– Слезай! Дина не разрешает лазать, не пристегнувшись! Голос сыновей звучит непривычно испуганно. На эмоциях я и впрямь взлетел за пару секунд едва ли не на макушку, как гребаный вампир из «Сумерек», фильма, который я посмотрел, потому что Лиза хотела. Я ее потом так долго дразнил, что ей нравится эта фигня. Я над ней смеялся… По-доброму, конечно. Но, господи, если бы только Лиза была жива, я пересмотрел бы с ней все сопливые девчоночьи фильмы, какие есть на планете. Я бы все что угодно. Я бы… – Папочка, – в голосе Данила слышатся плохо сдерживаемые слезы. – Ух ты ж черт! Кажется, я и впрямь забыл страховку. – Ну, а мы тебе про что говорим?! – Да вы не переживайте. Смотрите, я слезаю! Ага, сказать легко. Как и взобраться, а вот действительно слезть потом… Взмокшую спину холодит ветер, ноги так и норовят соскользнуть с влажных после дождя веток. Ободранные в кровь руки дрожат. Чтобы отвлечь пацанов от происходящего, пытаюсь заговорить им зубы. – Вы пока пристегивайтесь, ага? И ни в коем случае за мной не повторяйте. – Нашел дураков! – фыркает Никита, вызывая у меня смех. Ну, а что? Намек понятен. Ребенок явно решил, что батя из последних, если ему хватило ума выкинуть такой фокус. Вытираю плечом слезы. Говорю же – истерика. Даю себе отдышаться, опускаю ногу на еще одну ветку ниже и не замечаю, как та соскальзывает. Снизу доносится короткое пугливое «ах». Я успеваю в последний момент уцепиться за ветку рукой. Такая вот скотина человек. Все на рефлексах… Даже если ты сам и не прочь сдохнуть, что-то внутри тебя будет до последнего цепляться за жизнь. – Все нормально, – пыхчу, хватаюсь для надежности второй рукой за ветку и на этот раз еще более осторожно нащупываю ногой опору. Дальше спуститься – плевое дело. Спрыгиваю в мягкую подстилку изо мха, листьев и осыпавшихся кедровых игл. Дурашливо кланяюсь – так вряд ли кто сможет заметить слезы. – Смертельный номер! – Клоун, – шипит Дина. – Вот это да! Пап, ты и правда настоящий акробат. Но так нельзя, – в который раз повторяет все еще немного напуганный Данька. – Точно. Это было рискованно. Но так вышло случайно. Я просто забыл о страховке. Пацаны кивают. Для них инцидент исчерпан. Они с радостью переключаются, пристегивают карабины и начинают восхождение по лесенке сами. Я отхожу, чтобы удостовериться, что страховка закреплена правильно. Внутри все еще мелко-мелко подрагивает. Да и стертые в кровь руки не добавляют мне ловкости. Мальчишки один за другим взбираются на дерево и начинают двигаться дальше, по протянутой между двумя осинами веревочной лестнице. Чтобы лучше их разглядеть, я задираю голову к кронам, отступаю на шаг и натыкаюсь на стоящую совсем рядом со мной Дину. – Что-то не так? – спрашиваю я, отводя наверняка красные, как у мыши, глаза. – Угу. В следующий раз, пожалуйста, если ты решишь себя прикончить, сделай это где-нибудь в другом месте. ГЛАВА 17 Дина Фед ничего мне не отвечает. Впрочем, я этого и не жду. Ни один вменяемый человек не признается, что он хотел бы сдохнуть, потому что признать такое – все равно что вывесить белый флаг. А Федор не такой, я это знаю точно. Фед из той редкой нынче породы мужчин, которые никогда не сдаются и во всем идут до конца. Именно эта отчаянная решимость меня в нем и пугает так сильно. Я не могу избавиться от страха, что загнанный в угол, он может выкинуть такую глупость, которую даже мне не под силу будет исправить… Какого-то черта он вбил себе в голову, что если ничего эдакого не предпримет, непременно потеряет сыновей, и я даже думать не хочу, на что он готов пойти, чтобы этого не допустить, чем пожертвовать и насколько все усложнить. Честно говоря, я вообще не понимаю, почему он относится к происходящему, как к какой-то битве. Может, потому что в этой жизни ему ничего не давалось легко? Кстати, это так же объясняет и то, почему для него настолько важно победить врага в одиночку. И может, как раз в это мне и не стоит лезть. Особенно потому, что пока все указывает на то, что спасать надо вовсе не мальчиков, а Федора от него самого. Другой вопрос, зачем мне это надо? Массаж этот опять же… Он заработать хочет, а я… Как та самая приблудившаяся псина, которой мне так не хотелось стать, выходит, готова согласиться, чтобы он хоть за деньги меня погладил? Ну, не смешно ли? Я, та, кто может купить себе все на свете… В конечном счете покупаю то единственное, что ни за какие деньги купить нельзя. Где мои мозги, гос-по-ди? Почему отказывает здравый смысл? Я стою на холодном ветру, обливаясь ледяным потом, с трудом подавляя в себе желание обнять этого глупого поломанного мальчика и зареветь вместе с ним в голос. – Я лучше пойду, – в конце концов, говорю я, разворачиваясь к дому. – Постой. Ты что, передумала? – Насчет чего? – Насчет массажа. – Ну почему же? – губы кривятся. – Приходи, когда уложишь сыновей спать. Кстати, о какой сумме речь? Он говорит, сколько стоит процедура в салоне. Говорит деловито, как ни в чем не бывало. Ну, а почему бы и нет? Это мне неприятно, это я, как идиотка, мучаюсь ревностью, а ему нормально. Все правильно. Все так, как и должно быть. Впрочем, во мне еще теплится слабая надежда, что всему виной недотрах. Что я кончу, и наваждение схлынет. Я цепляюсь за эту мысль, как последний желтый лист за уже абсолютно голую ветку. Распрямляю плечи и плетусь в дом. Помнится, Федор спрашивал, как это – жить без проблем, а я ему отвечала, что проблемы у меня есть, но другие. Смешно. В этой ситуации я чувствую себя… Не знаю. Наверное, самой обычной среднестатистической женщиной, у которой на фоне любви отшибло мозги. То есть, как ни крути, а все проблемы к одному сводятся… А ведь я думала, что умнее и рассудительнее, что со мной такое помешательство не может случиться в принципе. Просто потому что я – это я. Дина Довгань. Наверное, чтобы не сломаться, мне нужно об этом помнить. Поэтому, когда Фед с мальчиками возвращается с улицы, я не берусь накрывать им ужин, а просто подсказываю, где что взять, и удаляюсь. Не надо мне еще больше погружаться в их быт. Я же понимаю, что держать дистанцию становится все труднее. Все труднее не представлять себя на месте… Лизы. Мне каждый раз приходится себе напоминать, что эта жизнь ее – не моя. И смерть. Не знаю, сколько проходит времени, прежде чем в доме затихают чужие голоса… И как долго еще Федор собирается с силами, чтобы постучать в мою дверь. Напрасно. Я уже все решила… – Готова? Лучше бы ты сразу надела халат. Я равнодушно разглядываю свою хлопковую пижаму – брюки и рубашку до середины бедра. Может… Если бы я собиралась вписаться в это. Но нет. С меня достаточно. Я и так слишком долго валяла дурака. Отворачиваюсь. Иду к тумбочке, где своего часа дожидаются свернутые в трубочку и перетянутые резинкой банкноты. – Вот. Возьми. – В конце расплатишься. – Боишься, что я останусь недовольна услугой и потребую деньги назад? – за улыбкой прячется боль. – Обижаешь. Свое дело я знаю. Еще никто не жаловался. Фед недобро сощуривается. Сует руки в карманы застиранных треников, отчего футболка натягивается на груди и вздувшихся бицепсах. Я сглатываю сухость во рту. Натягиваю рукава на пальцы. Руки нужно занять. Потому что невыносимо хочется накрыть его губы ладонью, чтобы не слушать про тех… других, что остались довольными. – Видно, придется поверить тебе на слово. Да ты бери… – опять сую деньги. – Ну и что это означает? – Я передумала делать массаж. – Тогда и платить мне не за что, – цедит Фед, разозлившись. – Я же передумала в последний момент. Если бы дело было в салоне, с меня бы все равно списали оплату, так? – Мы не в салоне. А твои подачки мне не нужны, сколько раз мне еще нужно это повторить?! Он поворачивается к двери и так быстро пересекает комнату, что лишь в последний момент я успеваю крикнуть: – Стой! – я задыхаюсь, как если бы не дышала целый месяц. – Ты сама не знаешь, чего хочешь! Устраиваешь гребаный детский сад! Он прав. И не прав одновременно. Я точно знаю, что не хочу начинать все так. Если для Феда это в порядке вещей, то я никак не могу избавиться от чувства неправильности того, что должно случиться. Хотя и жажду этого… всем своим изголодавшимся телом жажду, господи, и это лишь усиливает чувство вины за то, что я будто что-то ломаю. В себе ломаю и… в нем. И все равно, как видно, не могу от этого отказаться. – Ладно, – прочищаю горло. – Раз ты так принципиален. Господи-боже-мой-что-я-делаю?! – Можешь отвернуться? Я думала, моя глупая просьба заставит его рассмеяться. Ну, ведь это глупо – просить на меня не смотреть, учитывая то, что за этой просьбой последует. Но Федор лишь кивает и действительно поворачивается ко мне спиной. От его тактичности меня начинает слегка тошнить. – У меня нет с собой массажного масла, но у малых в комнате я случайно нашел детское. Думаю, оно вполне подойдет. – Ладно. Эм… процедуру можно провести в ванной. У меня там есть массажный стол. Господи, каким отстранённым и по сути формальным выходит наш разговор… Я и впрямь будто на приеме у доктора, что, впрочем, не мешает моим трусикам намокать, чем дальше, тем сильнее. Я торможу, не зная, что будет лучше – снять их и показать этим свое нетерпение, или все оставить, как есть. А может, стоит вообще сменить их, надев сухие? – Собственный массажный стол? Круто. – Угу. Подожду тебя там. Захожу в ванную, забираюсь на стол, не желая, чтобы Фед увидел мои шрамы. Неподвижно замираю. Вслушиваюсь в каждый звук. Тело до того напряжено, что я, кажется, взорвусь, стоит только меня коснуться. Каждый шорох ударяет по нервам, а уж когда открывается дверь… Я вздрагиваю, подскакивая едва ли не до люстры, спускающейся с потолка. – Это я. У вас случайно здесь нет колонки? – Колонки? – удивленно моргаю. – Будет лучше, если мы включим какую-нибудь расслабляющую музыку. Может, я себя накручиваю. А может, Федор и впрямь уже включился в работу, добавив в голос хриплых чувственных ноток. К тому же это его «мы»… несуществующее, в общем-то, «мы» отдает в груди странным. Таким сладким, нездорово-желанным и в то же время ужасно стыдным. – Да, вообще-то есть. Некоторое время Фед возится, подключая звук. Я верчусь, мне не по себе. Хочется выбраться из-под полотенца, которым Федор меня прикрыл, как из старой ороговевшей кожи... Но я терплю, понимая, что голой мне будет гораздо хуже. – У вас есть пожелания по репертуару? – он опять употребляет это отстраненное «вы», наверняка осознанно возвращаясь к формату «массажист-пациент», и не больше. Такая нарочитая формализация происходящего меня очень злит. Я же умная женщина, хотя, может, так и не скажешь. Мне не требуется лишний раз указывать на место. Чуть грубее, чем следовало, я отрезаю: – Нет. Можешь включать свое… обычное в таких случаях.