Конрауд не спешил. Он рассматривал товары и наблюдал за Салоуме, обслуживающей клиента – женщину, которая искала качественную, но не слишком дорогую одежду. Они обе украдкой косились на него, очевидно, думая, что он ищет что-нибудь для своей жены, – а может, любовницы. Наконец все покупатели ушли, и Салоуме подошла к нему. Она его узнала: помнила его еще с тех времен, когда расследование было в самом разгаре. – Вы со мной уже разговаривали, – сказала она. – Теперь что? – Полиция? – уточнил он. – Конечно, а кто же еще! – Вы ведь меня помните, – сказал он. – Конрауд. Да. Я все помню. Я-то думала, это все давно закончилось, – как вдруг они находят труп на леднике! От этого дела просто никак не отвязаться! – Я больше в полиции не работаю, – сказал Конрауд. – Да ну, – удивилась Салоуме, – тогда что же вы тут делаете? – Да я так, по привычке, – он попытался свести все к шутке, но этот путь оказался тернистым. – Постойте-ка: если вы там больше не работаете, разве вас это еще касается? – Как вы сами говорите, от этого дела просто так не отвязаться. – Да знаю я, правда, это просто… мне надо будет с вами поговорить? Она замолчала, бросая на него вопросительный взгляд. Ему показалось: она бы ничего не имела против, если б Сигюрвина так и не нашли, а дело не подняли вновь, и больше всего ей хотелось бы просто жить дальше, и чтоб ее не тревожили из-за событий, так долго сильнейшим образом влиявших на ее жизнь. – Я даже не поняла, о чем они говорили, – продолжала Салоуме. – И вы снова про все то же самое будете спрашивать? Конрауд помотал головой. С возрастом она стала более уверенной в себе и уже мало походила на молодую женину, тридцать лет назад сидевшую в его кабинете на Квервисгате, вертевшую в пальцах резинку и твердившую, что в тот вечер, когда свидетель увидел ссору Хьяльталина с Сигюрвином на стоянке. Хьяльталин на самом деле был с ней. – Я знаю, что вы не больно-то цените меня как свидетеля, – сказала она. – Вы говорили, что Хьяльталин пробыл с вами весь вечер. – Да, знаете, мне неохота все это снова вспоминать. Я уже в полиции об этом наговорилась. В магазин зашла покупательница, и Салоуме направилась к ней – женщине, которой нужно было пальто и, наверное, брюки. Салоуме ненавязчиво обслуживала ее, но покупательница не нашла ничего подходящего и ушла. – А еще вы сказали, что ничего не знаете про ту женщину, к которой Хьяльталин, как он утверждает, тогда ходил. Он не предоставил о ней никаких сведений, и мы считаем, что он нам наврал. – Ничего я про нее не знаю, – ответила Салоуме. – Я всегда сомневалась, что она вообще есть. Хьяльталин всегда врал. Это первое, чем сталкиваешься при общении с ним. По его мнению, правда – это просто ерунда какая-то, и он всегда придумывал то, что ему удобнее. Не по поводу Сигюрвина, а вообще всегда. Мне постоянно врал. Это у него просто свойство такое. А потом и я начала за него врать. – А потом вы расстались? Салоуме посмотрела на него, словно прикидывая, стоит ли отвечать. Конрауд был не так противен ей, как многие полицейские, постоянно задававшие одни и те же вопросы. – У нас это расставание как-то само собой вышло после того, как он начал говорить про ту женщину, у которой был, – ответила она. – Мне хотелось отделаться от него и от всей этой мутотени: и вранья, и расследования. Когда это произошло, мы не так долго пробыли вместе. Он был… он не был подонком, как раз напротив. Он мог быть очень чутким, любящим, добрым несмотря ни на что. Просто… это его стремление всегда быть «крутым» так надоедало. Но мне всегда казалось, что он вряд ли способен причинить кому-то вред. – Когда-то вы сказали мне, что он был вспыльчив, не умел себя контролировать, однако ни разу не поднял на вас руку. – Ни разу! Бывало, он жутко сердился – но, наверно, не больше других. – С тех пор, как все закончилось, он с вами когда-нибудь связывался? Скажем, в последние годы? – Нет, – ответила Салоуме. – Никогда. И я с ним не связывалась. Только иногда думала о нем, жалела – но мы не общались. Из маленьких колонок под потолком доносилась тихая музыка по