Инрау взглянул на него, как голодный человек, нашедший заморскую монету, глядит на менялу. «Дорого ли это стоит?» — Великолепно. Великолепно. Это действительно важная новость. Восторг Инрау был столь заразителен, что Эсменет сама невольно улыбнулась вместе с ним. — Ты молодец, Инрау, — сказала она. — Да, действительно, — добавил Ахкеймион. — Багряные Шпили, Эсми — это самая могущественная школа Трех Морей. Со времен последней Войны магов они правят Верхним Айноном… Продолжать он не мог — очевидно, в голове у него теснилось слишком много вопросов. Ахкеймион всегда имел привычку давать ненужные объяснения — можно подумать, она не знает, кто такие Багряные Шпили! Но Эсменет прощала ему это. В каком-то смысле эти объяснения демонстрировали его желание включить ее в свою жизнь, в круг своих интересов. В этом, как и во многом другом, Ахкеймион был совсем не похож на других мужчин. — Шесть Безделушек! — выдохнул он. — Удивительный дар! Поистине бесценный! Не за это ли она полюбила его? Когда она была одна, мир выглядел таким тесным — и таким убогим. А когда он возвращался, казалось, будто он приносил в своем ранце все Три Моря сразу. Она вела тихую, неприметную жизнь, загнанная в подполье нуждой и невежеством. И вдруг появлялся этот добродушный, пузатый мужик — человек, похожий на шпиона еще меньше, чем на колдуна, — и на какое-то время потолок ее жизни исчезал, и на нее обрушивались солнце и большой мир. «Я тебя люблю, Друз Ахкеймион!» — Безделушки, Эсми! Ведь для Тысячи Храмов это слезы самого Господа! И отдать шесть из них нечестивой школе? Интересно… Он задумчиво разбирал свою бороду, все время проводя пальцами по одним и тем же серебристым полоскам. Безделушки… Это напомнило Эсменет, что мир Ахкеймиона, при всех его чудесах, смертельно опасен. Храмовый закон требовал побивать проституток камнями наравне с женщинами, изменившими мужу. Она подумала, что на колдунов это тоже распространяется, только колдуна можно убить лишь одним камнем — но зато этому камню достаточно один раз прикоснуться к колдуну. По счастью, Безделушек на свете не так много. А вот камней для продажных девок предостаточно. — Но почему? — спросил Инрау, и голос его сделался грустным. — Для чего Майтанету осквернять Священную войну, приглашая участвовать в ней школу? «Как ему, должно быть, трудно — разрываться между такими людьми, как Ахкеймион и Майтанет», — подумала Эсменет. — Потому что без этого не обойтись, — ответил Ахкеймион. — В противном случае Священная война обречена на провал. Вспомни: в Шайме обитают кишаурим. — Но ведь хоры для них так же смертельны, как и для колдунов! — Быть может… Но в такой войне, как эта, это особой роли не играет. Прежде чем они сумеют использовать Безделушки против кишаурим, им придется одолеть войска Киана. Нет, школа Майтанету нужна непременно! «В такой войне, как эта!» — подумала Эсменет. В юности она с наслаждением слушала рассказы о войне. Да и теперь обычно просила понравившихся ей солдат рассказать о битвах, в которых они побывали. На миг она представила себе сумятицу сражения, сверкание мечей во вспышках колдовского пламени… — А что до Багряных Шпилей… — продолжал Ахкеймион. — Для него не может быть более подходящей школы, поскольку… — Нет школы более отвратительной! — пылко возразил Инрау. Эсменет знала, что Завет особенно ненавидит школу Багряных Шпилей. Ахкеймион как-то раз объяснил ей причину: ни одна другая школа не завидует настолько сильно тому, что Завет обладает Гнозисом. — Бивень не делает различий между гнусностями, — заметил Ахкеймион. — Очевидно, Майтанет сделал этот шаг из чисто политических соображений. Поговаривают, что император уже примеривается, как бы превратить Священную войну в орудие, с помощью которого он вернет себе прежние земли. Объединение с Багряными Шпилями позволит Майтанету не полагаться на императорскую школу, Имперский Сайк. Подумай о том, что может сделать из Священной войны дом Икуреев. Император. Неизвестно почему, но упоминание о нем заставило Эсменет взглянуть на два медных таланта, лежащих у нее на столе, один на другом. На талантах были изображены миниатюрные профили Икурея Ксерия III, императора Нансурии. Ее императора. Эсменет, как и все обитатели Сумны, на самом деле никогда не думала об императоре как о своем владыке, несмотря на то что его войска поставляли ей клиентов так же исправно, как и храмы. «Наверно, это из-за того, что здесь шрайя ближе», — подумала она. Но, с другой стороны, для нее и сам шрайя значил не так уж много. «Просто я слишком ничтожна», — подумала Эсменет. И тут ей в голову пришел вопрос. — А разве… — начала было Эсменет, но запнулась: мужчины взглянули на нее как-то странно. — А разве не следовало бы скорее задаться вопросом: отчего Багряные Шпили приняли предложение Майтанета? Что может заставить школу присоединиться к Священному воинству? Что-то тут не вяжется, вы не находите? Ведь не так давно ты, Акка, боялся, что Священная война будет объявлена школам! Короткая пауза. Инрау усмехнулся, словно его насмешила собственная тупость. Эсменет осознала, что отныне и впредь Инрау в подобных делах будет относиться к ней как к равной. Ахкеймион же, как прежде, останется надменным, высшим авторитетом в любых вопросах. Возможно, это и справедливо, учитывая его род занятий. — На самом деле причин тому несколько, — сказал наконец Ахкеймион. — Перед отъездом из Каритусаля мне стало известно, что Багряные Шпили ведут войну — тайную — против колдунов-жрецов фаним, кишаурим. Война длилась уже десять долгих лет. Он на миг прикусил губу. — По неизвестной причине кишаурим убили Сашеоку, который тогда был великим магистром Багряных Шпилей. Теперь у них великим магистром Элеазар, ученик Сашеоки. Ходили слухи, что они с Сашеокой были близки, близки на тот манер, как это принято у айнонов… — Так значит, Багряные Шпили… — начал Инрау. — Надеются отомстить, — закончил Ахкеймион, — и покончить со своей тайной войной. Но дело не только в этом. Ни одна из школ не может понять метафизики кишаурим, Псухе. Всех, даже школу Завета, приводит в ужас тот факт, что их действия не воспринимаются как колдовство. — А отчего это вас так пугает? — поинтересовалась Эсменет. Это был один из тех мелких вопросов, которые она все никак не решалась задать. — Отчего?! — переспросил Ахкеймион, внезапно сделавшись чрезвычайно серьезным. — Ты бы не спрашивала об этом, Эсменет, если бы имела представление, какой мощью мы владеем. Ты себе просто представить не можешь, насколько велика эта мощь, и как хрупки по сравнению с нею наши тела. Сашеока погиб именно потому, что не смог отличить дело рук кишаурим от творения Божия. Эсменет нахмурилась. Она обернулась к Инрау. — С тобой он тоже так себя ведет? — Ты имеешь в виду: осуждает вопрос вместо того, чтобы дать ответ? — насмешливо спросил Инрау. — Постоянно. Ахкеймион сделался мрачнее тучи. — Слушайте! Слушайте меня внимательно. Мы с вами не в игрушки играем. Любой из нас — и в первую очередь ты, Инрау, — может кончить тем, что головы наши сварят с солью, высушат и выставят напоказ перед Чертогом Бивня. А между тем на кон поставлены не только наши жизни. Нечто большее, куда большее! Эсменет умолкла, слегка ошеломленная суровой отповедью. Она осознала, что временами забывает о том, насколько глубок Друз Ахкеймион. Сколько раз она удерживала его в объятиях, когда он пробуждался после одного из своих сновидений? Сколько раз она слышала, как он что-то бормочет во сне на непонятных языках? Она взглянула на колдуна — и увидела, что гнев в его глазах сменился болью. — Я не надеюсь на то, что кто-то из вас осознает, насколько велики ставки. Порой я и сам устаю слышать свою болтовню про Консульт. Но на этот раз что-то не так. Я знаю, для тебя, Инрау, мучительно даже думать о таком, но твой Майтанет… — Майтанет — не мой! Он никому не принадлежит, и именно это… — Инрау запнулся, словно смущенный собственной пылкостью, — именно это делает его достойным моей преданности. Быть может, ты прав, и я в самом деле не способен осознать, насколько велики ставки, но мне известно больше, чем множеству людей. И мне не по себе, Акка. Я опасаюсь, что это еще одна погоня за тенью. Говоря это, Инрау покосился — скорее всего, невольно — на змей, знак шлюхи, вытатуированных на руке Эсменет. Она невольно спрятала ладони под мышки. И тут ее непостижимым образом осенило: ведь за всеми этими событиями кроется настоящая тайна! Глаза ее округлились, она обвела собеседников взглядом. Инрау потупился. Но Ахкеймион пристально смотрел на нее. «Он знает, — подумала Эсменет. — Он знает, что у меня дар на такие вещи». — В чем дело, Эсми? — Ты говоришь, Завету только недавно стало известно, что Багряные Шпили воюют с кишаурим? — Да. Она невольно подалась вперед, как будто то, что она собиралась сказать, лучше было произнести шепотом. — Акка, но если Багряные Шпили в течение десяти лет сумели таить это от Завета, откуда же тогда Майтанет, человек, который совсем недавно сделался шрайей, это знает? — Что ты имеешь в виду? — с тревогой спросил Инрау. — Да нет, — задумчиво сказал Ахкеймион, — она права. Майтанету бы и в голову не пришло обращаться к Багряным Шпилям, если бы он не знал заранее, что эта школа враждует с кишаурим. В противном случае это было бы глупостью. Самая надменная школа в Трех Морях присоединяется к Священному воинству? Подумай сам. Но откуда он мог знать? — Быть может, — предположил Инрау, — Тысяче Храмов это стало известно случайно — как и тебе, только раньше. — Быть может, — повторил Ахкеймион. — Но это маловероятно. Это как минимум требует того, чтобы мы следили за ним вдвое внимательнее. Эсменет снова вздрогнула, но на этот раз от возбуждения. «Мир вертится вокруг таких людей, как эти, а я только что присоединилась к ним!» Ей показалось, что воздух пахнет водой и цветами. Инрау мельком взглянул на Эсменет, потом жалобно уставился на своего учителя. — Я не могу сделать того, о чем ты просишь! Просто не могу! — Ты должен подобраться к Майтанету поближе, Инрау. Твой шрайя чересчур умен и всеведущ. — И что? — спросил молодой жрец с наигранным сарказмом. — Слишком умен и всеведущ, чтобы быть человеком верующим? — Не в том дело, друг мой. Слишком умен и всеведущ, чтобы быть тем, чем кажется. Конец весны, 4110 год Бивня, Сумна Дождь. Если город старый, очень старый, его канавы и водоемы всегда черны, заполнены вековыми отходами. Сумна древнее древнего, и ее воды черны, как смола. Паро Инрау, съежившись и обнимая себя за плечи, осматривал темный двор. Он был один. Повсюду слышался шум воды: глухой шелест ливня, клокотанье в водосточных желобах, плеск в канавах. Сквозь шелест, клокотанье и плеск доносились стенания молящихся. Искаженная мукой и печалью, их песнь звенела в мокром камне и оплетала мысли Инрау надрывными нотами. Гимны страдания. Два голоса: один жалобно взмывал ввысь, вопрошая, отчего, отчего мы должны страдать; второй — низкий, полный угрюмого величия Тысячи Храмов, нес тяжкую истину: люди всегда едины со страданием и разрушением, и слезы — единственная святая вода на свете. «Моя жизнь… — думал Инрау. — Моя жизнь». Он опустил голову и скривился, пытаясь сдержать слезы. Если бы он только мог забыть… Если бы… «Шрайя… Но как такое может быть?» Так одиноко… Вокруг громоздилась кенейских времен кладка, уходящая вдаль, в темные залы Хагерны. Инрау сполз по мокрой стене и принялся раскачиваться, сидя на корточках. Страх был настолько всеобъемлющим, что бежать было некуда. Он мог лишь съежиться еще сильнее и рыдать, стараясь забыться. «Ахкеймион, дорогой мой наставник… Что ты сделал со мной?» Обычно думая о годах, проведенных в Атьерсе, в занятиях, под бдительным оком Друза Ахкеймиона, Инрау вспоминал те дни, когда он с отцом и дядей выходил далеко в море на рыбную ловлю — бывало, над морем собирались тучи, а его отец все вытягивал из моря серебристую рыбу и наотрез отказывался возвращаться в деревню.