— Я хотел бы задать вам пару вопросов о ваших отношениях с семейным врачом, доктором Паркером. Элизабет, в отличие от многих других выступающих впервые свидетелей, сдерживает порыв заговорить до того, как задан вопрос, и адвокат продолжает: — Не могли бы вы сказать, что вы думали о нем как о практикующем враче? — Почти семь лет он был нашим семейным терапевтом. Мы стали пациентами доктора Паркера уже в конце его карьеры. Он был очень опытным; я полностью ему доверяла. Адвокат кивает, словно полностью согласен с Элизабет, и спрашивает: — Не могли бы вы пояснить, миссис Чемберлен, что именно вызывало ваше безоговорочное доверие? Элизабет впервые чувствует какой-то подвох, крошечную, но острую иголку, засевшую глубоко в животе. Но ее голос не меняется, когда она отвечает: — Доктор Паркер выслушивал своих пациентов, по-настоящему слышал их. Он относился к ним с уважением, и, похоже, его действительно заботило наше благополучие. По его собственному признанию, он принадлежал к старой школе: вел записи от руки и не волновался о выполнении плана и «галочках». Он беспокоился о пациентах. Например, я помню, как однажды он позвонил нам домой в выходной день, чтобы узнать, как наш младший сын переносит прописанные им антибиотики. Я всегда чувствовала, что доктор Паркер делал больше, чем от него требовалось. — И вся ваша семья, все пять человек были зарегистрированы как его пациенты — вплоть до его ухода на пенсию? Напомню, это случилось пять лет назад, когда вашей дочери было два года. Верно? — Да, все верно. Адвокат склоняет голову набок — профессиональная привычка, чтобы казалось, будто он и слушает, и в то же время не уверен в правдивости того, что слышит. — Я бы хотел напомнить суду, что доктор Паркер, к сожалению, сейчас находится в клинике. У него тяжелая формы деменции, поэтому он не может выступить в качестве свидетеля. Он снова поворачивается к Элизабет, и иглы глубоко внутри начинают дергаться и колоть ее. — Не могли бы вы рассказать суду, что именно доктор Паркер, ваш опытный и заслуживающий всяческого доверия врач, посоветовал, когда вы говорили о судорогах, случавшихся у вашей дочери в младенчестве? — Он сказал, что ее нельзя вакцинировать. Адвокат слегка поворачивается, чтобы обратиться непосредственно к судье Бауэру и повторить то, что сказала Элизабет: — Доктор Паркер сказал, что ее нельзя вакцинировать. Иглы колют все сильнее, они словно стали еще острее от того, что много лет их загоняли все глубже. Адвокат вновь обращается к Элизабет, и его губы складываются в едва заметную улыбку, когда он говорит: — Но это ведь неправда, миссис Чемберлен, не так ли? На местах для публики кто-то кашляет. Краем глаза Элизабет видит, как сидящий на скамье Джек напрягся. Он тоже чувствует эти иглы? — Доктор Паркер, возможно, и принадлежал, как вы сказали, к «старой школе», но он был педантом и оставался после работы, чтобы внести записи в электронную систему Национальной службы здравоохранения. Я получил записи, сделанные им 13 июля 2013 года. Эти записи касаются вашего визита к нему, когда вы обсуждали вакцинацию вашей дочери. Чтобы освежить вам память, я зачитаю все, что записал доктор Паркер об этой встрече шесть лет назад. Элизабет заставляет себя сохранять непроницаемое выражение лица. Кажется, что все присутствующие, от судьи Бауэра до пожилой женщины на местах для людей с ограниченными возможностями, стали теперь единым целым. Они задерживают дыхание, пока адвокат медленно и четко читает: — «Состоялась долгая откровенная беседа с пациенткой по поводу ее страха вакцинировать дочь из-за фебрильных судорог, вызванных рецидивирующей инфекцией в среднем ухе, см. записи