Но я ничего не могу с собой поделать! Он держится со мной точно так же, как с остальными девчонками. Он никак меня не выделяет, словно этих нескольких недель вовсе не было и я их только вообразила. А может, у меня и вправду была галлюцинация? Или я – безумная жена, которую заперли на чердаке [31], а вовсе не «его дорогая Джейн», как он меня называл. Нет!!! Он называл меня своей дорогой Джейн, и все это было взаправду. К тому же никакая выдумка, никакая галлюцинация не способны причинить столько боли. Я никак не могу успокоиться. Днем и ночью я ломаю голову, пытаясь понять, что же я сделала не так. Почему он меня разлюбил? По ночам, лежа без сна, я часами гляжу на белый потолок своей спальни, словно на нем написаны ответы на мои вопросы, но там, наверху, только тени. Снова и снова я вспоминаю, как все было, вспоминаю каждый наш разговор, каждый жест, но никак не могу понять, в чем была моя ошибка. И это буквально сводит меня с ума. Стоит мне остаться одной – закрывшись ли в спальне или просто уйдя в себя, отрешившись от окружающего и окружающих, – и я начинаю анализировать каждую мелочь, каждый наш разговор. Я взвешиваю каждое слово, каждое едва заметное изменение интонации и выражения глаз. Я разбираю наши беседы буквально по косточкам и… и не нахожу ничего. Где она, та раковая клетка, которая отравила наши отношения и заставила его вытравить меня из своей жизни? Ни о чем другом я не могу думать. Я не могу спать. Ночью в постели, за рулем автомобиля, перед экраном телевизора я мучаюсь только одним вопросом: почему? Даже об учебе я почти не думаю, и мои отметки поползли вниз, но мне все равно. Только бы найти ответ, и тогда, быть может, я сумею что-то исправить. Милая, милая Ви! Мне ужасно не хватает тебя, твоей силы и твоего спокойствия, но ты далеко, и я топчусь на месте, на зная, на что решиться. И рядом нет никого, кто велел бы мне перестать мучить себя или, наоборот, – научил, как действовать дальше. Даже мама не может помочь. Она, правда, что-то подозревает, но я не могу, просто не могу ей все рассказать. Мама никогда меня не поймет, и я боюсь, очень боюсь ее реакции. Конечно, она захочет мне помочь, но ее вмешательство способно сделать ситуацию только хуже. Стократ хуже. Вчера я ездила к его дому и оставила ему письмо. Я подсунула его под дверь (почтовый ящик показался мне слишком обезличенным). Его не было дома, я знала это точно, но все равно прижала ухо к двери. Я слушала тишину с той стороны и вспоминала времена, когда я входила внутрь, когда чувствовала босыми ногами жесткий ворс ковра, когда в воздухе, пронизанном солнечными лучами, протиснувшимися в щели жалюзи, звучали мои слова и стоны наслаждения. Я стояла у двери, и воспоминания поднимались в моей душе. Их было так много, что они закупорили мне горло, и, чтобы не задохнуться, мне пришлось бежать. На нижних ступеньках лестницы я споткнулась и грохнулась на пол вестибюля. Жалкая дура! Мне пришлось несколько раз ткнуть себя пальцем в свежие ушибы, чтобы напомнить себе: я не дух и не призрак. В письме я просила его встретиться со мной на Кипарисовой горе. Если он придет, я буду знать, что я ему по-прежнему небезразлична, что он думает обо мне хотя бы капельку. Я написала – если он не придет, я могу сделать какую-нибудь глупость. Когда мы встречались в последний раз, он очень злился на меня. Он почти орал! Наш последний разговор не должен быть таким. Наши отношения не должны закончиться так. Он придет. Не может не прийти. Но на всякий случай я все равно напомнила ему о сегодняшнем собрании и о том, что директорша сказала насчет школьного психолога. Для него это повод задуматься. Вот я и написала тебе все, Ви. Мне необходимо было тебе рассказать. Считай это письмо моей исповедью. Я хочу, чтобы ты меня поняла – поняла все, все что я пережила и передумала. Извини, что вышло так скомканно и бессвязно, но… Надеюсь, ты меня простишь. Да, еще одна вещь… Я часто вспоминаю ту ночь. Думаю, ты знаешь – какую. Тогда я была слишком глупа, чтобы все правильно понять, а потом… потом я боялась, что поняла все не так, поэтому я ничего не говорила. Но после всего, что произошло здесь, я горько сожалею, что ничего не сделала, ничего не сказала, никак не дала тебе знать… Мне жаль, что я нашла в себе достаточно мужества только теперь, когда ты уехала так далеко. Это я, я во всем виновата. Я все испортила. В том числе и наши отношения. Не знаю, когда ты получишь мое письмо. Наверное, не скоро. Кто знает, сколько времени идет обычная почта в наш век мгновенных сообщений. Весьма вероятно, что письмо придет уже после того, как я с ним встречусь. Он, правда, может не прийти, но если он все же появится, одному богу известно, что он скажет и что сделает. Если бы ты видела, как он разозлился, когда нашел фотографию! Он разорвал ее буквально на тысячу кусочков! Но если он не придет, я даже не знаю… Я вообще больше ничего не знаю, ничего не могу сказать. Иногда мне хочется, чтобы все это действительно прекратилось, чтобы его слова перестали звучать у меня в голове, чтобы мои мысли о нем куда-то ушли… Мне хочется, чтобы он больше не смотрел на меня так, как он глядит на каждом уроке. Мне нужна передышка – всего несколько минут, чтобы просто упасть на землю и ни о чем не думать. А лучше всего было бы просто перестать на время существовать, и пусть земля немного покрутится без меня. Но каждый раз, когда я думаю о чем-то подобном, я слышу твой голос, который шепчет мне на ухо слова ободрения и поддержки. Ты – мой единственный настоящий друг, Ви. Мой единственный друг. Нет, ты даже больше, чем друг. Ты – единственный человек, который любил меня и будет любить всегда. Надеюсь, я сумею протянуть достаточно долго и дождаться твоего возвращения. С любовью, вечно твоя Венди. 49 Элли – Ты – ее подруга. Та самая, которая уехала в Европу. – Его слова звучат не как вопрос. Этот факт пришел ему на память, и он его просто констатирует, хотя от удивления его глаза становятся чуть шире. Да, он удивлен. Впервые Стивен видит настоящую меня, и воспоминания об Элли ему больше не мешают. Перед ним – единственный в мире человек, который знает, что его патологическое стремление самоутверждаться зиждется на страданиях и слезах. И на трупах. Венди. Несмотря на годы, прошедшие между «тогда» и «сейчас», боль не стала слабее. Эта боль живет у меня внутри, просыпаясь каждый раз, когда что-то извне разбудит память. Воспоминания сдавливают мое горло железным обручем, так что я не могу даже сглотнуть. Веки жжет как огнем от подступивших слез, и я чувствую, как набухают влагой ресницы. Стоит мне моргнуть, и соленые капли побегут по щекам вниз, и я торопливо смахиваю их рукой. Горло по-прежнему горит, а кончики пальцев покалывают невидимые иголочки – предвестник очередной панической атаки. Только не сейчас! Прошу тебя, господи!.. – Ты – лучшая подруга Венди, – повторяет Стивен словно против своей воли. Слова сами слетают у него с языка, и он ничего не может с этим поделать. Я стискиваю зубы. Ее имя в его устах причиняет мне еще более сильную боль. Оно вырывается у него изо рта как дыхание. Как будто она стала его частью, и мне хочется поскорее выпустить Венди на свободу, даже если придется вырвать ее из него с мясом, выпотрошить его как рыбу, но… но мне нужно, чтобы она побыла с ним еще немного. По крайней мере до тех пор, пока он не сумеет реально оценить происшедшее и не признает свою вину. – Значит, все это время ты… – Да, все это время. Элли – мое второе имя. На самом деле меня зовут Верити, но ты знал меня как… – Ви. Мое имя пробивает его броню. Он знает, что я знаю все его тайны, мне известно, когда, как и кому он лгал. Ви незаметно пробралась к нему на чердак и похитила то, о чем он забыл или, точнее, предпочитал не помнить. Вот почему сейчас он глядит на меня как Дориан Грей на свой портрет. Мое имя окружает его со всех сторон, подобно острым наконечникам копий, и ему негде спрятаться, некуда убежать. Ах если бы он только знал, сколько раз мне хотелось назвать ему мое настоящее имя! Сколько раз мне хотелось швырнуть его ему в лицо прямо во время секса, прошептать на ухо во время наших односторонних бесед, когда от меня требовалось только находить новые и новые способы сказать ему да. Верити. Veritas на латыни – истина. Каждая буква в этом слове – и в моем имени тоже – ступенька, которая ведет туда, где болтается приготовленная для его шеи петля. Я знаю правду, знаю, что́ он сделал с Венди. Мое имя имеет над ним власть, и сейчас я смотрю, как оно меняет черты его лица. – Та-дам! – говорю я негромко. – Наконец-то мы встретились. С опозданием на восемь лет, но все-таки встретились. Я вернулась в Монтерей уже после твоего отъезда. Впрочем, в те времена ты все равно не обратил бы на меня внимания. Это предположение заставляет его нахмуриться, и я несколько раз киваю. – Да, подходящий товарец, но в неподходящей упаковке. – Послушай, я помню Венди. Она была симпатичной девчонкой, но… – Он не договаривает. Ему хочется, чтобы невысказанное загноилось как