– И еще одно… Он… при всем моем уважении к этому замечательному, очень талантливому чародею, его никак не назовешь… бескорыстным. Если говорить правду в глаза и не прибегать к ложному славословию, мэтра Кауда можно назвать даже… жадным. За свои услуги он берет недешево… так что понадобятся деньги. И немало. Джиданна отвела взгляд первой. У нее осталась едва ли дюжина медных хольдарков. Этого хватит, чтобы один раз скромно пообедать. В самой дешевой таверне. Мектиг некоторое время ворчал – благодаря расправе над бандой Ирги Сварливца в его кошеле звенела сотня серебряных ханнигов. Если не слишком барствовать, на эти деньги можно прожить две, а то и три луны. Дольше всех кобенился Плацента – в его каморке был тайник с двадцатью добрыми золотыми хдарками. Одному полугоблину этого хватит на целый год, четверым… на четверых Плацента делить не хотел. – Что ж, вижу, что и эту проблему придется решать мне, грешному, – тяжко вздохнул Дрекозиус, открывая нишу в стене и доставая тяжелый кошель. – За годы беспорочной службы я вымолил у богов малую толику сего презренного металла… что ж, пусть теперь он послужит благому делу. – Вот это правильно, святоша, – хрюкнул Плацента, ощупывая кошель масленым взором. – Сколько там у тебя – хдарков двести… нет, двести двадцать! – Необычайно точная догадка, сын мой, – внимательно глянул на полугоблина жрец. – Здесь двести двадцать два полновесных золотых хдарка. Плацента только фыркнул. Кошель манил его, как кусок хлеба голодного. В голове щелкали цифры, мелькал курс золотого хдарка, монеты превращались в роскошные яства, дорогие вина и покладистых блудниц. Полугоблинов привечают только самые грязные шлюхи, но Плацента по опыту знал, что куча золота превратит в грязную шлюху даже монашку. – Что ж, дети мои, если мы пришли к соглашению, предлагаю нам сейчас разойтись по домам, собрать вещи в дорогу и завтра утром встретиться у северных городских ворот. Думаю, будет не очень разумным отправляться в путь с бухты-барахты – все-таки идти нам предстоит в горы, а на дворе еще зима. Отдохните как следует, выспитесь, поешьте. На том и порешили. Оставив жреца отдавать распоряжения на время своего отсутствия, дармаг, полугоблин и волшебница вышли наружу. Джиданна сразу пошла домой, не посчитав нужным даже попрощаться. Плацента же покосился на Мектига и неохотно спросил: – Слышь, дерьмозад, тебе переночевать-то есть где? – Нет, – проронил Мектиг. – Тля… Ладно, тля, пошли ко мне, кину тебе соломы в углу. И вроде в казане у меня еще какие-то отбросы остались… Глава 8 Под потолком шуршали летучие мыши. Издали доносился приглушенный звон кирок и рев тяглового бегемота. В этой штольне работы не велись уже довольно давно, потому было здесь сравнительно тихо. Хобии, когда иссякла жила, опечатали вход Каменной Паутиной, но, будучи слепыми, не заметили в одном месте прорехи. Фырдуз нашел ее случайно, но долгое время не знал, для чего та может пригодиться. Теперь же они с Тревдохрадом притаились за ней и ждали. Их смена закончилась час назад, но они не отправились спать, а проскользнули сюда. Кобольд несколько дней следил за передвижениями хобиев и других каторжан, замечал и запоминал маршруты. Особенно его интересовал один конкретный каторжанин. Лук-Бат, единственный на шахте циклоп. Неизвестно, где и как хобии его поймали, но приходилось великану тяжко. Вшестеро выше своих мучителей, он мог убить любого из них просто ударом кулака. Поэтому хобии приковали его к огромной вагонетке, да еще и выкололи глаз. Лук-Бат толкал свою вагонетку сложным маршрутом, но через каждые два часа этот маршрут приводил его к опечатанной штольне. И сейчас, перед тем, как в ней притаиться, Фырдуз кое-что оставил аккурат на пути движения. Грохот стал слышен заранее. Циклоп шагал грузно, упершись ручищами в стальные ободы. Ему почти не давали отдыхать. На израненных ступнях темнела запекшаяся кровь – ослепший, великан не видел, куда ступает. Среди каторжан находились сволочи, видящие забаву в том, чтобы кинуть ему под ноги острый камень или ржавую железку. Фырдуз чувствовал угрызения совести. Он сам только что сделал нечто гораздо