– Потому что у них отсутствует нужный для этого фермент – лактаза, – устало поясняю я. – У тебя нет лактазы? – Ник останавливается и глядит на Дину, запрокинув голову. – Бедняжка! – добавляет он, после чего бросается к ней и простодушно обнимает за бедра. Дина кладет ладонь ему на голову и резко отворачивается, наверняка не желая, чтобы кто-то увидел, как меняется выражение ее лица. Как надетая на него маска крошится и идет трещинами, обнажая что-то интимное и щемящее. То, на что я не хочу смотреть. Не могу смотреть… Но все же вижу. – Кхе-кхе. Ну, знаешь, я понятия не имею. – Зачем же тогда ты пьешь безлактозное молоко? – Затем, что оно полезнее, – почему-то шепотом отвечает Дина. Потом снова откашливается и деланно-бодро интересуется: – Ну, что, будете пробовать? – Все полезные продукты – редкая гадость. – Особенно брокколи, – теперь уж вид, что его вот-вот стошнит, делает Никита. – Люблю брокколи, – улыбается Дина, достает из холодильника пакет молока, который наверняка не купишь в супермаркете эконом-сегмента, следом вынимает из шкафчика два стакана и наливает немного на донышко в каждый. – Давайте, смелей. Пацаны с опаской приступают к дегустации. Я уже настолько без сил, что хочется их поторопить. Может, прикрикнуть даже… Но, конечно, это не выход. Поэтому я терпеливо жду, а для более надежного сцепления с реальностью приваливаюсь к стене. – Ну, как вам? – Молоко как молоко, – авторитетно заявляет Никита. Данил кивает, безмолвно соглашаясь с братом, и тоже зевает до того широко, что у него становятся видны гланды, которые мы так и не вырезали, хотя один горе-лор предлагал. Дина снова одаривает моих пацанов улыбкой и теперь уж наливает им по полному стакану. – Допивайте, и спать. На ногах ведь уже не стоите, – говорит она и неожиданно переключается на меня, прикорнувшего у стены, как приблудившаяся псина. – Тебе постелить с мальчишками в одной комнате или лучше в смежной? – Как угодно. Ты только белье дай. Остальное я сделаю сам. Не стоит утруждаться. На самом деле я даже не могу представить Дину, застилающую мне кровать. Где это видано, чтобы королевы обсуживали челядь? Если бы во мне оставались хоть какие-то силы, я бы не отказался поглядеть на такое. Но не теперь, когда вообще ничего не хочется. Если только сдохнуть, чтобы одним махом покончить со всеми проблемами сразу. – Тогда пойдемте. Я покажу ваши комнаты. Мне кажется, в голосе Дины послышалось как будто бы облегчение. Может, она и впрямь не умеет застилать постель и банально рада, что я избавил ее от этого? Да похрен. Мне до этого дела нет. Скорее прилечь бы. – Здесь могут разместиться мальчики. А ты в соседней комнате. Она небольшая, но из нее ты сможешь попасть к детям, минуя коридор. Мальчишки залетают в огромную комнату. Она выглядит вполне обычно, если, конечно, в ваше понимание обычного входит элегантная сдержанная роскошь. То, что перед нами детская, угадывается лишь по каким-то незначительным деталям. Мишке, брошенном в кресле… Пледу, что накрывает кровать. Комоду, одним движением руки превращающемуся в столик для пеленания. По пустующему месту у кресла-качалки, явно предназначенному для колыбели. По моей спине тянет холодом… Мальчишки кричат: – Ух ты! Глянь, как красиво… – Пап, тут окно, погляди, какое! А это светильник, пап! Только я не могу включить. – Дина! Дина… Как включить этот светильник? – орет Ник, выбегая в коридор, ведь хозяйка дома не стала заходить вместе с нами в комнату. – Светильник? – до меня доносится ее растерянный голос. – Я не знаю. – Ну как ты можешь не знать? Пойдем! В комнату возвращается Ник, таща за собой как на буксире Дину. А та явно с гораздо большей охотой зашла бы в клетку к голодному тигру, чем сюда… Смотреть на нее больно. И так некстати в голове всплывают ее слова о том, что у нее мог бы быть ребенок, но не сложилось. – Смотри, я жму на эту кнопочку, а свет не включается! – Дался тебе этот светильник, – я с досадой вмешиваюсь в разговор. – Да ничего. Все нормально… Он просто не включен в сеть. Вот, смотри, провод выдернут. Если на этом все, я пойду. Спокойной ночи. Мы даже ничего не успеваем ответить – так быстро она ретируется. – Смотри, пап, здесь свет регулируется. Можно так, а можно так… – Укладывайтесь вы уже спать! Я все же не выдерживаю и повышаю голос. Непривыкшие к этому пацаны удивленно на меня глядят, но все же спорить не решаются и понуро тащатся к кровати. Она застелена. Помогаю им устроиться поудобнее. Целую на ночь. – Хотите, посижу с вами? – Да не. Все нормально. – Тогда я пойду. Спать хочется ну просто зверски. Жаль только, желание спать не всегда совпадает с возможностью это сделать, когда в голове столько дум. И такая усталость в теле… Ворочаюсь с бока на бок на вполне комфортной, хоть и односпальной, кровати. Гоняю туда-сюда мысли, и так и эдак прокручиваю ситуацию. Но все приходящие на ум решения кажутся половинчатыми и не способными в корне что-то поменять. Суд ускорить я даже при большом желании не смогу, а без этого у меня нет ни