выше. Я четко дал понять, что, несмотря на отдельные случаи, когда вакцинация может повысить риск фебрильных судорог у младенцев, уже перенесших такие судороги, причин для беспокойства нет. Ее дочь может быть вакцинирована без опасных последствий. Она боялась, что после вакцинации у дочери могут повторно начаться судороги. Я успокоил ее, заверив, что это ее выбор и что благодаря высокому уровню вакцинации очень вероятно, что ее дочь будет защищена коллективным иммунитетом. Порекомендовал пациентке не торопясь все обдумать и, если потребуется, обратиться ко мне или к другим врачам за дополнительной консультацией». Все замирают. Люди в зале сидят неподвижно, казалось, они даже не пытаются вдохнуть. Но адвокат не останавливается. Он повторяет отдельные слова, словно хочет, чтобы все присутствующие их поняли: — Она боялась… Это ее выбор… Ее дочь могла быть вакцинирована без опасных последствий. Наступает долгая и глубокая тишина. Первыми ее нарушают удивленные возгласы журналистов, за которыми следует стрекотание клавиатур. Из публики, осознавшей масштаб произошедшего, раздаются ропот и вздохи, и кто-то — возможно, Джеральд — кричит: «Какого?..» Элизабет дико озирается по сторонам. Все уставились на нее, кроме Джека, закрывшего лицо руками. Он не может смотреть, как адвокат, не получая никаких комментариев от судьи, изумленного не меньше остальных, с довольной улыбкой подходит к Элизабет и спрашивает: — Скажите, миссис Чемберлен, вы последовали совету доктора Паркера? Вы консультировались с другими врачами по поводу этого жизненно важного решения? Мысли Элизабет мечутся у нее в голове. — Вы консультировались с другими врачами, миссис Чемберлен? — Нет, не консультировалась, но я… — Однако в том же году вы водили сына к трем разным специалистам по поводу легкого кожного заболевания. Верно? Элизабет хмуро смотрит на него. Обращенные к ней взгляды публики больше не кажутся дружелюбными. — Еще один вопрос, миссис Чемберлен. — Да. — Вы решили не вакцинировать свою дочь, не так ли, миссис Чемберлен? Она чувствует себя голой, разоблаченной, и эти глаза… Господи, все на нее смотрят. Она и не знала, что взгляды могут быть как голодные рты; они словно кусают и грызут ее. — Прошу, миссис Чемберлен, ответьте на вопрос. — Да. — Вы решили не вакцинировать дочь по той же самой причине, по которой мои клиенты решили не вакцинировать свою. Потому что вы боялись — как боялись и мои клиенты. И вы сделали для своей дочери исключение. На этот раз никто не слышит ответа Элизабет, потому что все кричат: кто на судью, кто на Элизабет, кто на адвоката, — а кто-то переживает маленький личный кризис, пытаясь осознать то, что произошло. Пристав поднимает руки, тщетно призывая к тишине. Инстинктивно, как животное с уже перерезанным горлом, которое совершает последнюю, тщетную попытку спастись, Элизабет поворачивается к Джеку и Бет. Но Бет смотрит прямо перед собой, ее лицо застыло от удивления. Рядом с ней бесформенной грудой сидит Джек, спрятав лицо в ладонях. Элизабет поворачивается в другую сторону и видит… Она видит Брай. Брай поднялась со своего места, по ее лицу катятся слезы. Она не сводит глаз с Элизабет, но ее взгляд полон нежности. Элизабет понимает, что ей во что бы то ни стало нужно добраться к Брай — она будет в безопасности только рядом со своей подругой. Но тут пристав говорит, что она и Джек должны пройти в комнату ожидания. Элизабет не двигается, тогда он берет ее за предплечье, и все, что Элизабет может сделать, — это выкрикнуть имя Брай, пока ее уводят. 