Часть 2 из 41 В начало
Для доступа к библиотеке пройдите авторизацию
Девочки вприпрыжку бегут дальше, и Роу уже готова снова завладеть рукой Брай, но та замечает, что магазинчик на углу напротив все еще открыт.
— Знаешь, Роу, мы, пожалуй, зайдем купить чего-нибудь на ужин.
— Ага, ладно, — говорит Роу, отводя руку. — Увидимся в субботу вечером?
— В субботу?
Роу смеется, вытаращив глаза от удивления, и Брай торопливо добавляет, пытаясь скрыть свою забывчивость:
— Ах да, барбекю у Элизабет.
Она закатывает глаза, чтобы показать, как злится на саму себя, затем зовет Клемми, и они, держась за руки, переходят тихую улицу.
— Пока, Лили, пока, Роу! — машет им Клемми.
Лили машет в ответ, Роу посылает воздушный поцелуй, затем достает из кармана телефон и подгоняет Лили вперед.
В магазине Брай сразу направляется к холодильнику с мороженым.
— Выбирай, какое хочешь.
— Любое?
— Любое.
Следующие пять минут проходят в мучительном выборе между клубничным и шоколадным с посыпкой. В итоге Клемми берет такой же разноцветный фруктовый лед, как у Брай.
Брай расплачивается, забыв про хлеб и молоко, которые просил купить Эш, и они вдвоем рука об руку выходят из магазина. Мороженое уже начало таять на солнце, и липкая смесь красного, оранжевого и желтого стекает по пальцам.
* * *
— Наконец-то!
Элизабет стоит, уперев руки в бока на пороге семейной резиденции Чемберленов, типового дома в викторианском стиле. Растущие в палисаднике магнолии отбрасывают на тротуар пятнистые тени. Она выглядит как классическая мать семейства: фартук в красную полоску, светлые волосы заколоты в тугой узел на затылке, аккуратный макияж — подводка и помада — вероятно, оставшийся после совещания. В руке она держит бутылку белого вина. Брай тут же узнает: это сансер, который Эш покупает в больших количествах.
— Мамочка! — Клемми подскакивает к Элизабет и целует ее в губы.
Элизабет берет ее руку и замечает:
— Куколка, ты вся липкая.
— Мы с тетей Брай кушали мороженое, — отвечает Клемми и в доказательство показывает язык.
— Надо говорить «ели мороженое», милая. Нет уж, не хочу я смотреть на твой язык, фу! — В притворном ужасе Элизабет обращается к Брай поверх головы Клемми: — Мороженое до ужина, тетя Брай?!
Брай пожимает плечами:
— Привилегия крестной матери, — и показывает Элизабет собственный разноцветный язык, прежде чем поцеловать подругу в щеку.
— Надо будет не забыть отплатить тебе той же монетой, — отвечает Элизабет, вытаскивая листик, застрявший в темных волосах Брай. — Я только что от вас. Эш и Альба скоро придут. Встреча закончилась раньше, чем я думала, так что у меня была пара минут, чтобы запечь рыбу.
Брай думает, что планировала покормить Альбу на ужин консервированной фасолью, вспоминает про хлеб, который так и не купила, и испытывает одновременно благодарность к Элизабет и стыд за собственную забывчивость. Эти размышления быстро прерывает Клемми, которая берет Брай за липкую руку и говорит:
— Ура, маленькая Альба придет к нам на ужин!
Элизабет и Брай улыбаются друг другу и одновременно произносят: «Не называй ее маленькой Альбой», — и входят в уютный теплый дом номер десять по Сейнтс-роуд.