радио. На этаже, где были расположены магазины, царила суета: люди делали покупки или просто разглядывали витрины и мечтали. – А какая у вас в те годы была машина? Салоуме задумалась. – Японская какая-то колымага. Вообще-то принадлежала она моей маме, но ездила на ней всегда я. Конрауд заметил, что в магазин вошла новая покупательница – молодая женщина. Салоуме не стала уделять ей внимания. – Когда Сигюрвина нашли на леднике, люди говорили полиции всякое-разное, и в частности, выяснилось, что для поездки на ледник Сигюрвин, вероятно, пересел в чужую машину. Во внедорожник. Салоуме пристально посмотрела на Конрауда. – И что? Конрауд пожал плечами. – А у его водителя были пышные длинные волосы и в ухе серьга. – Хьяльталин не носил серьги в ухе, – ответила Салоуме. – А вы помните, среди его знакомых был кто-нибудь, у кого был свой джип или доступ к нему? – Нет, – не задумываясь, ответила Салоуме. – А кто-нибудь с серьгой в ухе? – Нет. – Никто? – Нет. – Салоуме помотала головой. – Вы сказали, что в тот вечер, когда Сигюрвин пропал, были у своей матери: пошли к ней прямо от Хьяльталина и ночевали у нее дома. – Я тогда пока еще жила с ней, – ответила Салоуме. – Вы же все это знаете. – Если не ошибаюсь, ваша мать умерла? – Да, три года назад. Молодая покупательница подошла к Салоуме. – Вы продавец? – требовательным тоном спросила она. Салоуме повернулась к ней. – Секундочку, – сказала она. – Значит, мы все? – коротко осведомилась она у Конрауда. – Да, мы все, – ответил он, а Салоуме спросила молодую покупательницу: «Вам что-нибудь подсказать?» 14 Вечером Конрауд отправился на ужин к Хугоу. Тот жил в опрятном таунхаусе в Граварвоге[18] с женой по имени Сирри и близнецами. Они очень обрадовались дедушке: ведь когда он сидел с ними, то всегда читал им сказки и стихи, а перед сном рассказывал в меру страшные истории о привидениях. Невестке это не нравилось, потому что Конрауд иногда забывался. Недавно у нее случилась истерика: когда супруги вернулись домой, Конрауд смотрел с внуками фильм по телевизору, и мальчики были вне себя от возбуждения и страха из-за всяких неистовств, которые там показывали. Фильм назывался «Экзорцист». – Это вообще ни в какие ворота! – услышал он строгий голос Сирри, обращавшейся к Хугоу. Его сын был отличным поваром и приготовил великолепное испанское блюдо из свинины, которое Конрауд тотчас проглотил, так как был ужасно голоден. Близнецы рассказывали о том о сем из своей жизни, а потом им надоело сидеть за столом, и они отправились играть. У жены Хугоу был свой косметический магазин, среди ее клиентов встречались знаменитости, и она часто это упоминала. Конрауд знал лишь немногих из этих людей. Насколько он мог понять, среди постоянных клиентов там был какой-то знаменитый «лайфстайл-активист». Но гораздо хуже было, что, залив за воротник, Сирри любила унижать мужа. Действовала она очень тонко, проблем из-за этого никогда не возникало, но Конрауд и Эртна ощущали, что атмосфера становилась неуютной. Хугоу не любил, когда она выпивала, сам он не пил вина, кроме как за едой – он во всем придерживался умеренности. Конрауд затруднялся ответить, удачный ли у них брак, но Хугоу никогда не жаловался. Сирри рассказывала, как к ней в магазин зашел тот самый «лайфстайл-активист», как он веселился, восхищаясь новой линией французской косметики, – и тут у Конрауда зазвонил мобильник. Он увидел на экране, что звонит Марта, улыбнулся супругам, встал, сказал, что ему нужно ответить, он мигом. – А я думала, ты этим больше не занимаешься, – без предисловий выложила ему Марта по телефону. – Что не занимаюсь? – Ну что ты, в самом деле, – сказала Марта. – Она сюда позвонила, бывшая невеста Хьяльталина, и пожаловалась, что угодила на какой-то допрос к человеку, который уволился из полиции, и спрашивала, не придут ли к ней еще такие вот люди с улицы. – Успокойся. Ты сама виновата. – Я?! – Ты же меня в это втянула, – сказал Конрауд. – Не я же первым пожелал встретиться с Хьяльталином в тюрьме. Я тебе говорил, что больше не работаю. – Ты еще с кем-нибудь говорил? – Нет.