Она вышла на перрон, но все скамейки были заняты. Встала возле одной из них и стала изучать билет — до электрички оставался еще почти час. «Ничего, подождем, — вынула из сумки бутылку с водой, отпила немного. Есть не хотелось. Вареные яйца и хлеб, аккуратно завернутые, лежали на дне сумки, там же лежали и пирожки с капустой. — Потом можно будет в электричке перекусить». Через час, проворно взобравшись по ступенькам в тамбур электрички, она торопливо шагала по вагону, потом удачно приметила и захватила место у окна. Довольная, села и стала разглядывать попутчиков. Напротив сидела пожилая пара. Супруг держал на коленях корзину. «Совсем как моя, — мельком подумала Настя, разглядывая корзину. — Такая же большая. Нет, моя больше. Мать Николая, видать, под себя корзину плела. Плетение сложное, замудреное, ручка массивная и главное — крышка есть, с перекладиной посередине, и с одной стороны можно открыть, и с другой. Так и стоит на печке — неудобная, тяжелая. Память о муже. — Настя вздохнула, перевела взгляд на попутчиков. — По грибы, что ли, собрались? Как там дома? Нюра куриц покормила?» Через остановку подсела девушка лет двадцати и сразу уткнулась в книгу. Потом на скамью опустилась женщина. Рядом с ней егозили двое детей лет семи-восьми — мальчик и девочка, по виду погодки. Дети просили то попить, то поесть, то — к окну, то начинали выяснять между собой отношения. Мать терпеливо выполняла их просьбы и тут же приструнивала. Настя смотрела на детей и вспоминала своего Василька: «Нет, мой поспокойнее был. А может, теперь так кажется…» Она потянулась к сумке — хотела угостить детей пирожками, но постеснялась. Через несколько остановок они сошли. Пассажиры менялись — выходили и заходили, — Настя отвернулась к окну. Сначала она с интересом разглядывала проносящиеся мимо лесные массивы, дома, людей на остановках. Потом голова ее стала клониться, она задремала. Но всякий раз вскидывалась, боясь проехать свою станцию. Царицыно… Подольск… Колхозная, Столбовая… Наконец, зычный голос произнес долгожданное «Лопасня». Настя торопливо подхватила сумку и вышла на незнакомый и в то же время узнаваемый перрон. Как на всех небольших станциях — лавочки, одноэтажное здание вокзала, водонапорная башня и несколько деревянных домов рядом. Подошла к зданию вокзала, приметила для себя женщину лет пятидесяти, чтобы спросить про автобус до Венюково, как назывался один из районов города Чехова. Женщина оказалась словоохотливой. Она оглядела Настю и затараторила, обрадовавшись попутчице: — Автобусная остановка здесь недалеко. Вы нездешняя? Пойдемте, я вас провожу — мне тоже на автобус. Настя только успела сказать «Спасибо!», и тут же на нее обрушилась очередная порция вопросов и ответов. — А вам какая улица нужна? Заречная? Ну да там спросите у кого-нибудь. Вы к родне, наверное? Или ищете кого? Да вот уже и автобус стоит. Народу немного, сейчас сядем. Они подошли к видавшему виды ЗИСу. Дверца в салон была открыта, и Настя начала подниматься на нижнюю ступеньку, но, не привыкшая ездить в автобусах, не учла ее высоту. Если бы не случайная попутчица, которая подхватила сзади и помогла взобраться, Настя точно упала бы. Немного растерявшись, она плюхнулась на первое от двери сиденье — спиной к водителю. Но ее «товарка» быстро прошла в салон и позвала Настю на другое сиденье — неудобно ехать спиной, усадила ближе к окну, а сама села рядом — она первая будет выходить. — Как я выйду, тебе еще две остановки — там сойдешь и спросишь, куда идти, — уже по-свойски, перейдя на «ты», наставляла попутчица. Постепенно автобус заполнился. Настя смотрела в окно и волновалась: найдет ли? И как еще примут? А если не найдет, то успеет ли обратно на электричку? В сумке, которая стояла у нее на коленях, лежали подарки: платок и конфеты. Там же лежал и фронтовой треугольник — письмо сына, где он написал о девушке Оле и указал ее адрес. Нужный дом Настя нашла быстро — деревянный, старый, но еще добротный, скамейка, палисадник. Она сначала позвала хозяев, потом, когда никто не откликнулся, сама открыла калитку и, оглядываясь, осторожно поднялась на крыльцо. Собаки вроде не было. Стала стучать в дверь, дернула ее. Закрыто. Потопталась, снова постучала, уже сильнее. Тишина. Сообразила заглянуть в окно, но, ничего не разглядев, начала стучать по стеклу — не уходить же в самом деле. И замка на двери нет, значит, изнутри закрыто. Может, спят люди. Наконец