Я протягиваю руку и представляюсь. — Кстати, я Эрин. Она с энтузиазмом пожимает мне руку и, хихикая, говорит: — Меня зовут Хейли. — Я возвращаюсь к машине, — объявляет ее брат, забирая свой коктейль с собой и направляясь к выходу. — Поторопись, я не хочу опоздать в школу. — А это, — говорит Хейли, — мой надоедливый старший брат Стив. Стив. Мой отец передал свое имя этому маленькому ублюдку. — Ты выглядишь так, словно полностью готова к школе. В каком ты классе? — спрашиваю я, пока мы ждем ее напиток. — Пятый класс. — Вау. Большая девочка в кампусе. Итак, сколько тебе тогда лет? — Одиннадцать. Ее идеальный голос, ее идеальная прическа, ее идеальная одежда — все это вызывает у меня желание сжать кулак и ударить им по ее идеальной улыбке. — Хейли, — окликает сотрудница, и я борюсь с непреодолимым желанием схватить ее и убежать. — Мне нужно идти. Спасибо за коктейль, Эрин. — Она так вежлива, что это раздражает меня до такой степени, что мне хочется содрать с себя кожу. Она практически выскакивает за дверь, оставляя меня смотреть, как их машина отъезжает. Я резко оборачиваюсь, когда кто—то похлопывает меня по плечу. — Извините, я не хотел вас напугать, — говорит сотрудник, протягивая чашку. — Я звал вас по имени, но, думаю, вы меня не услышали. Не говоря ни слова, я отворачиваюсь от него и выхожу за дверь, а он стоит там, как придурок, все еще держа мой напиток. Я ненавижу всех в этом дерьмовом городе. Сидя в своей машине, я пока не могу заставить себя завести ее. Ей одиннадцать лет, и у нее та жизнь, которая должна была быть у меня. Предполагалось, что я буду веселой и вежливой девочкой, которая наденет красивую одежду и выпьет коктейль перед тем, как отправиться в школу. Я должна была быть ею. Вместо этого, когда мне было одиннадцать, меня привязали к вешалке для одежды и заперли в шкафу на несколько дней подряд. Я была в темноте, без еды и воды, оставленная мочиться и гадить на себя. А когда я не была в шкафу, то была внизу, в этом сыром подвале, где ко мне приставали, насиловали, издевались, мочились, избивали и пороли. Я не собирался выскакивать за чертову дверь со своим малиновым райским смузи. Ее самая большая проблема в жизни — это раздражающий старший брат. Я должна была схватить ее, когда у меня был шанс. Гнев только и делает, что бродит в моих костях. Это причиняет боль и покалывает изнутри, и я сжимаю руки, ударяя ими по рулю, рыча сквозь стиснутые зубы. Когда я поднимаю глаза, я вижу пожилую даму, которая с ужасом смотрит на меня, проходя мимо. Она понятия не имеет, что смотрит на монстра. Откидывая волосы со лба, я выпрямляюсь и завожу машину. Время приближается к восьми часам, и мне нужно вернуться в отель. Я стою за пределами нашей комнаты и готовлюсь к гневу Деклана, прежде чем открыть дверь. — Где, черт возьми, ты была? — он кипит, как только я вхожу. — Скажи мне, что это не то, о чем я думаю. Скажи мне, что ты не возвращалась к тому дому. Сохраняя хладнокровие, чтобы не раздражать его еще больше, чем уже есть, я признаюсь: — Я вернулась туда. — Господи Иисусе! О чем ты думала? — рявкает он, хватая меня за руки и встряхивая. — Я не знаю, но я должна была пойти. Я знала, что ты этого не позволишь, поэтому я улизнула. Он толкает меня к дивану и сажает вниз, отпуская мои руки. Я наблюдаю, как он пару раз ходит по комнате, прежде чем вернуться ко мне. Он садится на кофейный столик и смотрит на меня. Его челюсть сжата, что говорит о его безмерном гневе. Я знала, как сильно мое бегство повлияет на него. Деклан должен обладать всей властью, чтобы чувствовать себя в безопасности, и я украла это у него этим утром. — Это не то, что ты думаешь. — Я пытаюсь успокоить его. — Расскажи мне, раз уж ты, кажется, знаешь обо мне все. Скажи мне, о чем я думаю. — Он бросает мне