Двое старых приятелей детства немного помолчали. – Ты ведь насчет своего папаши так и не вы-выяснил? – спросил Магги. Конрауд посмотрел на него. – Нет. – Очень странное дело. – Да, очень странное, – согласился Конрауд, надеясь, что Магги больше не станет развивать эту тему. – А ты про Полли слыхал? Он по-помер, – ни с того ни с сего сказал Магги, спеша поделиться новой мыслью, пришедшей ему в голову. – Сердечный приступ. Он толстый был – поперек себя шире. Я с ним в старые времена на Слипе работал. – Полли? – Ты его разве не помнишь? У него все зу-зу-зубы однажды оказались выбиты. Он сказал, что с лестницы упал. Вы ведь с ним вместе учились? – Да, одну зиму. А потом он бросил. Так он умер? А когда это произошло? – Примерно две не-недели назад. Вы же не особо дру-дружили, да? – Нет, – ответил Конрауд. Он отлично помнил Полли, который был с ним в одной группе в реальном училище: крайне назойливый тип. – Она же была в нашем квартале самой старой жительницей? – перевел он разговор снова на Виггу. – Да, бе-без сомнений. – С Виггой мы тоже не особо дружили, – заметил Конрауд. – Нет, она вредина была, – Сагги шмыгнул носом, и вдруг Конрауд ясно увидел перед собой, как он стоит на заднем дворе на Линдаргате и ест краденый лук на пари в 10 эйриров, и вот у него по щекам начинают струиться слезы… Конрауд был уверен, что те десять эйриров ему так и не заплатили. В конце концов он не смог сдержаться: – А ты по-прежнему пьешь пепси, Магги? – задал он свой вопрос. – Ах, пепси? – переспросил Магги. – Да, она лу-лучше всего. 40 Вечером Конрауд нашел музыку тысяча девятьсот восьмидесятых годов, которую Хугоу загрузил для него на планшет – свой подарок отцу на Рождество. Пока песни звучали на весь дом, он набрал съестного в холодильнике, уселся с тарелкой за кухонный стол, – а его мысли в этот момент были далеко. Он давно не заходил в свой старый квартал, и мыслями все еще был там, на Линдаргате, с Магги и другими друзьями детства, родителями и старушкой Виггой. Линдаргата для него всегда была где-то рядом, и какие бы треволнения ни происходили на свете, пространство Теневого квартала в какой-то степени всегда оставалось его миром. Переклички работников Скотобойни, разряженная публика у Национального театра, запах древесины у «Вёлунда», суета на центральных улицах, моряки в порту, – в его сознании этот мир детства был всегда рядом, и он мог заглядывать туда, сколько ему вздумается. Неважно, сколько высоток там понастроили, и во сколько этажей – им ни за что не отбросить тени на его родной квартал. Частью этого мира была и Вигга. Как-то зимой под вечер Конрауд, подзуживаемый друзьями, решил сыграть с ней шутку. Он подкрался к ее входной двери по обледенелому крыльцу, дважды пнул ногой дверь, с быстротой молнии соскочил с крыльца – и угодил прямо в объятья Вигги. Она возилась в сарае на заднем дворе, подошла к Конрауду сзади и цепко ухватила его. Конрауд так перепугался, что подумал – он сейчас обмочится и тем самым опозорится до конца. Вигга держала одной рукой фонарик, а другой вцепилась в плечо Конрауда. – Совсем совесть потерял! – прошипела она. Он оцепенел от ужаса и не сопротивлялся, когда она утащила его за дом, распахнула дверь сарая, бросила его внутрь и заперла дверь. В сарае стояла кромешная тьма, так что ко всем остальным несчастьям мальчика сейчас прибавился еще и страх темноты. Он услышал сердитый голос Вигги: – Ну вот, теперь и сиди тут всю ночь! И она ушла. Унижение было окончательным. Недолго пробыв в этой темноте, Конрауд почувствовал, как что-то теплое стекает вниз по ногам прямо в ботинок. Ему было семь лет, он оцепенел от страха и дрожал как осиновый лист. Остальные ребята быстро сбегали за его матерью, она поговорила с Виггой, вызволила сына из заточения и долго уговаривала его не дразнить бедную женщину, которой и так приходится туго: она потеряла ребенка, и в жизни на нее постоянно нападали, вот она и считала нужным отбиваться. – Ребенка? – переспросил Конрауд. – Да, и с тех пор ей приходится туго. Могло ли быть так, что Вигга подошла к лежащему на улице Вилли еще до