Развернувшись с колдовской стремительностью, он вонзил два пальца в кольчугу Муджониша, проломил ему грудину и ухватился за сердце. Инрау вырвал руку — и в воздухе повисла блестящая кровавая нить. Новые невозможные слова. Кровь вспыхнула ярчайшим пламенем, полетела вслед за взмахом его руки в сторону Синтеза. Тварь с воплем сорвалась с перил, нырнула в пустоту. Ослепительные капли крови опалили лишь голый камень. Инрау обернулся бы к Сарцеллу, но снова увидел Муджониша — и замешкался. Шрайский рыцарь упал на колени, вытирая окровавленные руки о свою накидку. Лицо его опадало, словно сдувшийся пузырь, съеживалось, размыкалось. И ни следа. Ни малейшего признака колдовства. «Но как?» И тут что-то сильно ударило Инрау по голове, он опрокинулся наземь и завозился, пытаясь встать. Удар в живот заставил его распластаться на полу. Он увидел пляшущий над ним силуэт Сарцелла. Инрау произнес новые слова — слова убежища. Призрачные обереги взметнулись над ним… Но обереги оказались бесполезны. Рыцарь-командор раздвинул светящийся купол, словно обычный дым, схватил Инрау за грудки и поднял его в воздух. Другой рукой достал хору и провел ею по щеке Инрау. Мучительная боль. Каменный пол ударил в лицо Инрау. Он схватился за обожженное место. Кожа под пальцами поползла и осыпалась, превращенная в соль прикосновением хоры. Обнажившаяся плоть горела. Инрау снова вскрикнул. — Ты еще раскаешься! — услышал он вопль Синтеза. «Никогда!» Гневно глядя на отвратительную тварь, Инрау снова затянул свою нечестивую песнь. Он увидел, как солнце блеснуло сквозь окна ему в лицо… Слишком поздно. Изо рта Синтеза вылетели лучи, подобные тысяче крючьев. Обереги Инрау треснули и разлетелись россыпью осколков. Песнь застыла у него на губах. Воздух сделался плотным, как вода. Инрау всплыл, оторвавшись от пола. Потоки серебристых пузырьков вырывались из его раскрытого рта и уносились к потолку. Вся тяжесть океана обрушилась на него убивающим кулаком. Поначалу Инрау был спокоен. Он видел, как Синтез уселся на плечо к рыцарю и уставился на него голубыми глазками-пуговками. Инрау даже удивился, как красивы его черные перья, чуть отливающие лиловым. Подумал об Ахкеймионе, беспомощном, не подозревающем об опасности. «О Акка! Это еще хуже, чем ты осмеливался представлять себе!» Но он уже не мог ничего поделать. Горло сдавило. Мысли Инрау обратились к богине, к ее неверности — и к своей собственной. Сердце все сильнее и сильнее давило изнутри, и вот его губы невольно скривились и раскрылись. Инрау принялся бестолково, судорожно дергаться и бултыхаться — его идиотские мозги не оставляла мысль, что где-то можно выплыть на поверхность, на воздух. Дикий, не подчиняющийся рассудку рефлекс заставил его сделать вдох. Он задохнулся, закашлялся, вода забила глотку, точно тряпка, вокруг поплыли белые бусины… Потом — жесткий пол. Инрау долго откашливался, хватал ртом обжигающий воздух. Сарцелл схватил его за волосы, поставил на колени, развернул лицом к Синтезу — Инрау видел только размытое пятно. Инрау стошнило, он исторг из своих легких часть сжигавшего их огня. — Я — Древнее Имя, — сказала тварь. — Даже в этом обличье я могу показать тебе истинные муки, глупый слуга Завета! — З-з… — Инрау сглотнул, всхлипнул. — Зачем? Снова эта улыбочка на тонких губках. — Вы ведь поклоняетесь страданию. Как ты думаешь, зачем? Инрау охватил всепоглощающий гнев. Эта тварь не понимает! Она не способна понять. Он хрипло взревел, рванулся вперед, не обращая внимания на выдранные волосы. Синтез отлетел с дороги — но Инрау не собирался его убивать. «Любой ценой, наставник!» Он ударился бедрами о каменные перила — камень рассыпался, точно хлеб. Инрау снова поплыл, но на этот раз все было иначе: воздух хлестал ему в лицо, омывал его тело. Касаясь