– Она сообщила что-нибудь новое? – Нет, ничего. – Ты не можешь просто взять и начать расследовать все снова самостоятельно, – сказала Марта. – Это исключено. Надеюсь, ты понимаешь. Ты должен предоставить это нам. Последовала долгая пауза. Конрауд ломал голову, надо ли ему делать следующий шаг. Он ждал, что Марта рано или поздно заведет такой разговор, и много думал, что ему предпринять. А сейчас, когда ему подвернулась возможность сказать последнее слово, он решил ею не пользоваться. – Что же мне передать Хердис? – спросил он. – Какой еще Хердис? Ты вообще о чем? – Сестре мальчика, который был на Эскьюхлид. – А что с ней? – Она попросила меня помочь ей – ради брата. А я согласился. – Что это ты еще выдумал? – Я не выдумал. Я собираюсь сделать это ради нее. Ты ведь не запретишь мне говорить с людьми. – Как, ты собираешься… ты хочешь быть каким-то частным детективом? Да ты шутишь? – Частным детективом? – засмеялся Конрауд. – Я хочу оказать ей такую услугу – и все. А ты с ней говорила? – Да, и скажу я тебе, ее догадка туманна. Ужасно туманна. – А мне показалось, что она говорит убедительно, и я хочу ей помочь. – Ей? Ты же этим занимаешься ради самого себя, а не других! – Думай, как хочешь. – Ты не можешь скрывать от нас сведения, если что-то узнаешь. Ты не можешь просто взять и заняться расследованием. Ты же вышел на пенсию! – Если узнаю что-нибудь стоящее, я тебе сообщу, – сказал Конрауд и завершил разговор. – Все нормально? – спросил Хугоу, когда Конрауд вернулся за стол. – Да все хорошо, это просто Марта. – Но все-таки, – сказала Сирри, покуда прервавшая свой рассказ о «лайфстайл-активисте», который часто заходил к ней в магазин. В руке у нее появился бокал, и она пустилась в пространное рассуждение об этой личности и о своей дружбе с ним, и о тех и этих его мнениях, которые у них так совпадали. Конрауд сидел в глубокой задумчивости после разговора с Мартой, часто терял нить рассказа, кивал и пытался улыбаться, не имея ни малейшего понятия, о чем речь. После этого отец с сыном сидели одни в гостиной и беседовали о футболе – предмете, столь же никчемном с точки зрения невестки, как лайфстайл-активист – с их точки зрения. А Сирри отошла поговорить по телефону. – Что хотела от тебя Марта? – спросил Хугоу, когда о футболе они наговорились. Его назвали в честь дедушки с материнской стороны. Он был высокий, худощавый, с красивым лицом. Что бы ни случилось, он всегда проявлял спокойствие и бесстрашие. – Это насчет Сигюрвина. – Ты снова погрузился в это расследование? – Ну, не то чтобы погрузился. Я за ним просто наблюдаю. – Наверно, тебе стало не по себе, когда его нашли. – Не без этого. Я такого не ждал. Я вообще не надеялся, что Сигюрвин отыщется. – Наверно, ты как раз надеялся: что он не найдется. Конрауд посмотрел на сына. – Я этим делом наелся по горло. А теперь меня в него снова втягивают. Не надо мне было встречаться с Хьяльталином в тюрьме. – Ты ведь не мог иначе. – Да, наверное, не мог. – И тебе так и не удалось стряхнуть это с себя. – Было бы неплохо раз и навсегда докопаться до сути этого дела, – сказал Конрауд. – И сейчас как раз была бы самая пора. 15 Осенние циклоны стали реже, погода улучшилась. Конрауд пытался сполна насладиться ласковыми солнечными осенними днями и отправлялся на долгие прогулки по заросшей лесом долине рек Этлидараур. Он был уже не так ловок, как раньше, тело стало менее гибким и проворным, суставы, ноги и спина побаливали. А в остальном здоровье у него было отменное, он редко недомогал, только принимал в день одну таблетку для снижения холестерина в крови – и больше ничего. Во время одной из таких прогулок он позвонил Сванхильд. – Тебе еще что-нибудь известно о том орудии, которым был убит Сигюрвин? – спросил