23 декабря 2019 года Из окна кухни маленького коттеджа Эш наблюдает, как Брай и Альба собирают плющ для рождественских венков. Альба хочет сделать такой каждому, кого знает, включая соседскую собаку. Плющ здесь повсюду: оплетает щупальцами сарай, душит засохшую яблоню. Эш делает глоток кофе, через окно показывает Альбе два больших пальца, а затем включает вай-фай и садится за кухонный стол проверить почту, впервые за неделю. Когда суд закончился, они с Брай посоветовались и решили отключить вай-фай и телефон до тех пор, пока все не уляжется. Это оказалось проще, чем он думал. Жизнь стала гораздо спокойнее, и у него появилось больше времени, чтобы сосредоточиться на единственно важном: на семье. Мир за стенами коттеджа стал вызывать у него очень противоречивые чувства. Он почувствовал облегчение, когда они смогли вырваться из Фарли и через онлайн-агентство арендовали коттедж на девичью фамилию Брай, заплатив вперед. Пресса сюда не доберется, а вот Сейнтс-роуд, если верить Роу, которая изредка завозит им почту, до сих пор кишит журналистами. Несколько минут уходит на то, чтобы удалить спам, отметить несколько писем, связанных с работой, и прикинуть, сколько посланий от прессы и друзей у него хватит сил прочесть. Он просматривает пару сообщений от старых приятелей из Лондона. Поразительно, сколько народу вылезло на свет словно мокрицы из-под камня, как только они с Брай — по крайней мере, юридически, — оказались оправданы. Конечно, пока газеты клеймили их как угрозу для детей, все молчали. Эш, не отвечая, удаляет приторные, вызывающие тошноту письма. Открывает письмо от Розалин, адресованное им обоим. Оно больше напоминает открытку. Думаю обо всех вас. Надеюсь, что теперь, когда болезненные события почти позади, вы сможете подумать о будущем. Здесь холодно, но все еще солнечно — обязательно приезжайте, зимой холмы просто чудесны. Люблю вас. Затем наступает очередь письма, которое Эд отправил им шесть дней назад: «Окончание представительства в суде». Уважаемые Эш и Брай! Как и обещал, отправляю сканы официальных документов, которые подтверждают, что ваше дело закрыто по согласованию с судьей Бауэром и обеими сторонами. Бумажные копии отправлены почтой на Сейнтс-роуд, но я предполагаю, что вы вряд ли появитесь там в ближайшее время. Вы сообщили, что совершенно не заинтересованы в возмещении судебных издержек. Я хотел бы еще раз подчеркнуть, что если вы передумаете, то у нас есть веские основания затребовать у Чемберленов компенсацию ваших расходов по этому делу, включая мой гонорар. Подумайте об этом. Мы исполнили ваши указания, касающиеся прессы, и я прилагаю несколько примеров статей и выдержек из новостей, где я выступаю как ваш представитель. Надеюсь, вы их оцените. Предлагаю как-нибудь выпить вместе, чтобы все-таки отметить этот замечательный результат. Всех с наступающим Рождеством, Эд «Скотина», — вполголоса говорит Эш. В последовавшей за признаниями Элизабет суматохе Эша, Брай и Эда поспешно увели в комнату ожидания. Позже им сообщили, что судья Бауэр объявил перерыв в судебном заседании, — по-видимому, чтобы все пришли в себя, а он смог решить, как быть дальше. Пока Эш пытался успокоить Брай, Эд, как был в парике, уселся во главе небольшого стола и с широченной улыбкой, открывающей белоснежные зубы, сказал: — Что я тебе говорил, Эш? Она должна была совершить хотя бы одну грубую ошибку. Любой приличный барристер достал бы копии врачебных записей и понял, что оснований для иска быть не может. Он откинулся на стуле, сыто улыбаясь. Эш, если бы не рыдающая у него на руках Брай, с огромным удовольствием сказал бы Эду, в какого бесчувственного урода тот превратился. Сидя на кухне, Эш открывает одно из присланных Эдом видео. На экране появляется ярко освещенная студия. Телеведущий