вытянутой рукой колонны, Паро Инрау летел вниз, к земле. Часть II Император Глава 5 Момемн «Разница между сильным императором и слабым вот в чем: первый превращает мир в свою арену, второй — в свой гарем». Касид, «Кенейские анналы» «Чего Людям Бивня никогда было не понять, так это того, что нансурцы и кианцы — старые враги. Когда две цивилизованные нации враждуют на протяжении веков, это великое противостояние порождает огромное количество общих интересов. У потомственных врагов очень много общего: взаимное уважение, общая история, триумфы, которые, впрочем, ни к чему не привели, и множество негласных договоренностей. А Люди Бивня были незваными пришельцами, дерзким наводнением, угрожавшим размыть тщательно обустроенные каналы куда более древней вражды». Друз Ахкеймион, «Компендиум Первой Священной войны» Начало лета, 4110 год Бивня, Момемн Императорский зал для аудиенций был выстроен с расчетом на то, чтобы улавливать последние лучи заходящего солнца, и потому позади возвышения, на котором стоял трон, стен не было. Солнечный свет свободно струился под своды, озаряя беломраморные колонны и золотя подвешенные между ними гобелены. Ветерок разносил дым от курильниц, расставленных вокруг возвышения, и аромат благовонных масел смешивался с запахом моря и неба. — Что-нибудь слышно о моем племяннике? — спросил Икурей Ксерий III у Скеаоса, своего главного советника. — Что пишет Конфас? — Ничего, о Бог Людей, — ответил старик. — Но все в порядке. Я в этом уверен. Ксерий поджал губы, изо всех сил стараясь казаться невозмутимым. — Ты можешь продолжать, Скеаос. Шурша шелковым одеянием, старый, иссохший советник повернулся к чиновникам, собравшимся вокруг возвышения. Сколько Ксерий себя помнил, его постоянно окружали солдаты, послы, рабы, шпионы и астрологи… Всю жизнь он был центром этого суетливого стада, колышком, на котором держалась потрепанная мантия империи. И теперь ему внезапно пришло в голову, что он никогда не смотрел никому из них в глаза — ни разу. Смотреть в глаза императору разрешалось лишь особам императорской крови. Эта мысль ужаснула его. «Кроме Скеаоса, я никого из этих людей не знаю!» Главный советник обратился к ним. — Это не будет похоже ни на одну аудиенцию из тех, на каких вам приходилось присутствовать раньше. Как вам известно, прибыл первый из великих владык айнрити. Мы — врата, которые он и ему подобные должны миновать прежде, чем принять участие в Священной войне. Мы не можем воспрепятствовать или помешать их проходу, однако мы можем повлиять на них, заставить их увидеть, что наши интересы и представления о том, что такое справедливость и истина, совпадают. Что касается присутствующих — молчите. Не двигайтесь. Не переминайтесь с ноги на ногу. Сохраняйте на лицах выражение сурового участия. Если этот глупец подпишет договор — тогда, и только тогда мы можем позволить себе отбросить условности. Можете смешаться с его свитой, разделить с ними угощение и напитки, которые предложат рабы. Но держитесь начеку. Помалкивайте. Не открывайте ничего. Ничего! Вам, возможно, кажется, что вы находитесь вне круга этих событий, но все не так. Вы сами и есть этот круг. У вас нет права на ошибку, друзья мои: на весах лежит судьба самой империи! Главный советник посмотрел на Ксерия. Тот кивнул. — Пора! — провозгласил Скеаос и взмахнул рукой в сторону противоположной стены императорского аудиенц-зала. Огромные каменные двери, память о киранейцах, найденные на руинах Мехтсонка, торжественно отворились. — Его преосвященство лорд Нерсей Кальмемунис, палатин Канампуреи! — объявил голос у дверей. У Ксерия отчего-то перехватило дыхание, пока он смотрел, как его церемониймейстеры ведут конрийцев через зал. Несмотря на данное себе незадолго до этого слово сохранять неподвижность — он был