Яхта качается... Или качаюсь я? Перила лестницы. Хватаюсь за них, падаю! У-ух! Голова кругом. Максим резко оборачивается и приобнимает за талию, помогая удержаться. — Нормально? Наши глаза встречаются, и я обжигаюсь. Смотрела глазами, а больно в груди. Быстро опускаю свои. У него руки красивые — крепкие. Рукава закатаны, видны вены. Ладони широкие. Он сжимает меня прямо сейчас. Сглатываю. — Осторожнее, Аня, — говорит тише. Отворачивается. Пульс бах-бах-бах. Максим спускается первым, я осторожно держусь за перила и за его плечо, чтобы не скатиться кубарем и не сломать шею. Лестница здесь крутая. В самом низу он оборачивается и подает руку, я опираюсь на нее, и мир снова кренится набок, я неудачно падаю, и он опять ловит. У-ух! — Это шторм? Извините, меня шатает, — выдаю. Максим сжимает мою талию. Сердце колотится, я заглядываю ему в глаза и целый миг не понимаю, почему не сделала так сразу, при знакомстве. Очевидно же, что хорошо. Очень хорошо. — Не должен по прогнозу, — отвечает он. Отпускает. Отворачивается. Смущаюсь. В коридоре полумрак. Голос Максима кажется таинственным. Я скидываю туфли, потому что сил больше нет. — Хорошо, что вы пошли первым и ловили меня. Я сначала удивилась, ведь девушек пропускают вперед, а вы все продумали заранее. — По этикету на лестнице мужчина всегда стоит ниже. — Да-а?! — поражаюсь. — Вы напились в хлам и все равно действуете по этикету?! Вы из тех, кого лупили розгами и ставили коленями на горох? Максим хрипло смеется, опирается рукой о стену и чуть склоняет голову. — На гречку. — Серьезно?! — Пипец, малая, я и правда напился до вспышек перед глазами. Это как. Вообще. Где ты взяла то шампанское? — Вы употребляете в речи слово «пипец»? — Не ругаюсь матом при леди. Ты сама себе налила? — У меня тоже вспышки! — заявляю. В эту секунду открываются резервы, меня наполняет энергия, а жажда сменяется каким-то жгучим жаром. — Мне даже нравится! Я так классно себя чувствую! У-ух! — Кружусь на месте, танцую. Макс прислоняется плечом к стене и смотрит на меня, слегка улыбается, и я снова кружусь. Он усмехается. А я думаю о том, что он красивый. Нет, он сверхкрасивый, причем красоту его описать очень сложно. Я от таких мужчин всегда за километр держалась. В нем нет ни грамма женственности, в отличие от парней, с которыми я недавно познакомилась на съемках. От начала и до конца мужик. Высокий, спортивный, плечи эти пловца. Он с татуировками и заломом между бровей. Он взрослый в каждом жесте, в каждом слове. Грубый, уверенный в себе. Со щетиной на лице, квадратным подбородком и всем прочим, что оттолкнуло бы в других. Но Макс почему-то нравится. Он так сильно нравится, что подгибаются пальцы ног. Запыхавшись, останавливаюсь перед ним и заглядываю в глаза. Сердце бахает, голова кругом. Его рот приоткрывается, я привстаю на цыпочки. Пол покачивается снова, я теряю равновесие, и Максим меня ловит. Прижимает к себе быстрым движением. Грудь у него твердая, пахнет он... по-мужски, собой, ладонь широкая на талии. Ни сантиметром ниже. Сердце молотит, ноет, болит. Господи. Максим наклоняется и целует в губы. Следом мир тонет в темноте. Я застываю и умираю всем существом, каждой клеточкой. Боже... Что он творит?! Пошевелиться не в силах. Сердце делает кульбит, потом еще один — там целая олимпийская серия. Губы Максима не наждачка, как могло показаться ранее, когда грубил и слал матом. Они... мягкие. Я закрываю глаза и, обалдев, робко отвечаю. Он обнимает надежно и тепло обеими руками. Я ощущаю на своей коже мятное дыхание, я дрожу от вопиющей близости. Макс совершает еще движение губами, а потом еще одно — чувственное, нежное, и я остаюсь пораженной в самое сердце. Я в жизни не могла подумать, что он... что с ним... может быть сладко. Пробую, отвечаю, я... растопыриваю пальцы рук. Я... отчего-то с ума схожу. Это так приятно. Господи, как это приятно. Нерешительно обнимаю его за шею. Трясет. Трясет от того, какой он... большой, взрослый, настоящий герой, сейчас — внимательный и осторожный. — Аня, Аня. — Максим отстраняется мягко. — Тише, девочка. Не туда я нас веду. — Это шторм. Сердце где-то в горле. Пальцы рук и ног покалывает, а в груди и внизу живота печет. Печет с каждым ударом все сильнее, как будто кипятком в меня брызгают. Максим на секунду к себе прижимает, и я чувствую себя невесомой. — Я испугалась этого Льва Васильевича очень сильно. Спасибо вам. Спасибо. Он качает головой. — Сука. Я его зарою. Завтра. Шампанское. — Я не понимаю. — Ты сейчас запрешься и ляжешь спать. Никому не открывай. Особенно мне. — Почему особенно вам? Стреляет глазами, отворачивается. Душа замирает. Мы крепко держимся за руки, пока идем по коридору. Прямой физический контакт искрит. Я представляю, что мы вот так идем по городу вдвоем. Представляю и шалею от собственной смелости. Мир падает на другой бок, Максим тоже покачивается. — Вы пьяны? — Я тебя. Пиздец хочу. Прошибает насквозь. Я больше не чувствую ни рук, ни ног, ни тела. Застываю от ужаса, вспоминаю ту каморку, фотографа. — Не трону, не бойся. Где твоя каюта? Коридор какой-то бесконечный. Поворачиваем. Всё, о чем я думаю, — это Макс. — Максим. Максим. Имя красивое. — И у тебя красивое. — Правда? Спасибо. Меня в честь бабушки назвали. Мама хотела Кирой, но папа настоял. — Аня, ты и сама красивая. Если бы я был твоим отцом, я бы приставил к тебе охрану. Блядь. Что происходит. — Он качает головой. — Охрана бы нам не помешала уже сейчас. Где, ты сказала, твоя каюта? — Я не знаю. Начинаю оглядываться и понимаю, что мы в совершенно незнакомом коридоре с ковролином на полу. В нашей части яхты такого не было. Губы горят нестерпимо, я в ужасе от того, что мы целовались. И от того, что перестали. Полный сумбур. — Я не помню, куда идти! — Мою мы прошли, — кивает Максим назад. — Сейчас. Я... вернусь обратно. Она... этажом ниже! Простите, голова кружится. Мне жарко. Душно. Мы смотрим друг на друга. В его глазах просто пламя, он смотрит в упор, и кажется, что между нами прозрачная стена толщиной в полметра, из его выдержки и воспитания на гречке. Иначе он бы уже подошел. Как в кино прижал меня к себе. Хмурится. Его движения словно надломленные. Меня же топит волнами, будто я все же прыгнула за борт, вот только они горячие, как парное молоко. Одна за другой омывают. Тепло, приятно, жарко. Я расстегиваю несколько верхних пуговиц на платье. Макс упирается ладонью в стену и зажмуривается. Я касаюсь его плеча, как до этого делала танцовщица, в этот момент он рывком притягивает меня к себе, прижимает к стене. Да так, что пищу! Нависает. — Блядь, как ты пахнешь. Я громко, жадно дышу. Его губы накрывают мои, и я умираю. Вмиг умираю от сладости и восторга, от нежности и грубости, от его вкуса. Есть такие чувства, которым нельзя сопротивляться. Вцепляюсь в его шею, обнимаю. Он целует так, что душа в клочья. Я не думаю... не уверена, что после таких поцелуев можно продолжать считать себя девственницей. Нежно его глажу, я дышать боюсь. А потом, громко застонав, ерошу волосы на его затылке.