* * *
В саду Элизабет и Джека лето уже в самом разгаре. На одном краю лужайки Макс и Чарли поставили калитки для крикета; на траве лежат перчатки, щитки и бита, дожидающиеся своих хозяев из школы. На другом краю, на безопасном расстоянии от крикета, стоит небольшой розовый бассейн Клемми, до половины наполненный водой. Недавно подстриженная лужайка — изумрудного цвета, яблони и груши в дальней части сада, возле стены, за которой начинается лес, утопают в зелени. Макс и Чарли скоро будут дома; дети всегда едят вместе в пять часов, поэтому Клемми бодро поднимается к себе, чтобы переодеться, а Элизабет проходит через застекленные двери, ведущие из кухни в сад, и приглашает Брай за стол, который разместился возле бугристой стены из песчаника, заросшей вьющимся жасмином.
— Знаю, что рано, но это твой муж виноват, — говорит она и вручает Брай бокал вина.
— Он плохо на нас влияет, — соглашается Брай.
Она закрывает глаза, чувствуя, как теплое июльское солнце обволакивает ее, словно нежный крем; Элизабет начинает рассказывать ей про «это адское совещание», и Брай думает: «Да-а, вот ради чего нужно было ждать всю зиму, ради этих милых простых радостей».
Для Брай быть рядом с Элизабет — это самая естественная вещь в мире. Но так было не всегда. Когда они познакомились в университете, Элизабет встречалась с приятелем Брай по имени Адам. Никто из друзей Брай не мог понять, как неопрятный и легкомысленный Адам мог встречаться с этой высокой грациозной блондинкой, будто родом из Норвегии (на самом деле из Эссекса). Она была собранной, скептически ко всему настроенной, категорически осуждала легкие наркотики и чрезмерное употребление алкоголя. Все это, по мнению Брай, делало ее настоящей занозой в заднице.
Так продолжалось до тех пор, пока Адам не бросил ее, а Брай не услышала, как Элизабет плачет в соседней туалетной кабинке в пабе («Я расстроена потому, что он был первым, кто забрался туда»), и после этого она начала нравиться Брай. Она подсунула Элизабет под дверь рулон туалетной бумаги, и потом они целенаправленно напились. Жизнь Брай перевернулась. Она открыла для себя отношения, в которых не было места конкуренции, сравнениям или зависти, просто потому что они с Элизабет были очень разными. Не то чтобы небо и земля, скорее, небо и вода — странная, неожиданная, но удачная пара. Брай никогда не встречала человека своего возраста, который был бы похож на Элизабет: она интересовалась политикой, не стеснялась говорить, что хочет зарабатывать много денег, но при этом умела от души смеяться и беспокоилась о других больше, чем кто-либо из знакомых Брай. Сама Брай хотела быть художницей, питала слабость ко всему богемному и ненавидела политику. Брай повязывала голову шарфом из конопляной ткани — Элизабет носила маленькую черную сумочку, в которой помещались телефон, книжка, складная расческа и идеально организованный бумажник. Элизабет сохраняла все чеки — Брай прятала пятифунтовые банкноты в лифчик. Когда Брай танцевала, она поднимала руки вверх и раскачивалась всем телом; Элизабет делала шажки вправо и влево, сжав плотные как орех ягодицы, и всегда следила за временем. Они словно открыли друг в друге новую удивительную страну, место, где они сами не стали бы жить, но где можно на время укрыться, когда твой мир сотрясают катаклизмы.
— Брай, ты меня совсем не слушаешь!
Брай открывает глаза. Элизабет размахивает у нее перед лицом телефоном и тычет пальцем в календарь.
— Уже июль, и очевидно, что свободных выходных не осталось из-за школьной ярмарки, барбекю, дня рождения Клемми и всяких мероприятий в конце учебного года. Как насчет того, чтобы отметить твой день рождения в начале августа? Скажем, в выходные третьего числа?
В феврале, когда все представлялось еще таким далеким, Брай показалось, что, возможно, кемпинг на выходные будет лучшим вариантом отметить невероятно страшное событие — ее сорокалетие, и Элизабет, конечно же, не забыла об этом. Брай краснеет, ей жарко и неловко.
— Может, обсудим это как-нибудь в другой раз? — ворчит она. — Например, никогда?