он. – У тебя есть какие-нибудь соображения, что это могло быть? – Наверное, труба или арматура, какой-нибудь тяжелый предмет, может, монтировка. Что-нибудь, склонное ржаветь. В ране мы нашли фрагменты ржавчины, а сейчас исследуем следы других веществ или оставшуюся грязь. Он получил два удара. И это не несчастный случай. Он ни на что не упал. Его кто-то ударил с целью нанесения увечий. Ты Марту не расспрашивал? – Нет, – ответил Конрауд. – Значит, оба удара пришлись по затылку? – Можно представить, что нападение застало его врасплох. К нему кто-то незаметно подкрался. Я не нашла никаких признаков того, чтоб он хоть как-то защищался. Других повреждений на теле нет. Судя по всему, он обладал отменным здоровьем, потому что был молод. – А есть какие-нибудь объяснения тому, почему его затащили на ледник? Какая им от этого выгода? – Если надо что-то спрятать – чем ледник хуже других мест? – Но мы-то про него не подумали. – Ты от меня все время будешь бегать? – спросила Сванхильд, когда Конрауд собрался закончить разговор. – Не знаю, – ответил он. – Но мы же с тобой разговариваем? – Не о том, что важно. – По-моему, я от тебя вовсе не бегаю. – Ты так поступал с тех самых пор, как она заболела, – сказала Сванхильд. – Может, тебе пора перестать? – Мне надо было рассказать ей все о нас. – А чем бы ей это помогло? – Не знаю, но мне бы точно полегчало, – ответил Конрауд. – Я должен был бы рассказать ей все-все, да так и не стал, а потом уже было поздно. На этом разговор завершился, и Конрауд продолжил свою прогулку вдоль Этлидараур. Раньше тем же днем у него были дела в центре города, он заходил в Центральную больницу и ненадолго встретился с больничным пастором – последним человеком, с которым Хьяльталин разговаривал перед смертью. Этого пастора Конрауд знал и считал его приятным человеком. В свое время пастор даровал им утешение, когда усилилась болезнь Эртны. Он все знал о Конрауде и Хьяльталине и сказал, что почти ждал, что Конрауд к нему заглянет. – А в целом у вас как дела? – спросил пастор, пока они сидели в больничном коридоре. – Спасибо, хорошо, – ответил Конрауд. – Стараюсь не скучать. – Это хорошо, – ответил пастор – человек лет пятидесяти, со спокойными манерами, тихим убаюкивающим голосом, который он никогда не считал нужным повышать. – Наверное, вы хотите что-то узнать про Хьяльталина? Или я ошибаюсь? Вряд ли вы начали верить в Бога? Конрауд улыбнулся. Однажды они дискутировали о божественном, но дискуссия получилась довольно односторонней. Конрауд – знакомый с Библией атеист – считал идею Бога абсолютно нелепой, заявлял, что не верит в идею творения, а догмат о трех лицах (Бог – Иисус – Святой Дух) считал в лучшем случае непонятным. Кто такой этот святой дух, спрашивал он. Разве его не изобрели на каком-то церковном соборе? На конференции!? Мол, кто за троичность, поднимите руки! Конрауд начал сердиться. Пастор – малорослый, плотный, по имени Пьетюр, – не стал с ним спорить. – Он так и не признал свою вину, – немного помолчав, сказал Конрауд. – Я думал: а вдруг он под конец что-нибудь сказал? Я виделся с ним в тюрьме за несколько недель до его смерти. – Он мне рассказывал. – Выглядел он скверно. – Да, его состояние резко ухудшилось. Но он не считал, что виной этому пребывание в тюрьме. Хьяльталин был рад, что вы к нему заглянули. Он об этом говорил. – Я спросил: раз уж он в таком положении, не желает ли он сказать правду, ведь ему все равно нечего терять. Но толку от этого не было. – Разумеется, содержание нашего с Хьяльталином разговора не подлежит разглашению, – ответил пастор, – но если вы ищете что-нибудь в таком роде, то я отвечу вам: он заявлял то же, что и раньше. – Он вообще говорил об этом деле? Пастор задумался.