Но жуткие фигуры попадали, загребая снег, и странный, нечеловеческий вой понесся сквозь лес. Вот упало еще несколько, и наконец только высокий монах остался стоять. Охотнику показалось, что издали доносится лай его псов. Келлхус тащил его дальше. Радужные искорки вспыхивали на снегу в лучах восходящего солнца. Они пробирались сквозь кустарник. Левет скорчился, поглощенный болью в плече, но монах был неумолим. Келлхус влек его вперед так стремительно, как Левет и здоровым-то не ходил. Они преодолевали снежные заносы, обходили стволы, проваливались в овраги и выкарабкивались наружу. Руки монаха не отпускали, не оставляли его, словно тонкая железная стойка, которая снова и снова не давала упасть. Ему все казалось, что он слышит собачий лай. «Песики мои…» Наконец его привалили к стволу дерева. Дерево казалось каменным столбом, подходящей опорой, чтобы умереть. Он с трудом отличал лицо Келлхуса, чьи борода и капюшон были покрыты инеем, от голых заснеженных ветвей. — Левет, — говорил Келлхус, — думай, Левет, думай! Жестокие слова! Они вернули его к реальности, напомнили о его горе. — Мои собачки, — всхлипнул Левет. — Я их слышу… В голубых глазах не отразилось ничего. — Сюда идут еще шранки, — сказал Келлхус, переводя дыхание. — Нам нужно убежище. Место, где мы могли бы укрыться. Левет запрокинул голову, сглотнул, когда в горло ему вонзилось острие боли, попытался взять себя в руки. — Куда… в каком направлении мы шли? — На юг. Все время на юг. Левет оттолкнулся от дерева, повис на монахе. Его неудержимо трясло. Он закашлялся и посмотрел сквозь лес. — Сколько ру-ру-ру… — он судорожно втянул воздух, — сколько р-ручьев мы п-перешли? Он чувствовал жар дыхания Келлхуса. — Пять. — На з-запад! — выдохнул Левет. Он откинулся назад, чтобы заглянуть монаху в лицо, не отпуская его плеч. Ему не было стыдно. Этого человека нельзя стыдиться. — Нам н-надо н-на зап-пад, — продолжал он, привалившись лбом к губам монаха. — Разв-валины. Н-нелюдские разв-валины. Т-т-там есть где сп-прятаться. Он застонал. Мир вокруг завертелся колесом. — Они н-недалеко, их д-должно быть в-видно отсюда. Левет почувствовал, как заснеженная земля ударилась об его тело. Ошеломленный, все, что он мог, это свернуться клубком. Сквозь деревья он видел фигуру Келлхуса, расплывшуюся из-за слез. Монах уходил все дальше через чащу. «Нет-нет-нет!» — Келлхус! Ке-еллху-ус! — всхлипнул он. «Да что же происходит?» — Не-е-ет! — взвыл он. Высокая фигура растаяла вдали. Склон был опасный. Келлхус хватался за сучья, проверял каждый шаг, прежде чем поставить ногу, чтобы не угодить в провал, скрытый под снегом. Склон густо зарос елями, напрямик никак не пройти. Раскидистые полукружия нижних веток цеплялись за ноги. Здесь царил сумрак, не похожий на обычный бледный зимний свет. Когда Келлхус наконец выбрался из ельника, он поднял голову — и застыл, пораженный открывшимся пейзажем. Занесенная снегом вершина походила на оскалившегося голодного пса. На ближних склонах высились развалины ворот и стены. За ними торчал на фоне неба засохший дуб невероятных размеров. Из темных туч, цеплявшихся за вершину, лил дождь, и одежда Келлхуса тут же покрылась корочкой льда. Келлхуса потрясло, из каких циклопических камней сложены ворота. Многие блоки не уступали по размерам дубу, который они сейчас загораживали. На надвратной перемычке было высечено запрокинутое лицо: пустые глаза, долготерпеливые, как само небо. Келлхус миновал ворота. Здесь склон сделался более пологим. Лесная чаща за спиной почти растворилась в стене усиливавшегося дождя. Однако шум нарастал. Дуб погиб уже давным-давно. Кора его отсохла и осыпалась с колоссальных ветвей, сучья торчали в небо подобно кривым бивням. Ветер и дождь ничто уже не задерживало. Келлхус обернулся. Из кустов показались шранки и, завывая, бросились вверх по склону, увязая в снегу. Это место такое открытое. Мимо свистели стрелы. Келлхус взял одну из воздуха и принялся ее изучать. Стрела была теплая, как будто ее держали на теле. Потом в руке у него очутился меч. Меч засверкал в пространстве вокруг Келлхуса, рассекая небо подобно ветвям дерева. Шранки накатили темной волной, но Келлхус был там прежде них, опережая их на миг, так, что они не могли предвидеть его действий. Каллиграфия воплей. Чавканье изумленной плоти. Монах сбивал восторг с их нечеловеческих лиц, ходил между ними и останавливал колотящиеся сердца. Они не видели, что эти обстоятельства священны. Они лишь алкали пищи. Келлхус же был одним из Обученных, дуниан, и все события повиновались ему. Шранки подались назад, завывания поутихли. Несколько мгновений потолклись вокруг него — узкоплечие, с собачьими, сдавленными с боков грудными клетками, воняющие кожей, с ожерельями из человечьих зубов. Келлхус терпеливо стоял перед лицом их угрозы. Он был безмятежен. Они бежали. Монах наклонился к одному, что еще корчился у его ног, взял за глотку, приподнял. Прекрасное лицо шранка исказилось от ярости. — Куз’иниришка дазу дака гуранкас… Существо плюнуло в Келлхуса. Монах пришпилил его мечом к стволу дуба. Потом отступил назад. Оно завизжало, задергалось. «Что это за существа?» За спиной всхрапнула лошадь, ледяной наст захрустел под копытами. Келлхус выдернул меч из ствола и стремительно развернулся. Сквозь стену ледяного дождя конь и всадник казались не более чем серыми силуэтами. Келлхус, не сходя с места, смотрел, как они медленно приближаются, его лохматые волосы смерзлись в мелкие сосульки и теперь гремели на ветру. Конь был огромный, почти шести футов в холке, вороной. Всадник кутался в серый плащ, расшитый еле заметными узорами — словно бы небрежно нарисованными лицами. На нем был шлем без навершия. Лица под шлемом почти не видно. Зычный голос прогремел на куниюрском: — Вижу, ты умирать не собираешься! Келлхус молчал. Держался настороже. Дождь шумел, как осыпающийся песок. Всадник спешился, но держался по-прежнему на расстоянии. Он рассматривал неподвижные тела, вытянувшиеся у его ног. — Потрясающе, — сказал незнакомец, потом поднял взгляд на Келлхуса. Монах увидел глаза, блеснувшие из-под шлема. — У тебя должно быть имя! — Анасуримбор Келлхус, — ответил монах. Молчание. Келлхусу показалось, что он чувствует растерянность собеседника. Странную растерянность. — Оно говорит на языке… — буркнул наконец человек. Он подступил ближе, разглядывая Келлхуса. — Да, — сказал он. — Да… Ты не потешаешься надо мной. Я вижу в твоем лице его кровь. Келлхус вновь промолчал. — Ты обладаешь и терпением Анасуримбора. Келлхус изучил его и обратил внимание, что плащ расшит отнюдь не стилизованными изображениями лиц, как он было подумал, а настоящими лицами, искаженными от того, что их растянули в ширину. Владелец плаща был могуч, хорошо вооружен и, судя по тому, как он держался, нимало не опасался Келлхуса. — Я вижу, ты ученик. Знание — это сила, верно? Этот не похож на Левета. Совсем не похож. И снова шум ледяного дождя, мало-помалу впаивающего убитых в снег. — Не следует ли тебе, смертный, бояться меня, зная, кто я таков? Ведь страх — тоже сила. Способность выживать. Незнакомец начал обходить Келлхуса, аккуратно переступая через раскинувшиеся по снегу конечности шранков. — Вот что разделяет ваш род и мой! Страх. Цепкое, хваткое стремление выжить. Для нас жизнь — это всегда… решение. А для вас… Ну, скажем так: это жизнь решает за вас. На это Келлхус наконец ответил: — Что ж, тогда, видимо, решение за тобой. Незнакомец помолчал и печально откликнулся: — А-а, насмешка. Это у нас как раз общее. Выпад Келлхуса был преднамеренным, но цели он не достиг — или, по крайней мере, так казалось поначалу. Незнакомец внезапно опустил свое невидимое лицо и помотал головой, бормоча: — Оно смеется надо мной! Смертный надо мной смеется… Что же мне это напоминает, что же?..