обращается к висящим в воздухе изображениям Эда и женщины, которая представлена как доктор Маргарет Кросс, клинический психолог. Эд улыбается тонкими губами и рассказывает ведущему, что его клиенты «испытывают облегчение от того, что дело закрыто, и просят общественность и прессу уважать их право на личную жизнь в это трудное время». Ведущий спрашивает, станет ли это дело началом дискуссии об обязательной вакцинации. Склонив голову набок, Эд говорит: «Мне кажется, оно уже проложило дорогу для необходимой…», — Эш проматывает вперед. Он уже наслушался Эда в суде, и даже заплатил бы, чтобы больше никогда его не слышать. Он останавливает перемотку, когда ведущий обращается к доктору Кросс: — Доктор Кросс, вот один из вопросов, которым вновь и вновь задаются пользователи социальных сетей: действительно ли миссис Чемберлен верила, что не может вакцинировать дочь, или же она, как достаточно прямолинейно выразились в одной из газет, «наглая лгунья»? — Да, в последнее время я часто слышу этот вопрос. Думаю, после рождения дочери миссис Чемберлен страдала от недиагностированной послеродовой депрессии. Она была крайне обеспокоена состоянием здоровья дочери, особенно из-за ее судорог, и чувствовала себя неспособной принять решение, касающееся дочери. Решив не вакцинировать дочь, она, по сути, отказалась делать трудный выбор. Полагаю, когда она начала восстанавливаться, то переосмыслила события удобным для себя образом. Думаю, тогда она и начала повторять то, что казалось ей правдой. Психологи называют это эффектом иллюзии правды, и он довольно распространен при послеродовой депрессии. Эффект заключается в том, что чем чаще человек что-то повторяет, пусть даже зная, что это ложь, тем сильнее он в это верит. — Бр-р-р! Брай и Альба вместе с порывом холодного ветра вваливаются в дом с заднего входа, каждая несет ведро с плющом. Его плети выпадают из ведер, словно пытаются сбежать. Брай замечает, что Эш закрыл видео, но ничего не говорит. Они не обсуждают суд при Альбе. Однажды с ней, конечно, придется поговорить, но не сейчас, когда ей всего четыре года. И не перед самым Рождеством. Ручкой в перчатке Альба хватает целую охапку плюща и щекочет шею Эша, а он подхватывает ее на руки и тоже щекочет, пока все ее лицо не становится красным, и Брай с улыбкой просит его прекратить. Самое важное, что они обсуждают, — это что Санта любит больше: сладкие пирожки или рождественский торт? Они болтают, пока Альба не засыпает, и они снова лежат у печки, на покрывале из старых овечьих шкур. Сегодня вечером, впервые после окончания суда, глаза у Брай сухие. Она бросает на Эша испытующий взгляд — это значит, что ей хочется поговорить. Эш кивает, показывая, что готов выслушать. Брай пристально смотрит на него и говорит: — Я думала про следующий год. Может быть, нам стоит вернуться в Лондон? Эш удивлен. Он, как и Брай, не хочет возвращаться в Фарли — когда они там, их будто что-то душит. Им никогда не удастся окончательно отмыться от суда, и, что еще важнее, из-за всего этого Альбе будет трудно в школе. Но он думал, что Брай предложит Корнуолл или Шотландию — места, где она могла бы часами бродить по полям, напоминающим огромную раскрытую ладонь. Все что угодно, но только не Лондон. — Думаю, Лондон — это разумный выбор. Мы хорошо с ним знакомы, будем ближе к твоим мальчикам, и еще там столько хороших школ для Альбы и вариантов работы для нас обоих… И, конечно, плюс в том, что нас там не знают. Эш кивает. Возможность исчезнуть, мгновенно раствориться стала новым обязательным условием при любом обсуждении планов на будущее. Эш гладит Брай по руке и повторяет то, что уже говорил раньше: