Она боится. Похоже, страх ее передался и мне. — По-моему, никакого мужчины здесь нет, мисс, — сказала я бодрым голосом. — Дайте-ка я свечку зажгу. Вам приходилось когда-нибудь зажигать свечу от ночника под жестяным абажуром? У меня никак не получалось уловить фитилек, а она все звала и звала свою Агнес. У меня так дрожали руки, что даже свечку ровно держать не могла. Я сказала: — Не надо кричать, мисс. Нет здесь никого. А если и есть, я позову мистера Пея — он придет и поймает его. — И взяла в руки ночник. — Оставьте свет! — тотчас закричала она. — Умоляю, оставьте свет! Я сказала, что только посвечу у двери — пусть сама убедится, что там никого нет, и, пока она рыдала и цеплялась за покрывала, я с дрожащим фитильком в руке подошла к двери, ведущей из спальни в гостиную, и — будто во сне — рывком отворила ее. За дверью было темно. Гостиной не узнать: во всех углах громоздились какие-то смутные черные груды — как корзины с разбойниками в арабской пьесе «Али-Баба». Неужели я приехала из Боро в «Терновник» только затем, чтобы в конце концов меня зарезал какой-то вор?! А если вор попадется знакомый — ну, скажем, один из племянников мистера Иббза? Бывают же совпадения. Так я стояла в темной комнате, настороженно озиралась, готовая в любую минуту, как только увижу вора, закричать: мол, не троньте меня, я своя! — но, конечно же, никого там не оказалось, в гостиной было тихо, как в Божьем храме. Убедившись в этом, я быстро подошла к двери в коридор и высунулась за дверь: в коридоре тоже тишина, слышно было лишь, как где-то в отдалении тикают часы да подрагивают оконные стекла. Но, доложу я вам, не очень-то приятно вот так стоять, в одной ночной рубашке, с чадящим фитилем в руке, посреди огромного спящего дома, где хотя и нет воров, но привидения наверняка водятся. Я захлопнула дверь, прошла через гостиную в спальню Мод, закрыла и эту дверь и, подойдя к кровати, поставила ночник у изголовья. — Вы видели его? — спросила она. — Агнес, скажите честно, он там? Я хотела было ответить, но осеклась. Потому что краем глаза заметила в углу, где стоял черный шкаф, нечто — длинное, белое, оно слабо мерцало и колыхалось на фоне черной дверцы... Ну, я ведь говорила вам, что у меня богатое воображение? Так вот, мне почудилось, что это мать Мод встала из могилы и явилась сюда — попугать меня. Сердце мое чуть не выпрыгнуло из груди, я завизжала, и Мод завизжала тоже и схватилась за меня. — Не смотрите на меня! — кричала она. А потом: — Не уходите! Не оставляйте меня одну! А потом я разглядела, что это за белое пятно, и чуть не запрыгала от радости. Потому что это был всего-навсего кринолин: я прижала его хозяйской туфлей, чтобы закрыть шкаф, но пружина ночью расправилась, вышибла дверцу, та ударила о стену — этот грохот и разбудил Мод. Теперь кринолин висел в шкафу на крючке и чуть заметно колыхался. От звука моих шагов пружины зазвенели. В общем, когда я все это увидела, то чуть не расхохоталась, но, поглядев на Мод, которая все сидела, глядя дикими глазами, белая как мел, и судорожно цеплялась за меня, я подумала, что жестоко с моей стороны смеяться, когда человеку так плохо. Я зажала рот ладонями, постаралась успокоить дыхание и тут почувствовала, что зубы у меня выбивают дробь. Мне почему-то стало жутко холодно. Я сказала: — Ничего страшного, мисс. Там ничего нет. Вам привиделось. — Привиделось, Агнес? Она положила голову мне на грудь и затряслась. Я отвела прядь волос от ее лица и прижимала ее к себе, пока она не затихла. — Ну вот, — сказала я. — Теперь вы сможете заснуть? Дайте-ка я подоткну вам одеяло вот так. Я попыталась ее уложить, но она только сильнее вцепилась в меня. — Не уходите, Агнес! — сказала она вновь. — Меня зовут Сью, мисс, — поправила я. — У Агнес скарлатина, и ее отправили в Корк. Вспомните! А теперь вам надо лечь, иначе вы простудитесь и тоже заболеете. Тогда она посмотрела на меня, и глаза ее, по-прежнему черные, казалось, чуть потеплели. — Не уходите, Сью! — прошептала она. — Мне страшно. Она дышала как младенец, и руки у нее были теплые. Лицо