худшее. Лук-Бату будет очень больно, он будет очень страдать… и скорее всего умрет. Почти наверняка умрет. Возможно, сам он примет смерть с облегчением. Уже немолодой, донельзя истерзанный, он и так мучается. День за днем по грязным шпалам, чувствуя неуходящую тяжесть, не видя ни зги. Вряд ли ему вообще долго осталось. И все-таки Фырдуз долго колебался, прежде чем прибегнуть к этому плану. Он просто не нашел другого верного способа, поэтому в конце концов заставил совесть умолкнуть. Вот Тревдохраду было все равно. На шаркающего ногами циклопа он смотрел с отвращением, желая только одного – выбраться поскорее, любой ценой. Лук-Бат подкатил вагонетку к месту, где Фырдуз воткнул рог кирки, щедро вымазанный едким маслом. Если смешать в нужных пропорциях помет красной летучей мыши и мякоть поганки Кортара, можно сварить довольно мерзкую дрянь – кортаротоксин. Он не убивает, но заставляет испытывать постоянную резкую боль. И сейчас циклоп наступил аккурат на ловушку. Он громко застонал, пошатнулся, а из грязной огрубевшей стопы хлынула кровь. Но подействовал яд не сразу. Ощутимо хромая, Лук-Бат потащился дальше. Все ближе и ближе к опечатанной штольне, а главное – одному из выходных туннелей. Не самый широкий туннель, не слишком часто используемый, однако все-таки действующий, а потому охраняемый. Шестеро хобиев дежурили там круглые сутки – с пиками и самострелами. Иногда Фырдуз гадал, зачем этим слепцам самострелы. Он ни разу не видел, чтобы хобии ими пользовались. Подходя все ближе к туннелю, Лук-Бат все сильнее шатался и дрожал. По его жилам разливался яд, вены вздувались, из горла вырывались хрипы. Вот он остановился совсем, и хобии сразу насторожились. Они не видели циклопа, но слышали шаги и лязг вагонетки, ощущали дрожь земли. – Эй, большой! – гортанно выкрикнул один, опуская копье. – Зачем встал? Иди, большой! Циклоп не ответил. Его сотрясало судорогой. Не в силах терпеть, он задергался, замахал руками. Цепи зазвенели, глубоко врезались в кожу, и циклоп едва не упал. – Не рвись, большой! Не рвись! – закричали хобии. – Стой смирно! Иди дальше! Двое из них подошли ближе, остальные напряженно вслушивались, поводили длинными рыльцами. Циклопу становилось все хуже. Он продолжал рваться, обливаясь кровью, но внутренняя боль жгла сильнее. В одном месте цепь уже лопнула. – Большой бунтует! – воскликнул хобий, пыряя его копьем. – Не бунтуй! Эта новая боль стала последней каплей. Лук-Бат заревел, как бешеный дракон… и разорвал цепи! Страшным толчком он опрокинул вагонетку и замахал ручищами, затопал ножищами! Одного хобия убило сразу же. Лук-Бат шваркнул его обрывком цепи так, что едва не распахал надвое. А метнувшись на звук, он вырвал копье у другого стражника, переломил, как хворостинку, и воткнул древко в мохнатое горло. Остальные четверо гневно заверещали. Один бросился за подмогой, трое других принялись стрелять из самострелов. Но их болты, смертельные для кобольда или хобия, лишь застревали в дубленой шкуре циклопа. Единственное уязвимое место этих громадин – глаз, а его Лук-Бату уже выкололи. Фырдуз молча сжал пальцы Тревдохрада. Именно ради этой кутерьмы он и отравил несчастного. Теперь, пользуясь шумом, они с цвергом выбежали из опечатанной штольни и ринулись к выходному туннелю. Стражники были целиком поглощены циклопом. Хоть и слепой, он сумел убить еще одного, а последние двое уже не рисковали приближаться. – Большой! Умри, большой! – вопили они. – Умри скорее! Но даже в таком тарараме они услышали убегающих кобольда и цверга. Или почуяли. Водя рыльцем, хобий резко развернулся к ним и заверещал: – Стойте, низшие! Стойте! Не бегите! Фырдуз и не подумал остановиться. А вот Тревдохрад чуть замедлил шаг. Хобиев осталось всего двое – пожалуй, цверг с киркой сумеет их одолеть… и тут один из них спустил тетиву. Стрела вошла Тревдохраду меж ребер. Хоть и слепой, хобий подстрелил его, как крысу. Цверг зашатался, лицо его страшно побледнело. Но сердце все же осталось цело. Пробило только легкое. Уже не помышляя о драке, Тревдохрад развернулся и затопал прочь, превозмогая боль. Хобии кричали им вслед, стреляли