До Найтсбриджа, Лондон, еще час езды после приземления. Мы проходим мимо витрин дизайнерских магазинов и шикарных ресторанов, которые выстроились вдоль ярко освещенных улиц. Все в этом районе кричит о роскоши. — Мы на месте, — говорит мне Деклан, когда Лаклан загоняет машину в подземный гараж, который надежно охраняется. — У тебя все в порядке? — Ммм, хмм. Просто немного устала. Лаклан находит отведенное нам место для парковки и глушит машину. Мы проходим через гараж, и Деклан не лгал, когда говорил мне, насколько это уединенное место. Я наблюдаю, как Деклан подходит к гладкой черной коробке, установленной на стене. Он наклоняет лицо, поднимает глаза к линзам и нажимает серебряную кнопку. Через несколько секунд дверь щелкает, и он может ее открыть. — Что это было? — спрашиваю я. — Сканер радужной оболочки, — говорит он мне. — Это единственный способ пройти через первую пару дверей. Мы введем тебя в систему завтра. Я следую за ним через датчик отпечатков пальцев, который открывает другую дверь, и последняя дверь защищена картой—ключом. Три барьера безопасности, и мы, наконец, внутри здания. Он берет меня за руку и с сексуальной улыбкой говорит: — Добро пожаловать домой. — Это практически крепость. — Практически, — повторяет он, прежде чем остановиться у консьержа, чтобы оставить ключи от машины и проинструктировать о доставке всего нашего багажа. Лаклан остается в вестибюле, когда мы заходим в лифт. Одно дело, когда я миссис Вандервол, живущая в пентхаусе Наследие, но это совершенно другой масштаб. Когда Деклан сказал мне, что мы будем жить здесь, я провела исследование. Я знала, что буду жить среди мировой элиты: украинских бизнес—магнатов, бывшего премьер—министра Катара, российских магнатов недвижимости и других. Может быть, мы и не живем в пентхаусе, но седьмой этаж так же пугает, как и любой пентхаус в Соединенных Штатах. Это одновременное сканирование пальцев и сканирование карты—ключа, чтобы отпереть дверь. — После тебя, — говорит Деклан, жестом приглашая меня войти. Я прохожу через большое фойе во впечатляющую гостиную. Везде гладкие, как бритва, линии, чистые и простые. Замысловатые хрустальные люстры в виде капель дождя отбрасывают мягкое сияние на белоснежные стены и белую мебель, создавая тепло в остальном ярком цвете. Богатая отделка из дерева мокко приятно контрастирует с белым, еще больше согревая пространство. Это современный дизайн в самом роскошном его проявлении. — Что ты думаешь? — Повернув голову, чтобы посмотреть через плечо на Деклана, который все еще стоит в фойе, я отвечаю с фальшивой снисходительностью: — Немного чересчур, не так ли, МакКиннон? — Ты недовольна? — Сойдет, — поддразниваю я с едва заметной усмешкой, и он смеется, говоря: — Ну, это все твое. Продолжай, дорогая. Исследуй. Я оглядываюсь по сторонам, открываю каждую дверь и заглядываю в каждую комнату. Кухня оборудована бытовой техникой премиум класса, а ванные комнаты такие же роскошные, как и в высококлассных спа—салонах. По всему периметру расположены окна от пола до потолка, от стены до стены, из которых открывается вид на Найтсбридж. Наверху есть кабинет, который явно был обставлен Декланом, потому что он заполнен богатым честерфилдским диваном и стульями, такими же, как его офис в Чикаго и его библиотека в Шотландии. И в обеих спальнях, по одной в каждом крыле второго этажа, есть ванные комнаты и большие плюшевые кровати, которые выше, чем обычные. — Это наше, — шепчет Деклан мне на ухо, когда я стою в одной из спален. Его губы прижимаются к точке моего пульса, посылая дрожь по моим рукам. — Это идеально. Мы стоим перед окном, смотрим вниз на огни города, и я не могу поверить, что я здесь, в Лондоне, с мужчиной, который знает всю правду обо мне и любит, несмотря ни на что. — На днях я прочитала статью об этом здании. Они написали, что оно бездушно и лишено жизни. Я знаю, что имелась в виду секретность его обитателей и все остальное, но, если бы они только знали, что находится за этим пуленепробиваемым стеклом. — И что это? — спрашивает он, и когда я поворачиваюсь в его объятиях и смотрю на него снизу—вверх, я отвечаю: — Жизнь. Он наклоняется, целует меня в лоб, и я тихо говорю с ним. — Я никогда не чувствовала себя такой живой, как с тобой. Прямо здесь, прямо сейчас. Я никогда не думала, что это возможно — чувствовать то, что я чувствую. — Я никогда не хотел этого ни с кем другим. Даже в мои самые мрачные дни без тебя, даже когда я думал, что не смогу ненавидеть тебя сильнее, я все еще хотел тебя. Прежде чем он успевает поцеловать меня, раздается звонок в дверь. — Болваны, — раздраженно выдыхает он из—за того, что его прервали, и я не могу удержаться от смеха над его шотландским проклятием. Это действительно уродливый язык, но акцент за пределами сексуальности. Я следую за ним вниз по лестнице в гостиную, и когда Лаклан входит с двумя сотрудниками и нашим багажом, я сияю от волнения. — Ты видел это место? Он не отвечает мне, а вместо этого подходит к Деклану и спрашивает: — Можно мне? — а я с любопытством наблюдаю. — Она вся твоя, — говорит ему Деклан. — Она примерно так же взволнована, как девушка на своем первом чаепитии. Лаклан смеется, направляясь прямо ко мне, и я не могу удержаться от смеха над его поведением. Он хватает меня, поднимает на руки, как маленькую девочку, и радостно обнимает. — Эта улыбка на твоем лице делает настроение МакКиннона лучше, что упрощает работу с ним. Мы смеемся, когда он опускает меня на землю, и я так благодарна ему за верность Деклану и дружбу, которую он мне подарил. Он на двадцать лет старше меня, и я нахожу в этом утешение. Как будто я могу обратиться к нему за советом так, как не могу к Деклану. В каком—то смысле ребенок может так смотреть на родителя. Он вызывает у меня это чувство, и оно успокаивает. — Спасибо. — За что, любовь моя? — За то, что открыл дверь моей машины в ту ночь, когда я впервые встретила тебя. — О да, наше первое свидание, — оживляется он в бесстыдной попытке подразнить Деклана, и Деклан не упускает ни секунды, когда отвечает: — Отвали, Лаклан, и ты можешь убрать свои руки от нее сейчас. Ты получил свое объятие, с тобой покончено. Его слова резки, но это шутка. Эти мальчики давно учились в школе Святого Андрю, так что неудивительно, что они дерутся как братья, несмотря на разницу в возрасте. — Ну, тогда, если здесь все на месте, я, пожалуй, отправлюсь в свой отель. — Лаклан, подожди. Он делает шаг ближе ко мне, и я спрашиваю: — Ты что-нибудь слышал о моем отце? Хорошее или плохое? Тебе кто-нибудь звонил? — Ты была со мной весь день, — говорит он, но независимо от того, насколько я довольна, я все еще испытываю тревожное беспокойство, когда речь заходит о моем отце. — Я знаю, я просто... — Я обещаю тебе, что делаю все, что в моих силах, любимая. Мы найдем его для тебя. Я киваю, чувствуя, как в груди нарастает тяжесть неизвестного, и Деклан сразу же это чувствует. Он быстро отпускает Лаклана, когда я подхожу к окнам и смотрю наружу. — Это хороший день, — говорит он мне, когда подходит, чтобы встать рядом со мной у окна. — Что, если он там, внизу, прямо у меня под носом, среди всех этих людей? — Тогда его будет не так уж трудно найти. Мой взгляд скользит по мужчинам и женщинам, идущим по тротуарам, наслаждающимся своей ночью, когда Деклан уводит меня. — Я делаю все, что в моих силах. На данный момент у нас есть несколько человек, которые пытаются его найти. Список пассажиров — это только один аспект из многих, над которыми мы работаем. Но ты слышала Лаклана, — подчеркивает он. — Он позвонит нам с любыми новостями. — Я знаю, я просто... — На грани, — перебивает он, заканчивая мою мысль, и он прав. Мне нужны ответы, и эти последние несколько дней ожидания съедают меня заживо. — Не сегодня. Я хочу снова увидеть эту улыбку. — Ты ведешь себя так, будто впервые видишь, как я улыбаюсь. — Это первый раз, когда я вижу, как ты по—настоящему улыбаешься от души. Ты — Элизабет. Она выглядит иначе, чем на той женщине, которую я знал в Чикаго, и я хочу увидеть ее снова, — говорит он, а затем поднимает меня и перекидывает через плечо. — Деклан! — Я игриво взвизгиваю. — Что ты делаешь? — Я собираюсь раздеть тебя, связать, а потом заказать себе ужин, — дразнит он. — Ты такой романтичный засранец.