— Водителем, выполнял разные поручения… Курьером, если хотите. Всегда нужен надежный человек. — Понимаю. Он ваш родственник? — Нет. Он, так я понял, какой-то дальний родственник Владимира Анатольевича Ащеулова, друга моего детства. — То есть вы взяли Кирилла Зубова по рекомендации? — Конечно, не с улицы, — усмехнулся Виктор Семенович. — «Неужели Кирилл снюхался с Володькой? Дурак. И Володька хорош, друг называется. Впрочем, ясно, что ничего еще не ясно». — Ащеулов был в тот, последний вечер? — Да. Неужели вы подозреваете Владимира Анатольевича? — подала голос Наталья Григорьевна. — У меня работа такая — подозревать. Я вас попрошу составить список гостей, которые отмечали у вас Рождество. И постарайтесь вспомнить, кто отлучался, кто выходил на улицу. И ответьте мне еще на один вопрос: какое настроение в этот вечер было у Кирилла? Ничего особенного не заметили? Супонин посмотрел на жену и произнес: — Да вроде ничего такого. Всё — как всегда. — Он снова посмотрел на жену. — Я не присматривался, но мне показалось, что он мало разговаривал в этот вечер. — Был подавленным? — уточнила Алла. — «Не скрывает. Понимает, что будут допрашивать всех». — Не то чтобы… Ну, мало ли. Настроения у человека не было… — «Сейчас я тебе всё расскажу! Этот щенок наворотил дел, теперь расхлебывай тут сиди». — А вы что скажете, Наталья Григорьевна? — Ну, я бы не сказала, что Кирилл был чем-то прямо расстроен. — Хорошо. Составьте, пожалуйста, список гостей и кто отлучался во время вечера, — попросила Алла и добавила: — И если выходил на улицу кто-то из вас, не забудьте пометить и это. Супонины терпеливо выводили фамилии гостей, их телефоны, вспоминали, когда кто отлучался из дома. Алла также терпеливо ждала, наблюдала за стараниями Супониных, разглядывая интерьер, который мог много чего рассказать о хозяевах. И впечатление у нее сложилось. Ей нужно было ответить на вопрос: Супонин устроил поджог машины Зубова или кто-то другой? Теперь после личного общения она придерживалась версии, что это не Супонин. «Слишком спокоен. Только два раза переглянулся с женой, когда я задала вопрос о настроении Зубова в тот вечер. Он мог бы убить только в крайнем случае, если бы речь шла о его жизни и смерти. Слишком осторожен, подставляться не будет. Слишком «хорошо живет» и возраст под шестьдесят не для «махания шашкой». И уж если сделал бы такое, то наверняка подальше от своего дома. Но если не Супонин, то самому Супонину может угрожать опасность. Слишком спокоен. Вот именно — слишком! В отличие от жены». Алла положила в папку исписанные листы, достала свою визитку с номерами телефонов, положила ее на стол и, сделав многозначительное лицо, произнесла проникновенным, мудрым, всезнающим голосом, глядя в глаза Супонину: — Виктор Семенович, если что-то вспомните, если проблемы какие возникнут, обращайтесь. Я помогу. — Она сделала акцент на словах «обращайтесь» и «помогу». Приемчик не ахти какой, больше на подростков действует, но всё же. Виктор Семенович взгляда не отвел, но волнение, заметное наметанному глазу профессионала, проявилось. Супонин понял, что следователь знает больше, чем говорит. После ее ухода он заперся у себя в кабинете и до обеда не выходил. Алла пошла ва-банк. Решила ускорить события. Отпуск закончится, и всё, она на «нелегальном положении», а надо еще заниматься поиском пропавшей дочери Александры Гергардт. Экспертиза по машине Зубова не готова, даже предварительная. Да и что такое «предварительная экспертиза» — знакомый эксперт что-то, опираясь на свой опыт, предположил. И Алиса, конечно же, не просила ее приезжать к Супониным и вообще об этом не знает. «Надо позвонить Алиске, рассказать о встрече. Вдруг Супонин решит «отблагодарить» Алису — позвонит, а она ни слухом ни духом. Нет, если позвонит, то, скорее всего, его жена, Наталья Григорьевна». — Алла сбавила скорость на очередном повороте, а потом и вовсе поползла, попав в небольшую пробку, но это не мешало ей думать. Глава 12. ВятЛаг, май 1940 года Закат горел яркими розово-красными всполохами. Но людям, бредущим по дороге в лагерь, было не до его красот. Вот и еще один день отмотан, осталось часа три до отбоя — каждому надо успеть что-то сделать по мелочи, а то и дела поважнее провернуть: обменять чего, достать, договориться. На далекое будущее не загадывали — прошел день, ничего не случилось с тобой, и хорошо. Впереди замаячили ворота лагеря. Колонна пошла чуть быстрее, но уже у ворот снова замедлила движение — охрана обыскивала «приглянувшихся». Отбирали в основном поленья, которые зэки несли для растопки своих бараков. Это было настолько обыденным и въевшимся ритуалом, что воспринималось как само собой разумеющееся. На территории лагеря охранники жили со своими семьями, им тоже нужны были дрова. У Николая Венина забрали полено. Да и пусть. Зато он пронес несколько шишек. Замочить их в воде, чтоб размякли и жевались легко, тут тебе и еда будет, и от цинги хорошо, и запах опять же. Николай обогнул клумбу с прошлогодней, засохшей резедой и вошел в деревянный барак. Пахнуло потом, портянками, печным дымом. — Василич, опять натопил. Не продохнешь! — обращаясь к дневальному, невысокому добродушному старику, проворчал Николай, но без сердца, больше для поддержания разговора. Дневальными назначались инвалиды и старики, работенка непыльная, но и горбуша в два раза меньше. — Жар костей не ломит. Ноги-то, смотрю, промочил. Вот и грейся, — ответил Василич, глянув на обутки Николая — галоши, сделанные из старых шин. Николай подумал: «Отдать ему одну шишку? — Но пожадничал. — В следующий раз». Лагерный народ постепенно заполнял барак. Кто садился на скамью возле длинного стола, расположенного посередине барака, между двухэтажными четырехместными нарами, а кто сразу лез на своё место, на нары. Ни белья, ни подушек не было. Спали не раздеваясь. Под голову клали обутки — валенки, ботинки, в зависимости от времени года. Матрас — мешок из плотной черной ткани, наполненный стружкой, — украли у Николая в первые же дни пребывания в лагере. Он долго не горевал — ни к чему это здесь. Он вообще быстро усвоил «правильное» поведение: не высовываться, но и не пригибаться совсем, не попадаться на глаза начальству, не ходить в одиночку, быть в толпе, не болтать лишнего, никому особо не верить. Сегодня не спалось. Николай повернулся на спину. Изученный вдоль и поперек потолок раздражал. Начал думать про Настю: как она там, как хозяйство. Васька, наверное, отслужил уже в армии. Повернул голову, посмотрел на храпящего соседа по нарам, такого же горемыку — по неосторожности сельсовет спалил. Стало тоскливо. Вздохнул: «Лучше о доме не думать. А вот нога стала сильно ныть. Одну зиму пережил, хватит ли на другую? Ежели в дневальные придется уйти как инвалиду, хлеба всего четыреста пятьдесят грамм давать будут, не как сейчас — девятьсот. Можно и от голода загнуться. Вон их сколько, доходяг, бродит в лагере. А там и смерть. Эк, понесло меня сегодня! Чего загадывать? Еще побарахтаюсь». Николай лег на бок, сон не шел. Не раз вспоминал он и о своем тайнике, где лежало сокровище. Но всё раздумывал, приглядывался, как бы впросак не попасть. Здесь держи ухо востро, а то пропадешь. «Вот ежели бы на кухню меня определили. Тогда можно жить. Тогда со всем уважением. Но туда так просто не попадешь. Эх, откупиться бы! Но к кому сунуться? Да и выгорит ли? Совсем плохо станет, тогда и попробую». Ныла нога. Николай снова повернулся на спину: «Застудил все-таки. И не убежишь отсюда. Неделю назад из третьего барака сбежали трое. Куда там? Болота кругом, лес дикий. Местные не спрячут, им вознаграждение положено. А с моей ногой… К кому бы сунуться? Начальник лагеря? Ненадежно. Да и где я его увижу? Так, чтоб незаметно. Где он — и где я! Здесь всё известно. У всех на виду. Быстро прижмут: зачем? почему к Хозяину бегал? Тьфу ты, черт! Всё. Спать надо. Спать, спать… Завтра шишек поищу или еще зелени какой…» Николай постепенно успокоился и уснул. В соседнем бараке шла игра в карты — в буру. Молодому вору Чапе сегодня не фартило. Он проиграл почти всё. Но лица не терял, цеплялся до последнего — отыграюсь, сейчас отыграюсь. Винт, вор постарше и поопытнее, только посмеивается. — Ну что, Чапа, еще играем? — ухмыляется он, ставя возле себя очередной выигрыш — ботинки Чапы. Здесь бы молодому остановиться, но азарт затуманил мозги. А тут еще зрители подначивают: — Чего менжуешься, Чапа? — Придет к тебе фарт, придет. — Играй, Чапа! — Играю, — твердо говорит он. — Что на кон ставить будешь? — Винт улыбается, снисходительно глядя на Чапу. Тот опускает глаза, но слово не воробей — никто за язык не тянул. Чапа закусывает нижнюю губу и стаскивает с себя телогрейку. — Э-э, не пойдет, — брезгливо отмахивается Винт. — На кой мне твое старье. Вот если бы новая была. — Винт щурится: «Крючок Чапа заглотил, не сорвется, немного поводить и можно подсекать. Уж я свой фарт не упущу!» — Ну что, выдохся, мазурик? Чапа нервно теребит свою телогрейку, потом набирает в легкие воздуха и почти выкрикивает: — «На четвертого»!