что-то загремело в сенях, и дверь распахнулась. Настя увидела женщину лет сорока, бледную, худую, в ночной сорочке, поверх накинута кофта, волосы наспех подобраны в хвост. — Вам кого? — с раздражением, без любопытства спросила женщина. — Я… Сын у меня тут служил… воевал в этих местах. — Настя начала волноваться и поэтому говорила сбивчиво, перескакивая с одного на другое. — Он с девушкой познакомился. Сына Василием звали, а девушку Олей. — Она полезла в сумку доставать письмо, не смогла найти его и опустила сумку. — Василек… Адрес он в письме указал: улица Заречная, дом… шесть. — Дыхание у Насти перехватило, глаза увлажнились. — Номера в письме не разглядеть. Может, и не этот дом. Вы… Вы извините… Лицо женщины оживилось, она переступила порог и вышла на крыльцо. — Да, это я — Оля… Ой, что же мы на крыльце стоим! Проходите в дом. У меня не прибрано, — запричитала она, пропуская нежданную гостью вперед. — Это ничего, — с радостью и облегчением в голосе проговорила Настя, — главное — нашла, нашла вас. В сенях было две двери, одна из которых вела в комнату, а другая, наверное, в кладовку. Как во сне, мельком Настя оглядела комнату — диван, этажерка, буфет, круглый стол у окна, за который хозяйка и пригласила сесть. — Я сейчас чайник поставлю, — метнулась она к печке. — Вас как звать? Меня можно Ольгой. — Анастасия… Степановна, — запнулась Настя — она привыкла, что почти все в Вешках звали ее Настасьей или Настеной. На столе появились помидоры, хлеб, аккуратно нарезанный, банка рыбных консервов. Настя спросила, где можно помыть руки, а после достала из сумки яйца и пирожки. Ольга принесла чайник, а из буфета достала початую бутылку «Столичной», стопки и чашки для чая. — Я сейчас. — Она ушла в другую комнату, где вместо двери висела занавеска. А минут через пять вышла в цветастом платье, немного ей великоватом, как показалось Насте. — Дочка у меня, Сашенька, спит. Нагулялась утром. Мы с ней вместе и уснули, — стала пояснять Ольга и, видя удивление на лице гостьи, добавила: — Родила-то я поздно, почти сорок стукнуло. Да, видимо, и в голову стукнуло. А дочке всего два и восемь… А, давайте выпьем за знакомство. Чокнулись. Настя через силу, из уважения к хозяйке сделала глоток и стала есть свой пирог с капустой. Она смотрела на Ольгу, которая, лихо махнув стопку, теперь закусывала помидорами, и понимала, что нет у нее ни внучки, ни внука. А есть вот эта худая женщина с бледным лицом и впавшими глазами, которая двадцать лет назад гуляла, разговаривала, смеялась с ее сыном. — Вы ешьте, ешьте, Анастасия Степановна. — Ольга налила себе еще, Настя отодвинула свою стопку. — Давайте за Васю. Пусть земля ему будет пухом. — И, выпив, продолжила, желая, видимо, порадовать Настю: — А он похож на вас — глаза такие же, зеленые. Я помню. Помню. Замолчали, думая каждая о своем. И одновременно обернулись, услышав детский плачущий голос: — Мама! Мама! В комнату из-за занавески вышла светловолосая, крепенькая девочка, в одной майке. Она остановилась, посмотрела на незнакомую тетю и поспешила к матери. — Сашка, а одеваться кто будет? И не поздоровалась. У нас гости. — Здластвуй…те, — выговорила девочка и заулыбалась, посмотрев на Настю. — А ну-ка пойдем. — Мать подхватила ее и понесла в комнату. Настя вспомнила про конфеты, полезла в сумку, достала и платок — подарок. Сидели за столом уже втроем. Сашенька в платье и шерстяных носочках на коленях у матери сосредоточенно разворачивала очередную конфету, изредка бросая взгляды на Настю, а еще чаще на конфеты, лежащие на столе. — Саша, — стараясь говорить строго, произнесла мать. — Хватит тебе конфеты таскать. Давай кашу поешь. Разогрею? — Неа. Не хочу. — Сашенька понимала, мама только притворяется строгой и поэтому можно взять еще конфету. Настя смотрела на девочку и неосознанно, не понимая зачем, искала знакомые черты. — Ну всё, Саша, иди поиграй. На улицу пойдешь? — Даа. — Тогда пойдем одеваться. Посмотришь там. Может, наш Гришка пришел. Кот наш загулял, два дня дома нет, — сказала, уже обращаясь к Насте. Настя понимающе кивнула. Она устала и думала, что надо бы расспросить Ольгу и про музей, и про военкомат, но понимала, что забот у Ольги и без нее хватает, так что сама она попробует разузнать всё. А Ольга, проводив дочку во двор, вернулась к столу. Она потянулась за бутылкой, но передумала и, как будто решившись на что-то очень важное, заговорила: — Спасибо за