одного легального способа откосить от армии. В конечном счете на бессонницу накладывается чувство зверского голода. Я-то не ел весь день, думал, поужинаю дома, а тут сами видите… Ближе к утру сдаюсь. Выскальзываю тенью из комнаты и, как воришка, на цыпочках спускаюсь по лестнице на первый этаж, туда, где расположена кухня. Открываю холодильник и начинаю по ходу запихивать в рот виноград, изучая, чем еще можно поживиться. – Там, по-моему, было где-то рагу, – раздается от окна голос Дины. ГЛАВА 14 Федор Наверное, на стеснение у меня просто не остается сил. По крайней мере, в моем голосе нет и тени неловкости, когда я уточняю: – Где? Очевидно, решив, что мне проще показать, чем объяснить, Дина плавно поднимается из своего кресла. Тишину кухни наполняют шорох ее одежды и приближающиеся шлепки босых ног. Я стою, измочаленный, опираясь одной рукой о распахнутую дверцу холодильника, и не могу заставить себя подвинуться, даже когда она подходит ко мне впритык, задевая бедром мою ногу. – Прости, – зеваю, наконец, собираясь с силами и делая шаг назад. – Пустяки. Вот… в керамической кастрюльке. Впрочем, брось… Я сделаю все сама. А я и не брал ничего… Не успел. Руки едва шевелятся, а сам я здорово торможу. – Садись за стол. Ты на ногах не стоишь, – командует Дина, перекрикивая мерзкий звук, которым холодильник напоминает о том, что его нельзя держать так долго открытым. Морщусь. Шаркая ногами, дохожу до барной стойки и, как подкошенный, падаю на стул. Дина быстро выкладывает рагу на тарелку. Я устраиваю голову поверх сложенных на каменной столешнице рук и в отчаянии закрываю глаза. Ощущение – что стул подо мной качается, не проходит. Сейчас мне только заболеть не хватало, ага… – Хлеб? – Хлеб… – тупо соглашаюсь я. – И мясо? Домашняя буженина. – Просто сыпь всего побольше. Микроволновка гудит, дзынькает. По кухне распространяется вкуснейший аромат домашней еды. Со стуком на стойку опускается тарелка. Рядом ложатся приборы. Последним передо мной возникает наполненный бокал. Смотрю на это все, и внутри будто что-то начинает ворочаться. Поднимается из живота, вверх по легким, к горлу… Я судорожно сглатываю, опасаясь выблевать собственное нутро на глазах у абсолютно чужой мне женщины, которая, сама того не желая, своей заботой пробудила во мне слишком много болезненных воспоминаний. Знал бы, что будет так адски больно, лучше бы с голоду сдох. – Что-то не так? Все не так! Все… До этого момента так за мной ухаживала только одна женщина. Та, которой со мной больше нет… Ощущение сладкого дежавю кружит голову, колет нос, саднит горло… Я сжимаю в руках приборы, чтобы скрыть, как они дрожат. Перед глазами, будто в слоу-мо, прокручиваются кадры из прошлой жизни. И ведь нет ничего нового в том, что воспоминания могут застать меня вот как сейчас, врасплох. Беспокоит меня абсолютно другое… Я уже не в первый раз отмечаю, что чем больше проходит времени, тем меньше деталей я могу выудить в принципе... И тогда я принимаюсь одержимо прокручивать в голове пленку памяти. Но чем больше я прилагаю усилий, чтобы упомнить все на свете, тем хуже у меня это получается. В первый наш вечер Лиза была в платье или в джинсах? Кажется, в платье… Оно было зеленым или белым в горошек? Еще вчера я был уверен, что оно было бледно-зеленым, а сегодня уже сомневаюсь. А ведь всего год прошел! О том, что будет дальше, я даже думать не хочу. Я, как дурак, повторяю про себя снова и снова: «Пожалуйста, Лиза… Не уходи. Останься со мной, хоть так… Останься со мной хоть в гребаной памяти. Что тебе стоит, Лиза? Прийти в мои сны хоть раз… Почему ты не хочешь мне подсказать, что делать? Ты же видишь, Лиз, что я ни черта не справляюсь! Лиза…» Я чувствую, что если не сделаю хоть что-нибудь, заору в голос. Я с остервенением накалываю на вилку еду, запихиваю в рот, яростно пережевываю. А в носу один черт колет, и в глазах до того печет, что мысль утопить печаль на дне предложенного Диной бокала перестает казаться плохой. – Убери это, пожалуйста. – У тебя зависимость? – Нет. – Тогда немного коньяка тебе не помешает. Коньяк – отличное лекарство от бессонницы. – Почему же ты сама не спишь? – Я ночная птица. Вскидываю взгляд. Не знаю… Должно быть, со стороны я выгляжу совсем дико. А она как будто и не пугается даже. Под ее испытывающим взглядом хватаю бокал и махом до дна осушаю. Вкуса не чувствую. Лишь искусанные в кровь губы жжет. – Спасибо. Я пойду. – Федор… Я… Постой. Может, я все же могу тебе как-то помочь? Я же вижу, как ты страдаешь. Я знаю, как это… Послушай… Ее жалость костью поперек горла. – Я же вижу… Я же знаю… – издевательски повторяю я. – Какого черта ты так решила, Дина? Мы друг другу никто. Думаешь, ты все про меня за пару случайных… или неслучайных встреч поняла? Да хрен там. Вот скажи, что ты видишь, глядя на меня? – Я вижу хорошего парня и любящего отца. – Зомби. Ты видишь зомби. Труп человека, который давно сдох и разложился. – Я обмякаю, вспышка ярости медленно сходит на нет, тогда как Дина, напротив, заводится: