– Ни за что! Слезайте. Нас еще ждут уроки, надеюсь, вы не забыли? Дополнительные полчасика, что вы выпросили на прогулку, давно истекли, я смотрела. – У-у-у! Что, правда? – стонут эти хулиганы и по одному, правда, не очень-то торопливо, начинают спускаться вниз. Видно, что парни приучены держать слово. Неожиданно, но знакомо и правильно. Своих детей я бы тоже воспитывала как-то так. И поэтому мне страшно нравятся и пацаны эти, и тот, кто вылепил их такими… – Об их отце есть какая-нибудь информация? – спрашиваю у Бориса, пока мои маленькие гости не могут услышать, о чем мы с ним говорим. – Сейчас узнаю, что успели выяснить. Я одобрительно киваю, хотя все еще не уверена в том, что поступаю правильно, шпионя за Федором. С одной стороны, я понимаю, что сую свой нос, куда меня не просят. С другой, не представляю, как ему помочь, не зная правды. Сам Фед ничего не расскажет. Уж что-что, а это он отчетливо дал понять, подчеркнув отдельным образом, что ни в чьей помощи не нуждается. За это стремление самому решать свои проблемы я его ни в коем случае не осуждаю. Скорее напротив. Его непоколебимая твердость в этом вопросе заставляет меня совершенно по-бабьи млеть. Жизнь ведь нечасто баловала меня встречами с людьми, которым от меня ничего не было надо. Обычно все происходило с точностью до наоборот. Я уже забыла, когда в последний раз слышала: я все решу, я сам, я лучше знаю, как надо… Так со мной, наверное, мог позволить себе разговаривать лишь отец. А ведь оказывается, это так важно слышать, пусть даже потом я все равно, вот, как сейчас, впишусь. Важно потому, что даже таким серьезным и влиятельным женщинам, как я, порой очень хочется снять со своих плеч груз ответственности и, переложив его на плечи кому-то другому, просто побыть такой… девочкой-девочкой. Беспечной и, может быть, даже глупенькой. Нет, не так… Что-то я совсем уж сгустила краски! Достаточно просто знать, что я могла бы при желании быть такою. – Отлично. Мы пока сделаем русский. Телефон мымры найти несложно. Узнать задания, которые ребята делали в классе – тоже. Я представляюсь учителке дальней родственницей Данила и Ника, которая сидит с мальчиками, пока их отец работает, та диктует нужные страницы и номера. Не уверена, оценит ли Федор мое вмешательство в этом вопросе, но я знаю точно, что его проблемы не должны как-то сказываться на детях. – Там классно! С макушки видно все-все! Даже трубы на заводе… – Прекрасно. – А мы можем еще поиграть? – Ну, если вы сделаете уроки до того, как стемнеет… – Да не вопрос! И тогда мы сразу пойдем в веревочный парк? Закатываю глаза и принимаюсь собирать разбросанные по всему холлу вещи, не переставая удивляться тому, как быстро эти двое умудряются создать вокруг себя хаос из ничего. Привыкшая к стерильному порядку, я развешиваю куртки, раскладываю шапки, кручу в руках грязные перчатки и… старательно игнорирую тянущую боль за грудиной. Когда вся моя жизнь стала стерильной, как эта комната? И как быстро она снова станет такой, когда я останусь одна? – Ты забыла ботинки! – указывает на очевидное Никита. – Мог бы и сам их сунуть в шкаф! – тычет брата в бок более покладистый Данька. – Ничего, немного беспорядка здесь не помешает, – улыбаюсь я, касаясь макушек обоих мальчиков пальцами. Гулкую пустоту под диафрагмой затапливает незнакомая нежность. – Все слишком… вылизано. – Угу. В этом ты ну точно, как наш папка. – Правда? – Угу. Он тоже все время за нами убирает. Потом ничего не найдешь. – А как иначе? Он – врач. Все врачи любят порядок, – авторитетно заявляет Данил. Значит, мальчики не в курсе, что на врача он так и не выучился? Учитывая то, чем Федор занимается, это неудивительно. Совершенно точно его детям не нужны подробности. Пока мальчики моют грязные руки в ванной, я, привалившись с другой стороны двери, стараюсь не думать о том, чем прямо сейчас занимается Фед, потому что, если он делает кому-то интимный массаж… Короче, я не хочу знать об этом. Оно для меня слишком. Гадать, почему – бессмысленно. И так ведь понятно, что я не на шутку вляпалась. Наверное, можно сколь угодно долго это отрицать, можно торговаться с собой и непонятно на кого злиться, но зачем? Все равно рано или поздно мне придется принять происходящее с собой как данность и смириться с мыслью, что я безответно влюбилась… Если что на самом деле и важно в сложившейся ситуации, так это не показать своих чувств Федору. Я ведь понимаю, что шансов ему понравиться у меня нет. А допустить, чтобы он был со мной из благодарности или (не дай бог!) жалея, как несчастную приблудившуюся собаку, мне ни за что не позволит гордость. К тому же я не верю, что из отношений, в которых один любит, а второй лишь милостиво позволяет с собою быть, может выйти хоть что-то хорошее. Да и, в конце концов, может, это вовсе и не любовь. А так… нашло что-то. С кем не бывает? – Мы готовы! – Отлично. Тогда начнем с русского? Там немного. Помните, какие звуки глухие? – Помним… – вздыхает Данил. – Супер. Парни у Федора смышленые и очень непоседливые. Понятно, что в обычной школе с ее устаревшим подходом к образовательному процессу им скучно. Их бы и впрямь в гимназию. Мне не составит труда… Но Федор же русским языком сказал, что не нуждается в моей помощи! Впрочем, он ведь пока не знает, что мое предложение касается детей, так что… – Дина Владимировна? Тут данные, что вы просили, – в кабинет заглядывает Борис. Он явно не очень доволен тем, что у меня гости. Глядит на мальчишек так, будто и их подозревает в готовящемся на меня покушении, а те ему платят взаимностью и недобро глядят в ответ. – Спасибо. Давай сюда, – подхожу, дрожащей рукой забираю из рук охранника распечатки. Здесь есть все документы, которые только можно добыть за настолько короткий срок: копии свидетельства о рождении Федора и детей, справка о смерти их матери. Это я сразу откладываю в конец стопки. Просматриваю школьный аттестат – Фед, как я и думала, окончил школу с отличием, медицинскую карту – судя по ней, он здоров, как бык… Ни одного обращения за все время. Все это хорошо, но не составляет общей картинки. Поэтому я и уточняю у Бориса: – Есть что мне рассказать? – Так точно. Выхожу из-за стола. – Мальчики, нарисовать осень вы, пожалуй, сможете и без меня. – Чего? Да из нас художники… – Ну-ну, перестаньте себя недооценивать. У вас определенно получится. Вон, глядите, какая натура… – тычу пальцем в окно. – Натура? – Ну, да. То, что можно перенести на бумагу. Озеро, горы, деревья… Белки, вон, скачут. Мальчишки с сомнением переглядываются. И нехотя открывают свои альбомы. Я выскальзываю вслед за Борисом за дверь и плотно ту прикрываю. – С чего бы начать? – С главного! – Хм… – Борис чешет покрытый щетиной подбородок. – Вы знаете, что Федор этим пацанам никто? – В каком смысле? – широко распахиваю глаза и так сильно сжимаю руки, что ногти оставляют на мякоти ладони отчетливые полумесяцы. – Он встретил их мать, когда им было уже почти по году. Дело было в универе. Лиза училась с Федором в одной группе. – Вот как? – я лижу губы, в безуспешной попытке представить, как нужно было влюбиться, чтобы его, восемнадцатилетнего, не оттолкнуло даже то, что у этой девочки уже были дети. – Так вот почему его хотят загрести в армию? Он им по документам чужой дядя? – извлекаю из стопки бумажек свидетельства о рождении мальчиков и детально те изучаю. Так и есть: в графе «отец» – прочерк. Да и фамилии не совпадают! – А я-то думала… – Когда мать детей умерла, опеку на них оформила ее бабушка. Когда умерла и та, Федор сразу начала процесс усыновления. Но пока все подвисло. Я настороженно вскидываюсь. В голове полнейший хаос. Сердце колотится, как будто хочет выпрыгнуть из груди. – Почему? – Суд отложили из-за болезни судьи. А тут повестка. Парню дико не везет. – А помочь некому? – Умершая бабушка им помогала. С малыми сидела, денюжку с пенсии подсовывала. – А родные Федора что же? – Насколько мы выяснили, с его родителями все в порядке, но детальной картинки нет. Слишком мало вы нам времени дали, – сокрушается мой охранник. А я киваю, потому как да. Мало… – А универ? Универ он бросил, когда… – Когда с его девочкой случилось несчастье. Ну, да. Как я и думала. Хоть тут нет никаких сюрпризов. – Пацанов нужно было содержать. Двух зарплат и бабушкиной пенсии им еще как-то хватало, но потом… В общем, полагаю, все дело в этом, но точнее скажу чуть позже. Киваю. Невозможно требовать большего от своих людей. Они и так получили максимум информации за столь короткий срок. Может, оно и лучше, что новости доходят до меня по чуть-чуть, я не уверена, что смогла бы все усвоить за раз. Оказывается, это тяжелей, чем я думала. И больнее… И слаще. Знать, что я не ошиблась в нем. Что он… не знаю… просто невероятный мужик, че-ло-ве-чи-ще. И сердце у него большое-пребольшое. Заштопанное кое-как. – Зачем же? Я вам сам все скажу. Это не ваше собачье дело, – звучит откуда-то сбоку наполненный яростью голос Феда. Твою ж мать! Я оборачиваюсь. – Федь… Он размашисто шагает ко мне. Боря преграждает ему дорогу. Я взмахом руки отгоняю охранника, и тот не смеет мне возражать. Пользуясь этим, Фед хватает меня за локоть и дергает на себя. Я по инерции налетаю на его ходуном ходящую грудь. Дыхание обрывается. Борис вновь наступает, не в силах допустить, чтобы со мной вот так обращались. Я понимаю, что еще немного, и они сцепятся с Федором прямо у меня на глазах. Тот только этого, похоже, и добивается, не прочь переключиться с душевной боли на боль физическую. Мой бедный, загнанный в угол мальчик… – Боря, выйди. Дальше мы сами. – Дина Владимировна… – Я сказала, выйди! – Буду где-то поблизости, – стиснув зубы, цедит Борис и проходится по Федору полным неприкрытой угрозы взглядом. Хлопает дверь. Я облизываю пересохшие губы. – Что? Он пахнет осенью, прохладой и чем-то больничным. Я думала, что до глубины души возненавидела этот запах, пока лежала в реанимации, но Феду он необычайно идет. И меня ведет от него, меня штормит, будто пьяную. Я безвольно прислоняюсь к щеке Федора лбом. Не ожидая этого, он весь на мгновение каменеет, и тут же отшатывается от меня, как от чумной. – Ничего. Просто не лезь в это, – цедит он, играя желваками на скулах. – Где мальчики? Мы поедем домой. – Даже если тебя там ждут? – шепчу я едва слышно. – Тебя это не касается.