еще, но больше уже не попадали. А гнаться они не посмели – всего вдвоем, оставляя за спиной бушующего циклопа. Хотя Лук-Бат уже почти и не бушевал. Истыканный стрелами, смертельно уставший, потерявший невесть сколько крови, он медленно умирал. Все еще стоял на ногах, все еще потрясал обрывками цепей, но уже все тише, все слабее. А на шум бежали другие хобии. Десятки вооруженных до зубов слепых карликов… Тревдохрад выдернул стрелу еще на бегу. Та не была зазубрена, не была и смазана ядом. Зажав рану просто пальцами, стиснув покрепче зубы, цверг молча топал за кобольдом. Фырдуз бежал без устали – как только хобии разберутся с Лук-Батом, тут же отправят погоню. До той поры надо либо удрать, либо спрятаться. Лучше удрать. Под землей от хобиев нигде толком не спрячешься. Со своими носами они могут идти даже по совсем остывшему следу. Затеряться можно только там, где много других запахов – нюх у хобиев чуткий, но не тонкий, одного кобольда от другого не отличают. В большом городе они с Тревдохрадом будут в безопасности. Этим туннелем редко пользовались. Освещения никакого – цверг шел почти вслепую, ведомый более зорким кобольдом. Фырдуз шарил по стене рукой, перебирал кончиками пальцев по чуть заметным засечкам, указательным рунам. Он ужасно надеялся, что спутник не помрет по дороге. По счастью, не так уж и далеко было идти. Мифриловую шахту прорыли всего-то в паре часов пути от Суркура, родного города Фырдуза. Сейчас таких шахт везде полно – хобии копают руды жадно, тянут все в свои кладовые. Однако Фырдуз вел Тревдохрада окольными путями, делая большой крюк. Он избегал основных туннелей, предпочитая боковые веточки, где редко встречались живые. Внимательно слушал и нюхал, но полагался все же больше на зрение – это единственное, в чем кобольд превосходит хобиев. Единственная возможность обнаружить их первым. Повсюду были патрули, кордоны. Почти все туннели перекрыли рогатками и проверяли каждого, кто входил или выходил. Но, по счастью, не очень внимательно. Хобии заняли весь Кобольдаланд, вобрали его в свое ханство. Теперь бежать особо-то и некуда. На востоке сплошь только они, на границе с Кободардом стоят их войска, а в Рекулан пойдет только сумасшедший. Ну а все пути Наверх хобии закупорили и сторожат, как щелки своих жен. Фу. При одной мысли о женах хобиев – этих коротконогих кротихах с усатыми рыльцами – Фырдуза передернуло. После оккупации они тоже стали встречаться в городе – одни пришли с захватчиками, других потом выписали сюда вояки. Чтобы попасть в город, Фырдуз и Тревдохрад прибились к череде колядовщиков. Сегодня Бриллиантовый Лебедь, последний день лета. Здесь, Внизу, лето и зима не различаются ничем, но Наверху, говорят, зимой сильно холодает, вода замерзает, еды становится мало. Наверное, правда, потому что зимой Верхние и в самом деле привозят куда меньше своей еды – вкусных растений, мяса больших зверей и диковинных сластей. Поэтому Внизу зимой тоже становится голоднее. Кобольды могут прокормить себя и сами – грибами и съедобными мхами, слепышами и пещерной рыбой. Но без поставок Сверху все одно становится не так сытно, не так лакомо. Так что конец лета Нижних тоже огорчает. К тому же завтра Маладис, Злой День. Худший день в году, когда нечисть лезет изо всех дыр и может случиться что угодно. В прежние годы Фырдуз, как и любой нормальный кобольд, на Маладис закупоривался в своем домике, до самого утра сидя тихо и незаметно. Поэтому накануне многие собираются в череду и обходят вокруг города, распевая псалмы. Хобии сему не препятствуют – они и сами в Маладис лишний раз носу за порог не высунут. С колядовщиками Фырдуз и Тревдохрад в город и просочились. Ходили те неровно, вразнобой, разделялись в туннелях и снова собирались – так что подсчитать их было нереально. Поди разбери, кто выходил изначально, а кто приблудился потом. Город – он хоть и оккупирован, но все же пока не каторга, какую-никакую свободу хобии его жителям оставили. Тревдохрад старался держаться. Нельзя было показать ранение. Еще по пути его замотали потуже, Фырдуз залепил дырку влажным мхом – авось пронесет, не почуют хобии запах крови.