подарок, Анастасия Степановна. Вот не знаю, пригодится ли, — увидев вопросительное выражение на лице у гостьи, продолжила торопливо, чтобы разом выговориться: — Болею я. Опухоль обнаружили. А родных нет. Родители еще до революции сюда перебрались. В поисках лучшей доли. Отца плохо помню, уехал на заработки в Москву и не вернулся. А мама перед войной, в сороковом умерла. Мне тогда восемнадцать исполнилось. Я на завод устроилась. Наш, венюковский. А потом война. Вот тогда и сына вашего встретила… — Ольга замолчала, видимо, вспомнив что-то сокровенное, и тут же продолжила: — Анастасия Степановна, я вижу, что вы женщина добрая, положительная… И сын ваш, Василий, такой ласковый, заботливый был… С едой плохо. Так он придет, обязательно хлеба, еще чего принесет. Сам не съест, а мне принесет… Паек свой… — Ольга наклонилась ближе к Насте: — Вот и вы, вижу, такая же. На вас сын похож…Возьмите Сашеньку к себе. Поживите у меня. Дочка к вам привыкнет. Не хочу, чтоб в детдом забрали. — Ольга… Оля… — Настя растерялась. — Да обойдется. Вылечитесь… Да как же… — Если обойдется — хорошо. У меня приступами накатывает. То ничего, даже бодрая и силы есть, а то такие боли начинаются, что хоть на стенку лезь. Мне соседи скорую вызывают. Сашка пугается… Сначала я часто плакала. Дочка уснет, а я смотрю на нее и плачу. И что делать, не знаю. Всё думала, думала, ночи-то длинные. Соседи знают — у нас же деревня. Приходили недавно одни — бездетные. А я смотрю, они всё больше дом разглядывают. Не понравились они мне. И Сашка ко мне жмется. А вот вас сразу приняла. Ребенка не обманешь. Видно, сам Бог мне вас послал. — Ольга жадно выпила остывший чай. Посмотрела в окно — дочь стояла возле лавочки, раскладывала на ней упавшие листья. — У меня тут знакомая есть. У нее сестра. По оформлению работает. Оформим, что вы Сашина родственница или еще как. Вот и отчество у дочки Васильевна. Александра Васильевна. Надо же, как совпало. — Ольга замолчала, задумалась, а потом продолжила: — Опекунство оформим. А я ей дом отпишу. Своей знакомой. Согласится. Куда денется. Они в такой халупе живут. Настя смотрела на Ольгу и с трудом принимала то — даже понимала не до конца, — что от нее хотят. Что за крутой поворот предлагает ей жизнь? — И опять же, всем хорошо будет, — голос у Ольги задрожал, но она заставила себя успокоиться. — Да вот сегодня же и схожу к ней, договорюсь. В понедельник начнем оформление. А вы устали с дороги. Давайте на диване постелю. Прилягте, отдохните. Я пока приберусь. — И она начала мыть посуду и возбужденно рассказывать и про свое детство, и про завод, и про войну, и про жизнь после войны. Настя слушала и не слушала Ольгу. Она знала, что не сможет отказать, что есть у нее еще силы поднять девочку. Рано утром в среду Настя, Ольга и Сашенька стояли на перроне вокзала, ждали электричку. Ольга то прижимала к себе дочку, то заставляла ее взять Настю за руку. И, чтобы не расплакаться, суетилась: осматривала вещи, не забыли ли чего, уверяла, что скоро приедет, что все будет хорошо. Полечится в больничке и приедет. Просила дочку слушаться бабу Настю, которая тоже оглядывалась, кивала головой, поддакивала. Когда подъехала электричка, мать схватила свою кровиночку, прижала к себе, потом, сдерживая слезы, помогла забраться в тамбур и долго махала вслед, уже не сдерживая рыданий. В электричке Сашенька сначала капризничала и просилась к маме, потом стала с интересом смотреть в окно, а после уснула, положив голову на колени к «бабе». Настя гладила ее по голове и заново переживала всё произошедшее с ней: «Как всё повернулось. И отказать было — как? Ничего, подниму, чай не война. А девочка смышленая… И приняла ведь меня. Вот и внучку Господь послал. Надо бы вещи старые посмотреть, может, что от Василька осталось. Зима скоро. Бегать во дворе пойдет. Корову… Нет, корову не потяну. Козу где достать? К председателю пойду — пусть назначают пенсию!.. Так-то картошки хватит, курицы… Ох, Ольга, вот ведь доля досталась. Ну да всем нам отмерено, не обойдешь». Сашенька шевельнулась, Настя поправила ей волосы. И забытое, затаившееся материнское чувство охватило Настю — когда ты не один, когда ты навсегда связан невидимой нитью с родным существом. И отныне, и до конца дней будет длиться эта связь. И именно она будет давать ей и силы, и надежду, и смысл всей ее оставшейся жизни. А электричка размеренно стучала: так-так, так-так, так-так… Так.