— Тебе нравятся мерсы? — спрашивает Максим с легкой улыбкой, пока едем к нему в гости. Чуть раньше Максим сказал, что мы можем поехать в любой ресторан города, и что ужин в модном месте пойдет на пользу нашему имиджу, но он так замотался в последние недели, работая без выходных, что хочет просто побыть дома. Разумеется, я согласилась. Упомянула Ба-Ружу только, он ответил, что ей докладывать необязательно. — Что? — переспрашиваю. — Тебя не устроила марка моей машины, — кивает на руль. — Мне казалось, у тебя раньше была другая. Нет? — Верно. Эту мне подарили, обкатываю. Думал, тебе отдать. — Мне? — обалдело оглядываюсь. — Не нравится? — Шутишь? А как понять подарили? Кто? — М-м-м. Мы с приятелем провернули финт, заменили депутатские «Камри» на «Ка5». Это маленький бонус, — поглаживает руль. — Вроде ничего такая, а? — Очень круто. В его квартире нас встречает кошка, которая, завидев меня, присаживается и прищуривается. В этот раз Максим долго ее гладит и знакомит нас. Его кошку зовут Луна, живет она с ним уже четыре года, ревнивая, но ласковая. Ко мне Луна относится настороженно, но погладить себя хоть и нехотя, но позволяет. Максим в это время достает продукты из холодильника. Когда я захожу в кухню, он закатывает рукава рубашки. — Ты умеешь готовить? — удивляюсь. — Я всё умею, — подмигивает, доставая сковородку из шкафа. — Располагайся. Могу быстро сделать фреш или воду с лимоном, — открывает огромный холодильник, оглядывает содержимое. У него красивая, современная кухня. Идеально чистая, с кучей встроенной техники. Я присаживаюсь за стол и кладу руки на колени. — Аллергия на какие-то продукты есть? — продолжает он. Луна тем временем трется об его ноги, выпрашивая внимания. Я зову ее к себе на колени, но она демонстративно игнорирует. — Вроде нет, я всё ем. — Это хорошо. Непривычно без брекетов. Снимали их около полутора часов, затем чистка, минерализация, полировка... устала ужасно. Когда Максим отворачивается, ощупывая языком ровный ряд зубов. Через месяц отбелю и будет идеально. — Тебе помочь? Я могу что-нибудь порезать. — Ну уж нет, если я берусь готовить, то делаю всё сам от начала и до конца. Поджимаю ноги и слежу за его движениями — плавными, быстрыми, уверенными. На то, как сидит на нем одежда. Прикусываю губу. Он прекрасен. Нам нужно столько всего обсудить, но Максим ставит передо мной стакан с яблочным соком, кладет завернутую в салфетку соломинку. Промывает листья салата и прочую зелень в дуршлаге — так ловко и умело, что я клянусь себе, в жизни не буду при нем готовить. — Сильно голодна? — спрашивает он, бросает взгляд на часы. — Мне кажется, мы все пробки собрали. — Да, очень. И я под впечатлением. Не думала, что сам депутат будет ради меня стараться. Он быстро подходит, целует мою руку и возвращается к плите. У меня от него так и стоят дыбом волосы. Сковорода разогрелась, он выкладывает на нее стейки, а я дышать боюсь, чтобы не сглазить. — Тебе прожарим как следует, мало ли что, — говорит он. — Будет не так вкусно, но нужно беречь ребеночка. Когда родишь, сделаю по-фирменному. — Конечно. Он накрывает крышкой. В это время вода закипает, он бросает туда овощи. — У тебя не будет мальчишника? — спрашиваю. — Папуша уговаривает сходить в ресторан завтра с ней и мамами, вроде как... на девичник, а я что-то не знаю. — У меня не будет, малыш, пока приторможу с мальчишниками и прочими тусовками. Тело болит всё еще. Но вы сходите. Семёна возьми с собой только. — Оборачивается, во взгляде мелькает непривычная уже жесткость. — Хорошо? Пусть он всё время тебя сопровождает, и в туалет и по магазинам. Не стесняйся его. — Хорошо. Семен — это мой водитель-телохранитель. Он молод, но уже с боевым опытом. Мы обычно только здороваемся. Честно говоря, мне совсем нет дела до Семена, я стесняюсь только Максима. За окном быстро темнеет, вечер подкрался незаметно, и темный такой, почти что ночь. Максим откупоривает бутылку вина и наливает нам по полбокала. — Для антуража, — говорит. После чего зажигает свечи, гасит большой свет. Пахнет