того, как его, мертвого, обнаружил прохожий и сообщил в полицию? Ведь он все время был ее соседом. Он был немного знаком с Магнусом, жившим на другой стороне улицы. Могло ли также быть, что Вигга вышла на тротуар сразу после ДТП? А может, она своими глазами видела это происшествие? И водителя видела? Но не позвонила ни в полицию, ни в «Скорую помощь». Иначе в полиции знали бы про нее. Она явно не пыталась занести Вилли в дом. Зачем же она тогда вышла? Вилли умер у нее на руках? А может, это все фантазии? Она наврала Магнусу? По крайней мере, те, кто расследовал наезд на Вилли, упустили из виду, что Вигга – потенциальная свидетельница. Этому Конрауд не особенно удивился, потому что Вигга ни на кого не обращала внимания, и на нее никто не обращал внимания. Конрауд знал, что старуха непредсказуема. Могло быть и так, что полиция разговаривала с ней, как и с другими соседями по той улице, но она ничего не сказала. А возможно, ее просто посчитали ненадежным свидетелем. Люди, не знакомые с Виггой, не желали тратить на нее больше времени, чем требовала необходимость. Конрауд решил позвонить сестре. После нескольких гудков Бета сняла трубку, и он рассказал ей про Магги и про его беседу с Виггой, и про то, что Вигга умерла. – Надо же, умерла бедняжка! – воскликнула Бета. Она всегда защищала Виггу, не участвовала в розыгрышах над ней, а напротив, призывала ребят пожалеть одинокую женщину. – Возможно, она последней видела Вилли, о котором я тебе рассказывал. – Которого сбили на Линдаргате? – Вероятно, она увидела, что произошло, и вышла к нему. Во всяком случае, она сказала, что обнаружила его на тротуаре. Она это Магги рассказала, ты его помнишь, Магги Пепси. – Магги? А он до сих пор там живет? – Да. Он немного общался со старушкой. Ей уже за девяносто было. – И он считает, что Вигга видела, как его сбили? – Она на это намекнула. – И видела, кто это сделал? – Наверное, но ты же помнишь, какая она была – немного не в себе. – Вигга была хорошая. Ко мне она всегда по-доброму относилась. А вот ты у нее от страха штаны намочил. – Да я же не прямо у нее был, – ответил Конрауд. – Она меня в сарае заперла. – Этот Вилли ведь строил какие-то теории заговора насчет дела Сигюрвина? – Да, и делился ими с кем попало. Он же свидетель. Хоть и плохонький – зато свидетель! И раз уж он каждому встречному-поперечному из спорт-бара рассказывал, что он там видел, немудрено, что это могло привести к некоторым последствиям. – Ты хочешь сказать, что его сбил кто-то, кто имеет отношение к исчезновению Сигюрвина? – Я тут немножко развлекался такой версией, но сомневаюсь, что мы это когда-нибудь выясним. – Разве за этим не стоит какое-то чудовищное отчаяние? Если уж человек прибегнул к такому способу?.. – Да, как я представляю себе, такого человека должно ужасно далеко занести. – Конечно, когда у тебя на совести исчезновение человека, это не полезно для здоровья. – Вот именно, что нет. Сколько ведь сил тратится на то, чтоб годами и десятилетиями скрывать такую тайну, и как от этого на душе скверно! – Ты надеешься, что в конце концов он сам сознается? Не вынесет мук совести? Такие случаи бывали. – Некоторые к такому относятся легко. А некоторых совесть мучает. – А еще ты и сам знаешь, что смерть Вилли не обязательно связана с Эскьюхлид, – сказала Бета. – Ты просто хочешь, чтоб это было именно так. Хочешь верить в теорию заговора. Косвенные связи. Совпадения. Слова, оброненные в баре, и приведшие к гибели. В этом ты весь. Рассуждаешь как полицейский. – Должен же кто-то так рассуждать! В гостиной замерли звуки последней песни. В доме воцарилась тишина. – Просто удивительно, как ее дети дразнили, – сказала Бета. – А что мама говорила про Виггу: она вроде ребенка потеряла? – Да. Мама это как-то выяснила, уж не знаю, как. Ведь они с мамой подругами не были. Мама говорила, он у нее умер от какой-то детской болезни. А больше она про это ничего не знала. Знала только, что у Вигги был ребенок и умер в раннем детстве, и что для нее это стало тяжелым ударом. Она от того так и не оправилась. – Разумеется. – Да, разумеется. 41