в лицо свои насмешливые слова. — Я должна была их увидеть. Я должна была знать больше. — Их? — спрашивает он, раздражаясь все больше. — Ты имеешь в виду его детей? Я киваю. — Господи, Элизабет, — рявкает он, вставая и отходя от меня. — Прекрати кричать на меня! — рявкаю я, вставая с дивана и подходя к нему. — Ты злишься, я понимаю! Но твои ожидания, чтобы я просто сидела и была терпеливой — это то, чего я не могу дать. — Ты не можешь или не хочешь? — Я не извинюсь, если это то, чего ты добиваешься. Я смотрю, как он скрипит зубами, глядя на меня сверху вниз, и я обращаю это на него, говоря: — Почему бы тебе не сказать мне кое—что... Если бы все было наоборот, и в этой ситуации была бы твоя мать, скажи мне, что ты был бы в порядке, просто держась в стороне. Скажи мне, что ты не стал бы действовать, руководствуясь всеми своими инстинктами. Его глаза пронзают мои, и я толкаю его еще сильнее. — Скажи мне, что ты мог бы сдержаться и держаться подальше. Мы встречаем сопротивление друг друга, и ни один из нас не отступает. — Он мой отец, так что не смей кричать на меня и принижать меня за то, что я действовала в отчаянии, потому что ты бы сделал то же самое. Я поворачиваюсь, чтобы уйти от него, и когда я это делаю, он наконец заговаривает. — Ты больше не будешь бросать мне вызов. Ты понимаешь? Я оглядываюсь на него и отвечаю: — Тогда мне нужно, чтобы ты прогнулся и доверился мне. Я улизнула, потому что знала, что ты откажешься отпустить меня. Все, о чем я прошу, это чтобы ты хотя бы время от времени пытался смотреть на ситуацию по—моему. — Иди сюда, — приказывает он, и я подчиняюсь, возвращаясь к нему. Он берет мое лицо в свои руки, говоря мне, — Я постараюсь для тебя. — Спасибо, — отвечаю я с умиротворенной улыбкой. — Ты будешь наказана, так что на твоем месте я бы не улыбался, — угрожает он, и я не возражаю. Деклану это нужно, чтобы чувствовать контроль, и я хочу дать ему это, потому что это то, что его защищает. Он зависит от этого. Он не может функционировать без этого. — Я хочу, чтобы ты встала на четвереньки и спустила штаны до колен. Он в гневе срывает голос, и я поворачиваюсь к нему спиной, занимая позицию, как было указано. Это может быть унизительно для большинства, но я понимаю его потребность в этом. Таким его сформировала жизнь, и я идеально подхожу для того, чтобы дать ему эту отдушину, которой он был лишен в прошлом. Я уверена, что женщины, с которыми он был раньше, ценили свое тело так, как я этого не делаю. И поскольку я так сильно люблю его, у меня нет проблем с тем, чтобы отдать себя ему таким образом. Я слышу, как он ходит по комнате, а затем опускается передо мной на колени, чтобы связать мои запястья одним из своих галстуков. — Скажи мне, почему я наказываю тебя. Я вытягиваю шею, чтобы посмотреть на него, и отвечаю: — Потому что я улизнула и отобрала у тебя контроль. — Ты знаешь, что это сделало со мной? — Да. Затем он встает и подходит ко мне сзади. — Смотри в пол, — командует он, и я слышу, как что—то гремит, прежде чем его ставят на землю. — Раздвинь колени. Я так и делаю, и меня тут же встречает пронзительная боль от того, что в мою киску засовывают кубик льда. А потом еще один, и еще, и еще, и еще. Я вскрикиваю от невыносимой боли, а затем он начинает шлепать меня по заднице с такой силой, что мне приходится напрягаться всем телом, чтобы не упасть. Лед словно режут бритвой изнутри, и я знаю, что должна сосредоточиться на боли, исходящей из моей задницы, потому что она такая незначительная по сравнению с тем, что происходит внутри моей киски. С каждым его рубящим ударом я вскрикиваю, когда лед начинает таять, и вода вытекает из меня и стекает по бедрам. — Скажи мне, что ты моя собственность, — шипит он, и я мгновенно отвечаю: — Я твоя собственность. Удар!