так вкусно, что у меня едва не урчит в животе. Максим ставит передо мной тарелку с мясом и овощами. — А хлеба нет? — уточняю. — М... сейчас поищем. — Открывает холодильник, потом хлебницу. Находит. Наконец, усаживается напротив. Кошка тут же запрыгивает к нему на колени, он гладит ее совершенно машинально, сам смотрит на меня. А я... просто слов не нахожу. Ради меня никогда не закатывали ничего подобного. Вот как, оказывается, бывает. В книжках пишут, что любовь самая сильная начинается с первого взгляда. Видишь человека и понимаешь, что это он. Единственный. В жизни, как выяснилось, происходит по-разному. Я поначалу и спорить с Максимом могла, и ссориться. А сейчас? С каждым новым днем, узнавая его лучше, принимая заботу, просто наблюдая — я теряю голову. И себя теряю. — Дам тебе номер своего дизайнера, — болтает он. — Алёна делала проект это квартиры. Я много лет жил один, поэтому, думаю, ты захочешь внести какие-то изменения. Может быть переделать спальню или гардероб. Моргаю. Это вряд ли. Какие там изменения? Даже есть при нем не получается. Раньше с этим проблем не было, лопала так, что успевай накладывать. А теперь... для меня ни шубы, ни карьера, ни это чудесное мясо ничего не значат. Только он. Сглатываю. Макс же накладывает салат мне и себе. Его пальцы больше не перемотаны, шрамы на них розовые, заметные. — Болит, да? — киваю на руки, заметив, что он их разминает. — Нет, не сильно. Это всё ерунда. Кошка тем временем мурчит, вьется, старается дотянуться и полизать там, где болит. — Бандитам досталось больше, я помню, — тоже беру вилку с ножом. — Бить беременную девочку... любую девочку — это за краем. Жаль, что лишить жизни человека на самом деле сложно. — Где ты научился драться? Он чуть хмурится. — Я не умею драться. Я же сын посла, рожденный с серебряной ложкой во рту, долгожданный первенец и всё такое. Очень долго после моего рождения моя мать не могла забеременеть. Эля у нас подаренная богом, — он говорит о младшей сестре с большой любовью. — Десяток лет все внимание шло мне, а потом, слава богу, семья переключилась на Элю, и я вырос не таким избалованным придурком, как могло бы быть. Но наверное, ты в курсе, как это бывает. У вас с братом такая же разница? — Да... такая же. Я видела, ты двигался не по наитию. И у тебя был кастет, который ты знаешь, как использовать. Не очень похоже на избалованного придурка. Так ты тренировался? — Ну, может, чуть-чуть, — делает глоток вина. Я тоже пригубляю, но не пью, только касаюсь языком. Пикантно. — Так зачем сыну посла уметь драться? — тоже беру нож и вилку. — Дразнят ведь не только рыжих, — говорит он туманно. — Тебя дразнили в детстве? Но почему? — Из-за внешности, — он проводит по лицу. — Из-за матери и сестры цыганки. И меня, и Папушу, она еще упертая, ни в Турции, ни здесь наотрез отказывалась носить что-то менее типичное. Папушу видно издалека. — Не понимаю, зачем поддерживать культуру, от которой бежали? — Бегут не от культуры, малыш, а от людей. И чаще всего конкретных, чьи имена можно назвать в полиции, если там захотят послушать. Я не горжусь своим происхождением, но и не стыжусь его. Я такой, какой есть, надеюсь, по большей части без перегибов. Давай лучше поговорим о тебе. Почему Апрель? Странная такая фамилия. Откуда твой отец? Улыбаюсь. — Февраль. Я не знаю, папа никогда об этом не рассказывал. Фамилия и фамилия. Это было неважно, я никогда не думала, что она какая-то особенная. У меня были веснушки, рыжие волосы и острые колени. Мой брат постоянно болел. Отец... иногда приходил пьяным на работу, а работал он в школе, и... это был кошмар. Его несколько раз увольняли, но так как учителей физики в Упоровке нет, возвращали обратно. Он хороший, но когда выпьет, будто другой человек. Я боюсь, как бы он чего не выкинул на свадьбе, но сказать об этом вслух не решаюсь. Как и о шубе. Только не сейчас, когда мы целовались в машине, а потом Максим для меня готовил. — Я понимаю, как это бывает. Алкоголь превращает человека в животное. Я поэтому редко и мало пью.