рана, чтобы превратилось в струп, который мне пришлось бы сковырнуть первой. – Но – что?.. – Ничего не произошло. Да, она влюбилась в меня, и я это знал. Мне это даже нравилось, в этом я готов признаться, но ситуация грозила вырваться из-под контроля, поэтому я прекратил давать ей частные уроки. Я не говорю ничего. Он воспринимает мое молчание как предложение продолжать и разливается соловьем: – Да, прекратил! Не знаю, что́ она тебе говорила или, может быть, писала, но… Между нами ничего не было. Все это просто фантазии юной, впечатлительной девочки-подростка с чрезмерно развитым воображением. Она зачитывалась «Джейн Эйр», вот и напридумывала себе всякого… Для нее я был мистером Рочестером, а себя она воображала Джейн. Для ее возраста это совершенно нормально, к тому же я подозреваю, что в школе одноклассники ее травили, отсюда стремление уйти, убежать в мир фантазий… Наверное, мне нужно было обратиться к администрации, но она просила меня ничего не делать. – «Ничего не было», – бормочу я, чувствуя, как сами собой сжимаются мои кулаки и ногти впиваются в ладони. – В общем, если ты затеяла все это из-за нее, из-за Венди, то напрасно. Я ничего… Нет, я не отрицаю, что у меня были непродолжительные связи с другими… С Джеми… и с Эшли. Сейчас я об этом жалею и раскаиваюсь, но Венди… Она была очень милой и к тому же много рассказывала о тебе, но между нами ничего не было. Правда, однажды она попыталась меня поцеловать, но я сказал ей, что это неправильно и что она не должна этого делать. Вот и все, Элли… то есть Ви. Я клянусь, что Венди все выдумала. Это, конечно, не ее вина, однако… – Хватит!!! Звон бьющегося стекла, звучащий одновременно с моей вспышкой, застает нас обоих врасплох. Я, во всяком случае, совершенно не помню, как я схватила бокал и швырнула его в камин. От Стивена я ожидала чего угодно, любой выходки, но мне и в голову не приходило, что он способен пасть так низко, чтобы пытаться манипулировать памятью о мертвых. – Как ты можешь так лгать! – бросаю я ему, пытаясь взять себя в руки. – Я знала ее лучше, чем кого бы то ни было. Она была добра и наивна, но она никогда не была патологической выдумщицей, какой ты ее тут изображаешь! Он открывает рот, чтобы возразить, но вовремя останавливается. И правильно – одно неверное слово, и я могла бы пришибить его на месте. – Или это у тебя такая стратегия на случай, если возникнут какие-то вопросы? Ты просто говоришь, что «ничего не было», а все обвинения объявляешь патологическими фантазиями несовершеннолетней, склонной к преувеличениям девчонки? Не выйдет! – Она была доброй и очень, очень одинокой, – поправляет меня Стивен с самым смиренным видом. – Как я уже сказал, я подозревал, что у нее не складывались отношения с одноклассниками, и это, безусловно, наложило свой отпечаток… Что до остального… Подумай сама, ну зачем мне тебя обманывать? У меня нет для этого никаких причин. Я не отрицаю, что увлекался Джеми и Эшли… и Амантой тоже… Но какой мне смысл признавать связь с ними и лгать насчет Венди? Мой смех прерывает этот поток лжи. – Джеми, Эшли и Аманта… Ты думаешь, я поверю, будто, кроме них, у тебя больше никого не было? Когда ты, наконец, перестанешь считать меня идиоткой, Стивен? Эти имена – только верхушка айсберга. Сколько лет ты уже учительствуешь, а? Он не отвечает. Предпочитает не отвечать. Как говорится, правда глаза колет, а правда в данном случае состоит в том, что Стивен преподает уже почти два десятилетия. И все эти годы он вовсю пользовался своим положением. – Если ты предпочтешь, чтобы я сообщила о твоих подвигах прессе, я уверена – объявятся десятки молодых девчонок, которым есть что рассказать. Отсутствие у Стивена хотя бы намека на стыд вызывает во мне глубокое отвращение, и, чтобы дать себе передышку, я вновь укрываюсь в своих воспоминаниях. Мои пальцы машинально поглаживают старый дерматиновый переплет дневника – ее дневника. Для меня Венди по-прежнему везде, но ее душа заключена по большей части между страниц этой толстой потрепанной тетради. Я тоже там – мой, так сказать, рукописный вариант живет в ее почерке, в написанных ее рукой словах. Это та я, от которой мне пришлось на время отречься, чтобы появилась Элли. Это было не просто. Мне пришлось многое сделать, чтобы создать новую личность. Я долго сидела на строгой диете, пока мое тело не приобрело подростковые габариты, потому что Стивену нравились подростки: субтильные, слабые, безопасные. Месяцы ушли у меня на то, чтобы научиться бросать робкие взгляды из-под