Элизабет убирает телефон, делает глоток вина, не сводя с подруги голубых глаз, и говорит:
— Слушай, Брай, я знаю, ты мне не поверишь, но ты на самом деле в очень хорошей форме для сорока лет.
— Я тебе говорю, это все йога.
— Да черт с ней, с йогой. Ты замужем за замечательным мужчиной, которого ты любишь и который, так уж вышло, очень богат; у тебя чудесная дочь, ты живешь в потрясающем доме в потрясающем городе через дорогу от потрясающей подруги, и когда твоя чудесная дочь пойдет в школу, ты найдешь новую работу, какую-нибудь высокохудожественную хипповую ерунду, которую я совершенно не понимаю, но в которой ты добьешься успеха, так что, знаешь ли, не думаю, что тебе стоит психовать. Ты на верном пути.
— Ты же психанула, когда тебе стукнуло сорок.
— А вот и нет!
— А вот и да. Просто мне нельзя было тебе ничего говорить. Помнишь, когда я пришла вечером накануне твоего дня рождения, и ты гладила детские трусики?
Элизабет морщится.
— Ну да, было дело, я была немного не в духе…
Она делает еще глоток вина и меняет тактику.
— Ладно, психуй, если хочешь, но давай сначала определимся с датой, чтобы я могла понять…
Внимание Элизабет привлекает яркое пятно: маленькая красноголовая пичужка, размахивая руками, бежит по траве к бассейну.
— Клем, серьезно? Сейчас? — кричит Элизабет своей дочери, которая переоделась в купальник; теперь видно, какая молочно-белая у нее кожа.
Но Клемми не слышит; она неподвижно замерла на краю бассейна, пристально разглядывая что-то в воде. В это же мгновение из дома раздается крик: «Мам, мы дома!» Вернулись мальчики, и Элизабет спешит к ним на кухню, чтобы быть первой, кому они расскажут о своих сегодняшних достижениях и неудачах.
Брай садится на колени возле Клемми, которая складывает ладошки чашечкой и опускает их в воду, тихонько приговаривая: «Бедная маленькая божья коровка, бедная божья коровочка».
У нее в ладонях, нелепо перебирая короткими ножками, барахтается в воде божья коровка.
— Она утонет, тетя Брай, она сейчас утонет! — голос Клемми в панике срывается, на глаза наворачиваются слезы.
— Нет-нет, мы ее спасем.
Брай ловко переворачивает насекомое, как при игре в блошки, и подносит руку Клемми к бодро шевелящимся ножкам. Как ни в чем не бывало божья коровка начинает взбираться по кисти Клемми, оставляя за собой малюсенькие лужицы. Клемми хихикает:
— Щекотно!
— Ты вовремя ее заметила, Клем, молодец.
— Тетя Брай, как ты думаешь, она голодная?
Они вдвоем собирают маргаритки и листья, чтобы соорудить для спасенной божьей коровки гнездо. Клемми придумывает ей имя — Ромашка, и они уже собираются отмечать новоселье Ромашки, когда Брай замечает несущуюся к ним Альбу. Она тяжело пыхтит на бегу, быстро, как только может, семеня пухлыми ножками, каштановые волосы растрепались — она как маленький прелестный ураган. Альба широко улыбается и не сводит глаз с Клемми, смеясь в предвкушении. Она уже выпрямила ладони, как ее учил папа. И вот она с топотом подбегает сзади к сидящей на корточках Клемми и закрывает ей глаза. Вот бы получилось!
— Угадай, кто, Лемми? — пищит она, пытаясь отдышаться.
Но Клемми легко уклоняется:
— Ш-ш-ш, Альба, тихо. Видишь, мы показываем Ромашке ее новый дом и новые вещи.
Альба садится на корточки рядом с Клемми. Она похожа на коренастого механика, осматривающего автомобиль. Она переводит взгляд с Клемми на кучу листьев и обратно.
— О-о, — произносит она, а затем на ее лице отражается удивление. — Но зачем букашкам вещи? У них же есть крылья!
* * *