– Я видел вас около нее, – произнес он. – Бедняга… а он… с ним все хорошо? – спросила Салоуме. – Вы с ним говорили? – Насколько я понимаю, вы с ним дружили, – сказал Конрауд, разглядывая плиту с шестью конфорками, двойной холодильник и двухстворчатую печку среди мрамора и полированного дуба. – В каком смысле дружили? – Его жена подозревала, что он ей изменяет. И считала, что разрушительница их семейного очага – именно вы. Что вы с Бернхардом творили вместе? – Я его знала с детства. Он… мы не были любовниками. Это какая-то ошибка. – Какое отношение он имеет к Сигюрвину? – Я сама об этом узнала буквально только что, – забеспокоилась Салоуме. – Так я вам и поверил! – ответил Конрауд. – Что вы с Хьяльталином и Бернхардом замышляли и из-за чего Сигюрвину пришлось погибнуть? – Хьяльталин? Он тут вообще ни при чем. Да и я тоже. Это… это просто глупость, что вы так считаете. Как вы вообще до такого додумались? – Тогда что вы делали у Бернхарда среди ночи? – Он мне позвонил. Сказал, что он у себя в лавке и хочет меня видеть. Просто умолял. Был не в себе. Говорил, что все кончено. Что вы к нему приходили. Я так и не поняла, о чем он. Только знала, что он боится, что у него какой-то шок, и он просит меня о помощи. – А почему? Почему именно вас? – В детстве мы были соседями, – ответила Салоуме. – В одном доме жили. И даже на одной площадке. У него семья была неблагополучная. Его папаша… в общем, он сильно злоупотреблял, и Бернхард с сестрой часто жили у нас. У него сестра была, сейчас она умерла. Потом мы вместе в школу пошли, но потом мама переехала в другой район, и мы перестали общаться, я Бернхарда много лет не видела, но однажды после миллениума у нас была встреча одноклассников, и с тех пор он решил поддерживать со мной контакт. Одно время он жутко пил, но потом завязал. А потом снова запил, стал просто несносным… – А вы знаете, из-за чего? – Тогда не знала. Только знала, что ему плохо, что он в депрессии. И лишь сегодня ночью узнала, отчего… почему ему так плохо. И почему ему захотелось со мной общаться. Почему… Это был кошмар! Он мне во всем признался. Я предложила ему поговорить с полицией, и, по-моему, он так и собирался сделать. Прямо завтра. Я вызвалась сходить с ним. Поддержать его. Ему было ужасно плохо. Он вам не рассказывал… о Сигюрвине? – Мне с ним так и не удалось поговорить, – ответил Конрауд. – Он уже ушел? – Ну, можно выразиться и так. Когда вы уехали от него, он решил свести счеты с жизнью. Салоуме вытаращила глаза. – Что… – Бернхарда нет в живых. – Как?.. Что вы говорите! – Он повесился в своей лавке. Салоуме как будто не поняла слов, которые он произнес – и Конрауд понял, что мог бы проявить больше чуткости. Она оперлась на стол, села на стул и все смотрела на Конрауда: непонимающе, вопрошающе, испуганно. – Я хотел с ним поговорить, – сказал Конрауд. – Но опоздал. Мне очень больно вам это говорить. – Он… он же собирался рассказать полиции, – недоумевала Салоуме. – Всю правду, без утайки. Он же мне обещал. Он был рад. Рад, что наконец облегчит душу. Ведь он все эти годы жил с этим, а сейчас собрался рассказать, как было на самом деле. – Что вы сказали, почему он хотел поддерживать с вами контакт? – спросил Конрауд. – По какой-нибудь особой причине? Кроме той, что когда-то вы были знакомы. – Он хотел быть в курсе, – ответила Салоуме. – Он сам это признавал. Конечно, он знал, что я была с Хьяльталином и оказалась замешана в это дело, а ему хотелось знать, что там творится: расследуют ли это дело до сих пор, связывались ли вы со мной по этому вопросу. Он меня иногда об этом расспрашивал. Мол, как дела у Хьяльталина, с ним ли я сейчас, общаюсь ли с сестрой Сигюрвина. Вот про это все. Теперь я понимаю, что за этим стояло не просто обыкновенное любопытство… Он, бедняга, был совершенно раздавлен. Я помню, он иногда размышлял, что именно там могло произойти, и говорил, что вот так исчезнуть с лица земли значит напрасно погибнуть… Теперь я понимаю, что таким образом он все время просил о помощи. – Он сознался, что причастен к гибели Сигюрвина? Салоуме кивнула. – Он это признал. – Он совершил это один? – Их было двое. – Кто второй? – Он не захотел мне говорить. – И они его отвезли на ледник? – Да, – сказала Салоуме. – А о Вилли, о молодом парне по имени Вильмер, он что-нибудь говорил? – Нет, – сказала Салоуме. – Он говорил кое о чем другом, довольно неясном. Что, мол, ему приходилось жить с этим и даже прибегать к крайним мерам, – но он об этом не распространялся. Салоуме помотала головой. – Наверное, мне следовало бы это предвидеть. Он позвонил мне в ужасном настроении, но мне показалось, что ему как будто немного полегчало, когда он рассказал