ресниц, чтобы научиться быть маленькой и робкой девочкой, которая только слушает, восхищенно кивая, когда он рассказывает о своих статьях, публикациях и прочих достижениях, которая не забывает поздравить его с успехом и никогда не говорит о себе, если ее не спросят, чтобы не надоедать ему глупыми подробностями своей жизни. Я училась быть той, кто всегда соглашается, какой бы ресторан или выставку он ни выбрал; той, кто умеет высказать свое мнение так, что он одобряет его, принимая за свое; кто изобретателен и инициативен в сексе, но никогда ничего не навязывает; кто ничего не требует и всегда со всем соглашается; кто порой изображает сомнение, чтобы он мог получить удовольствие, убеждая, кто в нужный момент симулирует бурный оргазм и знает, какие позы он предпочитает в постели, как громко нужно стонать, чтобы потрафить его мужскому эго; кто с любовью глядит ему в глаза, когда он входит в нее, и демонстрирует удовольствие, чтобы потешить его гордость. Важно не то, что ей что-то нравится, а то, что свое удовольствие она черпает в нем одном, в той силе, которую он извлекает из отношений. В целом, однако, эта игра достаточно примитивна, чтобы в ней было легко смошенничать, что я и сделала, использовав его слабости к своей пользе. Это оказалось на удивление просто, если не считать того, что быть его подружкой было чертовски утомительно и скучно, хотя сам Стивен об этом не подозревал. Но все это не идет ни в какое сравнение с той жертвой, которую мне пришлось принести в нашу самую первую ночь. Это свидание началось в ресторане, где я выпила достаточно много, чтобы пройти через все последующее, – но не настолько много, чтобы что-то забыть или не заметить. Собственно говоря, это был первый раз, когда я легла с ним в постель. Эти руки, ползущие по моему телу… одного этого было достаточно, чтобы я спряталась в маленькую коробочку внутри собственной головы и замкнулась там на замок, тогда как пустая телесная оболочка осталась в полном его распоряжении. Я крепко держала себя в руках – крепко и достаточно долго, чтобы добраться домой и забраться в душ. Только там, под горячими струями, среди облаков пара, я ослабила хватку и дала волю чувствам. Мои всхлипывания тонули в шуме воды и урчании крана, растворялись в лужицах воды на мозаичном полу. Увы, меня ожидало нечто более страшное, чем нервный срыв и потеря контроля, – я мучилась от невыносимого сознания своего предательства. Я предала собственное тело, когда отдалась его ритму, когда наслаждалась ласками его рук и языка. О, как я презирала себя каждую секунду этой животной близости! Сомневаюсь, что когда-нибудь мне удастся избавиться от этого ощущения и снова стать целой. Несколько раз я даже спросила себя – а стоило ли оно того? Сейчас мне кажется, я знаю ответ. Какое бы зло я ни причинила себе, я сделала это ради нее, а значит – я страдаю не напрасно. – Ну и зачем все это? – Прости, что?.. – спрашиваю я, не в силах сразу переключиться на настоящее и не думать о том, чем мне пришлось пожертвовать, от чего отказаться. – Зачем тебе понадобилось изображать влюбленность? Зачем? Если ты считала, что я в чем-то виноват, почему ты сразу не обратилась к властям? Его слова заставляют меня сощуриться. Даже сейчас – даже сейчас! – он не собирается ни в чем признаваться. Будучи профессором литературы, Стивен знает цену словам, знает, как с ними обращаться. «Если ты считала, что я в чем-то виноват»… – так он сказал, тем самым переложив ответственность на меня. То есть, говоря по-человечески, он ни в чем не виноват, и все это только мои предположения… – Потому что я хотела, чтобы ты тоже испытал то, что чувствует человек, когда его предают. Когда твой самый близкий человек оказывается врагом. Я хотела, чтобы ты на своей шкуре испытал боль, которую причинил… Ты отнял у меня лучшую подругу. Ты вырвал ее из моей жизни и использовал, чтобы получить удовольствие, а потом вышвырнул ее, как что-то ненужное, предварительно разбив ее жизнь на миллионы кусочков. Мои колени давно ноют, но я остаюсь стоять. Наугад открыв дневник, я пробегаю глазами по строкам, и ожившее воспоминание заставляет меня улыбнуться. – Она была не просто моей лучшей подругой. Ты отнял у меня мою первую любовь. – Но я же тебе говорил – ничего с твоей Венди не случилось. Сколько раз мне повторять? – произносит он ровным, почти бесстрастным тоном, словно стараясь таким образом затушевать провокационный смысл своих слов и не пробудить во мне дремлющую ярость. – Я тебе не верю. Я верю ей. 50