уверен, что люди, напоминающие статуи, выглядят мудрее, — император обнаружил, что теребит кисти на своей льняной юбочке. За свои сорок пять лет он принял бесчисленное количество просителей, посланцев мира и войны со всех Трех Морей, но Скеаос был прав: подобного посольства здесь еще не бывало. «Судьба самой империи…» Прошло несколько месяцев с тех пор, как Майтанет объявил Священную войну язычникам Киана. Призыв этого демона, подобно сырой нефти, стремительно растекся по Трем Морям и воспламенил сердца людей всех айнритских народов — воспламенил одновременно благочестием, жаждой крови и алчностью. Вот и сейчас в рощах и виноградниках за стенами Момемна обитали тысячи так называемых Людей Бивня. Однако до прибытия Кальмемуниса они почти полностью состояли из всякого сброда: свободных людей низших каст, бродяг, ненаследственных жрецов разных культов и даже, как докладывали Ксерию, толпы прокаженных. Короче, людей, которым не на что было надеяться, кроме как на призыв Майтанета, и которые не понимали, какую ужасную цель поставил перед ними их шрайя. Такие люди не стоят и плевка императора, а уж тем более не стоят они того, чтобы император из-за них беспокоился. А вот Нерсей Кальмемунис — совсем другое дело. Из всех знатных айнрити, которые, по слухам, заложили свои родовые поместья ради священного похода, он первым достиг берегов империи. Его прибытие всколыхнуло население Момемна. По всем улицам были развешаны глиняные таблички с благословениями, что продавались в храмах по медному таланту штука. На огненных алтарях Кмираля непрерывно возжигались жертвы. Все понимали, что такие люди, как Кальмемунис с его вассалами, будут парусом и кормилом Священной войны. Но кто будет им лоцманом? «Я». Охваченный коротким приступом паники, Ксерий оторвал взгляд от приближающихся конрийцев и посмотрел наверх. Под сумрачными сводами, как всегда, порхали и чирикали воробьи. И это, как обычно, успокоило императора. На миг он задумался о том, что такое для воробья император? Просто еще один человек, и все? Ему казалось, что такого быть не может. Когда он опустил взгляд, конрийцы уже закончили преклонять пред ним колени. Ксерий с отвращением отметил, что у нескольких из них в волосах и умащенных маслом завитках бород запутались цветочные лепестки — свидетельство подобострастия жителей Момемна. Они стояли плечом к плечу, одни моргали, другие прикрывали глаза ладонью от солнца. «Для них я — тьма, обрамленная солнцем и небом». — Всегда приятно принимать у себя заморских сородичей, — сказал он с удивительной решительностью. — Как у вас дела, лорд Кальмемунис? Палатин Канампуреи вышел вперед и встал перед величественными ступенями, инстинктивно укрывшись в длинной тени Ксерия от слепящего света солнца. Высокий, широкоплечий, палатин представлял собой внушительное зрелище. Маленький рот, которого было почти не видно под бородой, свидетельствовал о вырождении, однако розово-голубому одеянию, в которое был облачен палатин, мог бы позавидовать и сам император. Конрийцы выглядели с этими своими бородами совершенно по-варварски, в особенности среди чисто выбритых элегантных нансурских придворных, но одевались они безупречно. — Спасибо, неплохо. А как идет война, дядюшка? Ксерий едва не подскочил на троне. Кто-то ахнул. — Он не хотел оскорбить вас, о Бог Людей, — поспешно шепнул Скеаос. Конрийские аристократы часто называют более знатных людей «дядюшка». Таков их обычай. «Да, — подумал Ксерий, — но почему он сразу начал с упоминания о войне? Он хочет меня поддеть?» — О какой войне вы говорите? О Священной? Кальмемунис, прищурившись, обвел взглядом то, что ему должно было казаться стеной темных силуэтов вокруг. — Мне говорили, что ваш племянник, Икурей Конфас, отправился в поход против скюльвендов на севере.