поворотов – туда, потом обратно. Остановка. Два раза вдавить. Я не доверяю всем этим модным новшествам, старая добрая механика никогда не подведёт. Сейф щёлкает. Металлическая дверь раздвигается двумя створками, распахивая тайное нутро персональной пещеры сокровищ. Я приводил сюда Бруно – в знак доверия и посвящения, дабы этот слизняк понял, с кем имеет дело. Да, зрелище впечатляет. Обширная пещера под этим домом обустроена давным-давно. Внутри – черепа и скелеты. Мужские и женские. Кости старые – они крошатся, когда я наступаю на них каблуком. Не жалко. С помощью фонарика нахожу на стене специальный рычажок, двигаю вверх. Зажигается мертвенный, синеватый свет: оборудование секретное, монтировали специалисты. Среди гор черепов одиноко грустит столик со старомодным телефоном в стиле двадцатых годов. Я вздыхаю. Не люблю выбрасывать деньги зря.
Но сегодня именно такой случай.
Дорого, зато одним выстрелом убью сразу двух зайцев. И не придётся беспокоиться.
Я набираю номер на диске. Трубку берут не сразу – где-то после пятого гудка.
– Слушаю.
– Добрый день. Код шесть восемь один один четыре восемь два пять два ноль.
– Подтверждено.
– Отлично. Я хочу заказать устранение серьёзной проблемы.
БЕЗДНА № 5
КРОВЬ ЛИНДСТРОМ
(Швеция, Стокгольм, 4 мая 1932 года)
– Я уже рассказала всё, что знала, офицер. Мне нечего добавить.
– Простите, это очень важно. Произошло жестокое убийство, и полиция обязана его досконально расследовать. Вы представляете, сколько прессы в районе Атлас?
– (Усталым голосом.) Мне абсолютно всё равно. Да, я хорошо знала покойную, мне жаль бедняжку. Мы виделись совсем незадолго до её смерти. Однако, господин следователь, вы лишаете меня заработка, пока я трачу время на переливание из пустого в порожнее. Я предприниматель, исправно плачу налоги, у меня есть специальный билет на право оказания сексуальных услуг. Я сижу тут два часа! Не думаю, что вы станете оплачивать мою квартиру, счета за воду и электричество. Клиенты ждать не будут, я потеряю доход.
– Уважаемая фрёкен Мимми. Ещё раз повторю, мы имеем дело с серийным убийцей. Такие преступления редкость для нашего прекрасного королевства, где законопослушному гражданину может грозить лишь укус лосося на рыбалке. Поэтому я стараюсь разобраться. Вы могли не заметить каких-то признаков, особых примет, но во время разговора вспомните о них и поможете следствию. Обещаю, это наша последняя беседа. После вы будете отпущены и займётесь вашими обязанностями.
(Чирканье спичкой, звук затяжки и выдыхания дыма.)
– Искренне надеюсь. Я порядочная девушка, приглашаю по пять гостей в день и слыву аккуратной и обязательной хозяйкой, придерживающейся точности по времени. Поймите, не хочется испортить свою годами наработанную репутацию.
– Никаких возражений. Так вот, фрёкен Мимми, будьте добры…
– Да-да, господин следователь. Повторяю. Вечером 1 мая мы с ныне покойной подругой сидели у неё на кухне, обсуждали общих знакомых и немножечко сплетничали… Ну так, знаете, о своём, о женском. Кто из клиентов нежен, кто груб, кто стремится закончить акт побыстрее и уйти к супруге… Одни платят чаевые, а другие со вздохами отсчитывают деньги и обязательно забирают сдачу до последнего эре. Лили, как обычно, хвалила одного своего нового клиента. Сказала, что он приходит к ней каждую неделю, пребывала попросту в восторге: парень ласков и неутомим, способен часами заниматься любовью. Обычно мы не ценим чересчур искусных в сексе партнёров, вся эта Камасутра лишь утомляет и отнимает силы. Клиент (а такое с дамами нашей профессии бывает до крайности редко) очаровал фрёкен Линдстром. Как вы понимаете, господин следователь, мы не из высшего сословия и не получаем за одну ночь любви миллион крон и бриллианты в придачу. Так вот, клиент всегда приходил с цветами. Приносил подарки – незначительные… но мы ведь не избалованы заботой. Целовал в губы. Был очень вежлив, плохого слова Лили не сказал.
– (С интересом.) Фрёкен Линдстром не рассказывала, как он выглядел?
– К сожалению, нет. Хоть и неприлично сейчас злословить, она ревновала, боялась спугнуть своё неожиданное счастье. По-моему, там не шло речи о серьёзном романе, замужестве или вроде того… Мы не позволяем себе влюбляться. А Лили нарушила древнее правило! Она была по уши влюблена, даже отказывала богатым, щедрым на чаевые гостям ради встречи с ним. Я понятия не имела, каков он внешне, – подруга лишь заметила вскользь, что мужчина моложе её. Совершенно точно иностранец… Не говорил по-шведски, но хорошо знал английский и немецкий… На немецком они и беседовали ночами. В общем, она щебетала о нём, словно школьница, – а фрёкен Линдстром сравнялось тридцать два, это для нас если и не старость, то близость к выходу на пенсию. В пятнадцать минут восьмого раздался звонок, и Лили подошла к телефону. Абонентом оказался её возлюбленный. Он сообщил, что гуляет неподалёку и хотел бы заглянуть «на чашку кофе», – сами понимаете, какой кофе имелся в виду.
– Да, разумеется.