гладкое, как слоновая кость или алебастр. Еще пара-тройка недель — и, если наш план удастся, она будет лежать на другой кровати, в сумасшедшем доме. Кто ее тогда пожалеет? И я отстранилась от нее, но только на миг, а потом перелезла через нее и легла рядом под одеяло. Обняла ее одной рукой, и она прижалась ко мне. Что мне оставалось делать? Я сильнее прижала ее к себе. Она была такая нежная. Не как миссис Саксби. Совсем не как миссис Саксби. Скорее как ребенок. Она все еще дрожала, а когда ее ресницы коснулись моего лица, мне стало щекотно, как будто перышком провели. Потом дрожь прекратилась, и она заснула. — Хорошая девочка, — сказала я очень тихо, чтобы не разбудить ее. На следующее утро я проснулась за минуту до нее. Она открыла глаза, увидела меня, смутилась, но попыталась это скрыть. — Я просыпалась ночью? — спросила она, не глядя мне в глаза. — Я говорила глупости? Говорят, я во сне иногда несу всякую чушь — другие храпят, а я вот... — Она покраснела и улыбнулась: — Но как хорошо, что вы пришли и посидели со мной! Я не стала рассказывать ей про кринолин. В восемь часов она отправилась к дядюшке, а в час я пошла забирать ее — на этот раз помня об указующем персте. Потом мы погуляли по парку, побывали у могил и у реки, потом она занималась рукоделием, потом дремала, потом ее позвали ужинать, а я просидела у миссис Стайлз до половины десятого, когда пришла пора возвращаться и укладывать ее в постель. И снова было все как в первый вечер. Она сказала: — Доброй ночи! — и положила голову на подушку, а я в своей комнате стояла и прислушивалась, когда же щелкнет, открываясь, шкатулка, а потом, подкравшись к двери, смотрела, как она достает портрет, целует его и кладет обратно. Но не прошло и двух минут после того, как я задула свечу, и из-за двери послышалось: — Сью! Она сказала, что не может заснуть. Что ей холодно. Попросила обнять, как вчера, и крепко держать, а то она снова чего-нибудь испугается во сне и проснется. То же она говорила и на третий день, и на четвертый — и так каждую ночь. — Вы не против? — спрашивала она. Агнес никогда не была против, уверяла она меня. — А вы разве никогда не спали вместе с леди Алисой, когда жили в Мейфэре? Что я ей на это могла ответить? «Наверное, — думала я, — это естественно, чтобы хозяйка и служанка спали в одной постели, как простые девчонки». С Мод это и впрямь получалось естественно. Больше она не кричала во сне. Мы спали рядом, как сестры. Да, совсем как сестры. Мне всегда хотелось, чтобы у меня была сестра. И тут появился Джентльмен. Глава четвертая Он прибыл, наверное, недели через две после меня. Подумать только, всего две недели! — а время в «Терновнике» текло неторопливо, дни, похожие друг на друга как две капли воды, были такие размеренные и долгие, что один день там вполне мог считаться за два. Однако я не скоро изучила особенности и привычки обитателей дома: понадобилось некоторое время, чтобы привыкнуть к обществу других слуг, а им — привыкнуть ко мне. Поначалу я никак не могла взять в толк, почему я им не нравлюсь. Я обычно спускалась в кухню и здоровалась со всеми, кто там был. Например: «Добрый день, Маргарет. Привет, Чарльз!» (Это мальчик-слуга.) «Как поживаете, миссис Кекс?» (Это наша кухарка, я не шучу, ее на самом деле так звали, и никто и не думал над этим смеяться.) И Чарльз, бывало, глянет на меня испуганно, а миссис Кекс пробурчит в ответ: «Очень хорошо поживаю, благодарю вас». Мне казалось, они смотрят на меня как на столичную штучку, словно своим присутствием я давала им понять, что есть такой город Лондон, где им никогда не побывать и ничего там не увидеть, потому что сидят они в этом богом забытом медвежьем углу безвылазно. И вот в один прекрасный день миссис Стайлз отвела меня в сторонку и сказала: — Надеюсь, вы не будете в обиде, мисс Смит, если я дам вам один совет? Не знаю, как было заведено у ваших прежних господ, но только здесь... — Любой разговор она начинала такими словами, я к этому уже привыкла. — Не знаю, как там было заведено у вас в Лондоне, но только здесь, в «Терновнике», мы блюдем различия... Оказалось, миссис Кекс сочла себя оскорбленной до глубины души из-за того, что я здороваюсь со служанкой, состоящей при кухне, и с мальчишкой раньше, чем с ней. А Чарльз решил, что я насмехаюсь над ним, когда желаю доброго утра. Все это, конечно, чушь и выеденного яйца не стоит, но для них это было жизненно важно, а что вы хотите, если в будущем у вас никакого просвета — знай себе бегай с подносами да меси тесто. В общем, мне стало ясно: если я впредь хочу рассчитывать на их расположение, надо держать ухо востро. Я отнесла мальчишке плитку шоколада, которую захватила с собой еще из Боро, да так и не съела, Маргарет подарила кусок душистого мыла, а миссис Кекс преподнесла пару модных черных чулок, что раздобыл мне по просьбе Джентльмена Фил. Я сказала, что, надеюсь, они не в обиде на меня. И если в последующие дни я сталкивалась с Чарльзом на лестнице, то демонстративно отворачивалась. С тех пор они ко мне стали относиться теплее. Вот таковы слуги. Слуга говорит: «Все для господина», а сам думает: «Все для меня». Подобного лицемерия я на дух не выношу. В «Терновнике» слуги всяк по-своему плутовали, но ради таких мелочей, что нормальный вор устыдился бы, — например, надо было ухитриться снять жир из подливки мистера Лилли, чтобы потом продать по-тихому, через посыльного, в мясную лавку (так делала миссис Кекс). Или оторвать жемчужные пуговицы от сорочки Мод, спрятать, а хозяйке сказать, мол, сами оторвались и потерялись (так делала Маргарет). Распознать их уловки для меня не составило труда — уже через три дня я обо всех все знала, и тут я проявила себя как истинная дочь миссис Саксби. Взять, к примеру, мистера Пея: у него на носу была красная шишка — у нас в Боро это называется «пивной бутончик». И как бы вы думали, отчего она выросла, при таком-то распорядке? У него на цепочке висел ключ от погреба мистера Лилли. Так вот, этот ключ был отполирован до зеркального блеска! А когда после ужина у миссис Стайлз он нагружал поднос, чтобы нести на кухню, я своими глазами видела — а он-то полагал, что никто его в этот момент не замечает, — как он сливает остатки пива из разных стаканов в одну большую чашку и быстренько выпивает. Я все это видела, но, конечно же, никому ничего не сказала. Я ведь приехала не для того, чтобы устраивать скандалы. Пусть хоть совсем сопьется — мне-то какое дело. К тому же большую часть времени я проводила с Мод. Я даже к ней по-своему привязалась. И хотя она была девушка капризная, но не чрезмерно, мне нетрудно было ей угодить. Мне всегда удавалась тонкая работа, и я даже стала находить удовольствие в том, чтобы следить за ее гардеробом, чистить булавки, гребенки и шкатулки. Дома я привыкла одевать детишек. И точно так же привыкла одевать хозяйку. — Поднимите-ка руки, мисс, — бывало, говорила я. — А теперь ножку. Сюда наступите... А теперь вот сюда. — Спасибо, Сью, — отвечала она умильно и порой закрывала глаза. — Как хорошо вы меня знаете, — говорила она. — Кажется, вам знакомы все складки моего тела. Да, со временем мне все это стало знакомо. Я знала, что она любит, а чего терпеть не может. Знала, что она будет есть, а от чего откажется, и когда кухарка, например, в очередной раз прислала вареные яйца, я сходила к ней и велела приготовить суп. — Бульон, — сказала я. — Как можно прозрачней. Договорились? Кухарка скривилась. — Миссис Стайлз это не понравится, — сказала она. — Миссис Стайлз может его не есть, — отвечала я. — И миссис Стайлз не горничная мисс Мод. Я горничная. И она действительно прислала нам бульон. Мод съела все подчистую. — Чему вы улыбаетесь? — спросила она, когда тарелка опустела. Я ответила, что вовсе не улыбаюсь. Она отложила ложку и, как всегда, озабоченно стала осматривать перчатки. Они опять забрызгались. — Это всего лишь вода, — сказала я, увидев, что она расстроена. — Ничего страшного. Она закусила губу. Посидела минуту, сложив руки на коленях, поглядывая на пальцы, и, казалось, с каждой минутой беспокойство ее росло. Наконец произнесла: — Мне кажется, в воде был жир...