Том сжал и разжал пальцы, пытаясь избавиться от ломоты в суставах. Пытаясь отдышаться, он сделал несколько глубоких вдохов. Зловоние смерти, повисшее в воздухе, заставило его желудок судорожно сжаться, и Том опрометью бросился в ванную комнату. Его вырвало. Он обессиленно опустился на колени перед унитазом, чувствуя, как холодит кожу кафельная плитка. Его трясло крупной дрожью — Том всегда впадал в состояние шока, когда все заканчивалось. После того, как их глаза заволакивала тьма. Страх, восторг, разрядка, когда все напряжение разом спадало — от этого Тома всегда начинало тошнить. Еще какое-то время он провел, скорчившись, на полу, кашляя в перерывах между позывами рвоты. Когда его желудок наконец опустел, он встал и умылся холодной водой. Избегая смотреть на свое отражение, Том отвернулся от раковины и вернулся в спальню. Хайден лежал неподвижно. Его нежно-кремовая кожа потеряла всякий цвет, мускулы обмякли, тело наливалось восково-желтым нездоровым оттенком. Том добрался до окна и открыл его настежь, выпуская дух Хайдена прочь из стен этой комнаты. Оперевшись на подоконник, Том немного постоял у окна, глядя на восходящее солнце, и холодный ветер обдувал его обнаженное тело. Затем он вернулся в ванную, заткнул сток пробкой и включил горячую воду. Заклубился пар, каплями оседая на белой кафельной плитке, и на Тома вдруг нахлынули старые воспоминания — такие же свежие и болезненные, сколько бы лет ни прошло. * * * Ему тринадцать. Только что закончился футбольный матч, и теперь он стоит, обнаженный, посреди школьной душевой, и вокруг выстроились его одноклассники. Воздух пропитан триумфом и духом товарищества — но к нему это не относится. Он в проигравшей команде. Весь матч он держался поближе к краю поля, как мог избегал мяча и горячо надеялся, что его команда победит. Было бы куда проще, если бы его команда победила. Будь он среди победителей, никто бы не обратил на него внимания, но в этот раз он оказался среди проигравших. А проигравшим всегда нужен кто-то, кого можно обвинить. От грязных кафельных стен эхом отражаются радостные вопли победителей, и он спиной чувствует, как все сильнее распаляются его сокомандники. Сегодня удача от них отвернулась, и на кого они сорвут злость? На главном неудачнике. Том стоит в окружении голых тел, чувствуя, как его пробирает нервная дрожь. Вокруг витает запах пота и грязных носков, кругом — только чужие разгоряченные тела и грязь. О, как ему хочется, чтобы мистер Пайк, учитель физкультуры, включил наконец воду в душевых. Тогда он сможет быстро ополоснуться и наконец завернуться в полотенце. Том пытается прикрыть свою наготу руками: его тщедушное тело кажется таким уязвимым по сравнению с атлетически сложенными, полностью развитыми телами его одноклассников. Не говоря уже о постыдной похоти, которую он испытывает при одном взгляде на их загорелые фигуры. Он ненавидит себя за то, что жаждет их так же сильно, как и страшится. Он просто хочет, чтобы холодный кафельный пол разверзся и поглотил его. Мистер Пайк возникает в конце длинного коридора, ведущего к душевой, и поворачивает большой металлический вентиль. Трубы шумят и плюются, и наконец спустя мгновение душ оживает и комната наполняется паром. — Давайте мойтесь быстрее! — выкрикивает мистер Пайк. — Пошевеливайтесь! В холодном воздухе завиваются клубы пара. Том стоит за Эдвином Джонсоном — капитаном проигравшей команды. У него широкая мускулистая спина и подтянутые ягодицы. За спиной слышатся смешки, они становятся все громче и громче, и вдруг Том чувствует, как его толкают сзади, слышит неразборчивый шепот, потом — громкий издевательский смех. На его спину ложится холодная ладонь, и в следующее мгновение он уже летит вперед. Его слабое тело врезается в крепкий мускулистый зад Эдвина, кожа к коже. Он отскакивает назад, но Эдвин уже стремительно разворачивается к нему, и лицо у него покраснело от гнева. — Какого хрена ты творишь? — говорит он. Том дрожит. По телу пробегает холодок, словно кровь враз замерзла у него в жилах, к горлу подкатывает тошнота. Его охватывает страх. — Прости, — произносит он, отступая назад. Смех раздается снова, и еще одна рука ложится на его спину и пихает вперед. Том спотыкается и влетает в Эдвина, лицом к лицу, абсолютно голый. — Отвали от меня, сраный педик! — в ярости орет Эдвин, но Том видит: злость в его глазах смешивается со страхом. — Он на тебя запал, Эд, — произносит голос. — Не позволял бы ты ему так себя лапать, — подхватывает второй голос. — А то люди подумают о вас что-нибудь не то! Вокруг них стелется пар. Кулак Эдвина вылетает словно бы из ниоткуда и с размаху бьет Тома в челюсть, и его голова безвольно откидывается. Затылок звонко ударяется о кафельную стену. Его охватывает боль, и он сползает вниз по стене, с силой ударяясь об пол копчиком. Тошнота становится все сильнее. По выложенной кафельной плиткой стене тянется тонкая полоса крови. Том поднимает взгляд и видит лицо Эдвина, перекошенное в гримасе ненависти и ужаса. Том пытается встать, но боль не дает ему сдвинуться с места. — Вставай, гребаный гомик! — кричит чей-то голос. Да, встать было бы неплохо. Это было бы по правилам. Встать, когда тебя бьют — это мужественно. Том уже знал, что когда ты лежишь на полу, они злятся только сильнее. Внутри наконец разгорается злость. Словно наяву, он слышит голос своего отца: «В драке главное твердо стоять на ногах, даже если из тебя сейчас последнее дерьмо выбьют. Позволишь повалить себя на землю — и тебе конец». И в тот же момент его настигает еще один удар. Мощная затрещина впечатывает его голову в бетонный пол, и он чувствует, как хрустит выбитый передний зуб. Затем — удар ногой в живот. Эдвин хватает его за лодыжки и тащит по бетону, и вот на него обрушиваются струи горячей воды, и кулаков, и босых ног. Последним Том запоминает мистера Пайка: как его красное лицо мелькает в конце коридора. Помнит взгляд его глаз, полных предвкушения и любопытства. Мистер Пайк молча стоит и смотрит, как на Тома, объятого облаками пара, наступает разъяренная толпа. А потом на него обрушиваются десятки ударов. * * * Том понял, что выпал из реальности, но как надолго, он не знал. Взглянув вниз, он обнаружил, что стоит в душевой кабине, а его руки механически трут мочалкой кожу. Остановившись, он дотронулся ладонью до левого бока, пробежался пальцами по длинному толстому шраму. Синяки и сломанные кости — это чепуха, они давным-давно зажили, но этот шрам… Когда Эдвин с размаху наступил ему на грудь, его ребра треснули, прорвав кожу, и этот шрам останется с ним навсегда. Том тщательно вытерся полотенцем и вышел из душа. Наклонился к раковине и достал из шкафчика пару длинных белых гольф, костюм химзащиты такого же цвета, латексные перчатки, бутылку антибактериального мыла и щетку на длинной ручке. Выгрузив все это на стул, Том натянул гольфы, затем облачился в костюм химзащиты. Опустив капюшон, он приладил на лицо маску так, что видны теперь были только его глаза. Последним Том надел латексные перчатки. Большая ванная заполнилась уже на две трети, и зеркало окончательно запотело. Том этому был только рад: сейчас он не смог бы взглянуть себе в глаза. Он вернулся в спальню, неспешно отвязал ноги Хайдена, затем расстегнул наручники. Взяв его безжизненное тело на руки, Том перенес его в ванную и осторожно, почти нежно погрузил в воду. Свежую смену одежды для Хайдена он уже приготовил. Когда полиция найдет его тело, на нем уже не останется никаких следов чужого ДНК. Если, конечно, тело вообще найдут — ведь Том спрячет его далеко-далеко. Глава 16 На следующий день, к двум, Кейт и Тристан подъехали к дому Шелли Морден. Этот небольшой домик, стены которого были отделаны каменной штукатуркой, примостился на пологом склоне холма, и отсюда, сверху, открывался вид на весь Эксетер. Парк-стрит оказалась тихой, немноголюдной улицей, а весь асфальт перед домом, заметила Кейт, был разрисован мелом и расчерчен квадратиками для игры в классики. Дверь им открыла невысокая пухленькая женщина лет, наверное, за тридцать. Светлые волосы ее спускались на плечи, на носу сидели слишком большие очки в красной оправе. Лицо у нее было приветливое, улыбчивое, карие глаза так и лучились добротой, а когда она поприветствовала их и пригласила внутрь, то Кейт различила слабую нотку бирмингемского акцента. Они с Тристаном вошли за дверь. Перед экраном телевизора сидели дети: там как раз крутили какую-то детскую передачу, и веселый голос напевал песенку, рассказывая, как нужно считать до десяти. Кейт перевела взгляд на Шелли, подмечая новые детали: на запястье у нее был вытатуирован китайский иероглиф, пальцы унизаны серебряными кольцами. Большинство колец — обычные, но было и два побольше, с крупными янтарными камнями. — Я как раз хотела чайник поставить. Выпьете чашечку чая? — спросила Шелли. — Не откажусь, — ответила Кейт. — С удовольствием, — добавил Тристан. В холле перед запятнанным зеркалом стоял большой антикварный сервант, полки которого были заставлены подержанными книгами. Там же гордо восседал ряд голых кукол Барби с намертво спутанными волосами, а одна кукла была и вовсе побрита налысо. — Это Меган и Анвар, — сказала Шелли, когда они дошли до гостиной. На полу, усыпанному игрушками, сидели мальчик и девочка лет семи, может, восьми, и внимательно наблюдали за экраном телевизора, на котором был включен детский канал. Их головы повернулись на звук, и они устремили на Кейт взгляд настороженных глаз. — Привет. — Кейт дети нравились, но она никогда не знала, как себя с ними вести, и ей постоянно казалось, что она держится как-то слишком холодно и отстраненно. — Я смотрю, вашим игрушкам нравится смотреть телевизор? — спросил Тристан, кивая на игрушечную пожарную станцию лего, на крыше которой сидела целая куча лего-человечков, кукол барби и мягких игрушек. Все они прилежно выстроились в линию, обратившись кукольными лицами к экрану телевизора. Анвар широко улыбнулся и кивнул. — Когда передача закончится, у нас будет чаепитие, — сообщила Меган, беря в руки чайник. — И пирог! — радостно добавил Анвар, а затем дети разом посмотрели на Шелли. — Да, я только что поставила пирог в духовку. Нужно еще немножко подождать, — сказала она. — Можете, пожалуйста, сделать звук потише, пока мы будем говорить на кухне? Дети кивнули, и Шелли повела Тристана и Кейт дальше по коридору. — Я приемный родитель, — объяснила она. — Когда вы вчера позвонили, дети совсем разыгрались. В общем, было весело, но очень уж иногда устаешь. Они оказались в кухне — пребывающей в полном беспорядке, но очень уютной. В центре стоял длинный деревянный стол, у стены — ярко-голубая чугунная плита АGА, источающая ошеломительный аромат пирога. На широком подоконнике стояли цветочные горшки, а за окном раскинулся сад, где под раскидистыми деревьями расположился целый детский игровой комплекс. — Присаживайтесь. — Кейт и Тристан выбрали себе стулья, стоящие в конце стола. — Давно уже никто не интересовался Дэвидом Ламбом. Никого и не волновало, что он пропал, — проговорила Шелли, пока занималась чайником. — Откуда вы его знали? — спросила Кейт. — Мы вместе выросли в Вулвергемптоне. Жили по соседству на улице Келсал-роуд — это, прямо скажем, неблагополучный район. Знаете, раньше строили небольшие двухэтажные домики, спаренные друг с другом? В шестидесятых, когда правительство решило сделать что-то с трущобами, большинство из них снесли, но некоторые остались. Мы жили в таком. Если залезть на чердак, то можно попасть в дом по соседству. Большинство наших соседей забивали проход досками, но в нашем с Дэвидом доме ходить можно было свободно. Я часто поднималась на чердак, и мы встречались по ночам. Ничего такого, конечно, — Дэвид был геем. И очень хорошим другом. — А как вы оказались в Эксетере? — поинтересовался Тристан. Шелли замялась: Кейт видела, что говорить ей об этом тяжело. — Мы вместе сбежали из дома. И у меня, и у него в семье было не все ладно, мягко говоря. Мы собрали кое-какие деньги — я откладывала с подарков на день рождения, подрабатывала разносчицей газет… Это было лучшее решение в моей жизни. Наверное, я бы не выжила, если бы там осталась. И если бы не Дэвид, я никогда бы не смогла сбежать. — Сколько вам тогда было лет? — поинтересовалась Кейт.