мне про Сигюрвина и вознамерился пойти в полицию вместе со мной. На том мы и распрощались. Мне показалось, что ему стало лучше. И вот… и потом он поступил вот так! – Мне кажется, я нашел останки джипа, сбившего Вилли, – сказал Конрауд. – Они стоят перед лавкой. Отлично спрятанные на самом видном месте. Этот джип все еще там, хотя от него остался один остов, и я задавался вопросом, отчего Бернхард не стал окончательно избавляться от него. Салоуме смотрела на него, и на ее лице не читалось никакого выражения. – Про то дело я ничего не знаю. Он только про Сигюрвина рассказывал, – ответила она. – Но почему ледник? – спросил Конрауд. – Зачем везти труп аж на Лаунгйёкютль? Неужели он не мог найти места получше и попроще? Судя по всему, у Салоуме ответа не было. Тут раздались частые звонки в дверь. – Они пришли, – Конрауд понял, что это Марта с коллегами. 54 Ночью Конрауд снова вернулся к лавке автозапчастей Бернхарда. Ему не хотелось ехать домой спать, он не мог успокоиться. Тело Бернхарда уже увезли, а сотрудники технического отдела завершили свою работу. Возле здания дежурили полицейские: двое сидели в патрульной машине перед лавкой. Тот из них, что постарше, был старым знакомым Конрауда. Они перекинулись парой слов, и этот знакомый без всяких комментариев пропустил Конрауда, когда тот объяснил, что работает над расследованием дела вместе с Мартой. – А я-то думал, ты уволился давно, – удивился знакомый. – Мне все покоя нет, – ответил Конауд. В лавке горел свет, и теперь Конрауду было все видно лучше, чем когда он робко и нерешительно приковылял туда в темноте. Он зашел за прилавок, завернул в крошечную столовую с грязной кофе-машиной, столом и всего одним стулом: кроме Бернхарда здесь никто больше не работал. Он заглянул и в контору, которая была еще меньше по размеру, а стол и стул в ней были точно такими же. Там были полки с папками, а на столе валялись отдельные листки, лежали телефон и картридер, стояли монитор и клавиатура с мышью, когда-то давным-давно бывшая белой. Под столом стоял на боку системный блок. На нем спереди мигала зеленая лампочка. В целом контора была неброской. На стене висел календарь, а других украшений интерьера не было. И в столовой, и в конторе пол был покрыт грязным протертым линолеумом. Конрауд уселся за стол в конторе, полистал всякие ненужные бумаги, распечатки счетов, номеров клиентов, разные комментарии насчет запчастей, выписки из банка. На бумагах были грязные следы от рук Бернхарда, не утруждавшего себя тем, чтоб держать архивы в порядке. Там везде царил хаос. Конрауд посмотрел по сторонам: папки на полках, старый календарь, обшарпанный линолеум и грязь на всем и повсюду. Все говорило о том, что торговля автозапчастями не приносила сказочных доходов, – но также и о неопрятности, какой-то обессиленности, как будто было ни к чему содержать вещи в порядке, наводить чистоту, создавать уютную атмосферу. Возможно, Бернхард уже давно махнул рукой на всякое наведение порядка в своей лавке. Может, это случилось в ту пору, когда его жизнь приняла иное направление – более скверное, чем он сам мог себе представить, – и он окончил свои дни здесь, повиснув под потолком на канате. В столе было два ящика, оба незапертые. В них в основном был хлам: старые телефонные справочники, папка со счетами, выписка из банка. Никаких личных вещей. Ничего, относящегося к жизни самого Бернхарда. Конрауд включил монитор и нажал кнопку на клавиатуре. Системный блок под столом зажужжал, и вскоре на экране появилось изображение. Оно было другим, чем то, которое он видел, когда заглядывал сюда в прошлый раз. Конрауд стал смотреть на него и гадать, неужели Бернхард и впрямь потратил последние минуты жизни на то, чтоб сменить фон на рабочем столе. Это была фотография, сделанная много лет назад. Когда ее растянули на весь экран, она сделалась грубой, но в общем осталась четкой. Она была цветной, на ней были мальчишки-ровесники, позировавшие у старого сломанного трактора. Один из мальчишек сидел за рулем, второй – на заднем колесе, а третий стоял возле трактора. Вроде бы снимок был сделан за городом. Небо было голубым, ясным, лица мальчиков лучились радостью. Все трое были одеты в скаутские рубашки, зеленые гольфы и короткие штанишки. Они улыбались в объектив. Возле каждого мальчишки Бернхард подписал имя. Сам он сидел за рулем. Сигюрвин стоял возле трактора. А третий, сидящий на колесе, был Конрауду мало знаком. Он лишь однажды встречал его – и остался при хорошем впечатлении. Конрауд смотрел на лицо Бернхарда на фотографии – и понимал, что тот неспроста поставил именно этот снимок на рабочий стол компьютера перед тем, как покончить с собой. 55