– Хорошо. А сейчас мне пора идти, – говорю я Эверету. Впопыхах стараюсь придумать какую-нибудь отговорку, которая бы оправдала мой побег. – Мне нужно поменять наполнитель в кошачьем туалете Снагли. Чувствую, как лицо краснеет от сказанного, но больше на нем нет ни одно признака, выдающего мой стыд. Я вижу, как мужчина старается сдержать смех, при этом никак не комментируя мое заявление. Слава богу! – Ну... – замолкает он, оглядываясь на Эмили, прежде чем снова взглянуть на меня. – Хочешь присоединиться к нам за ужином? Меня шокирует, что он спрашивает об этом. Видимо, у него ко мне вообще нет никаких чувств. И если честно, я разочарована в себе за одну лишь мысль о том, что это возможно, а еще больше, что мне нравится мысль, если бы эти чувства действительно существовали. В любом случае, теперь, когда я с полной уверенностью убедила себя, что то, как я проживаю свою жизнь, а именно, без нужды в ком-то, с кем можно было бы совместно провести будущее, меня полностью устраивает, то решаю, что, возможно, мне лишь стоит извиниться за свое поведение в последнюю неделю и за то, что я порвала любые связи с ним. – Слушай, я лишь хочу сказать, что искренне сожалею о прошлой неделе. Мне не следовало так срываться на тебя, когда ты просто пытался помочь. А теперь я, вспоминая то, как отреагировала, понимаю, что перешла черту. Ты по-соседски старался поддержать, был озабочен всей этой ситуацией, и я ценю это. Я не могу поблагодарить тебя сегодня, но надеюсь, что у тебя будет хороший вечер с твоей… И прежде чем я успеваю что-либо сказать, девушка исправляет мое предположение: – Сестра. Я его сестра. – С твоей сестрой, – я киваю головой, стараясь лишний раз не чувствовать себя неловко. Видимо, это все, что я могу сейчас сделать для себя. – Наслаждайся ужином со своей сестрой. Ну а мне нужно к Снагли. – Чтобы поменять наполнитель в ее туалете? – спрашивает Эверет с самодовольной улыбкой. Я чувствую, что мое лицо покрывается румянцем. Оно загорается в одно мгновение. – Помимо всего прочего. Он усмехается себе под нос: – Скоро увидимся. – Было приятно познакомиться, – говорит Эмили. – Я много слышала о тебе, и мне было интересно сопоставить лицо и твое имя. Глаза Эверета сразу же увеличиваются в размерах, а мой желудок крутит сальто. Этого определенно не следовало делать. Стараюсь хоть как-то выкрутиться. Это лучшее, что я сейчас могу. – Эм… да… взаимно. – О, так ты слышала обо мне? – спрашивает она невинно, и я понимаю, что на самом деле ничего о ней не знаю, и мне следует сказать правду, которая в свою очередь смутит меня еще больше. Я больше не вынесу этого разговора. Глядя на Эверета, вижу, что он ждет, когда я скажу правду. Ненавижу его за это. Снова посмотрев на Эмили, я качаю головой: – Нет, – говорю ей. – На самом деле он ничего не упоминал о своей семье. Я предположила, что у него ее вообще нет. Ты отсюда? Девушка шлепает по его руке. – Ты не сказал о своей любимой сестренке? Какого черта? – она говорит это таким шутливым тоном, что я снова ей завидую. Эверет глядит вниз на нее, а уголки его губ приподнимаются. – Ты моя единственная сестра, – он перемещает взгляд на меня, приподнимая брови. – Спасибо за то, что втянула меня в неприятности. Пожимая плечами, отвечаю: – Твоя вина. Не моя. Мужчина все еще смотрит на меня, но ничего не говорит. Наверное, потому что Эмили все еще продолжает щебетать. – Его единственная сестра, которая носит его единственного племянника. Наша семья небольшая, но мы есть друг у друга. А у тебя есть братья или сестры? – Нет. – Должно быть, тебе ужасно одиноко, – она надувает губы в жалобном жесте. Не то, что мне нужно. – У меня есть подрастающие браться и сестры, просто они мне не родные, – в момент, когда слова вылетают из моего рта, я понимаю, что открываю ту часть своего прошлого, которой с трудом делюсь с Кенди или Хиллари. Я не люблю распространяться о том, что выросла в приемной семье. Я сбежала оттуда перед восемнадцатилетием, что могло бы навлечь на меня много бед. Это во-первых. Во-вторых, я не хочу, чтобы кто-то копался в моем прошлом. Но опять же, я не вижу, чтобы Эмили хотела это делать. Эверет – возможно. Может, если я дам ему несколько намеков тут и там, то у него пропадет желание рыться в том, что ему знать не нужно. – Я... не понимаю, – отвечает Эмили. – Приемная семья, – добавляю я. И мне почти больно это признавать. – Почти десять лет я провела в приемных семьях. За это время у меня появилось много братьев и сестер, но ни один из них не является кровным родственником, и ни с кем из них я больше не общаюсь. Так что нет, никаких родственников. Они оба замолкают на секунду, а затем Эмили улыбается так, будто ничего и не произошло. – Я всегда хотела сестру. Кого-то, кто не будет засовывать лягушку в твой купальник, когда ты плескаешься в озере, или не накидает муравьев в твоей сэндвич на пикнике, который ты всеми силами старался сделать идеальным, а еще не обрежет тебе одну косичку за день до того, как ты должна была сфотографироваться для школьного альбома, – она впивается глазами в Эверета, когда тот, демонстративно отвернувшись от нее, что-то насвистывает. – Мальчишки – отстой! Затем она гладит свой живот и говорит: – Но ты же не будешь таким, да? Ты не будешь делать все эти ужасные вещи. Ты будешь особенным маминым мальчиком, невинным и совершенным. Эверет фыркает: – Не учи его быть засранцем – Что? – она смотрит с ужасом. – Как ты вообще мог это сказать? – Ты собираешься вырастить ребенка, которого потом засунешь себе в задницу. Ему нужно лазить по деревьям и играть в мечи с палками. – Он выколет себе глаз! – Хорошо, мамочка, – одаряет он ее острым взглядом. – Хорошо, что меня не будет рядом с ним, я-то уж научил бы его, что значит быть мальчишкой. Затем она громко сглатывает, разочарованная чем-то, что должно было быть смешным. Мне немного неловко, но по непонятным причинам я не могу отвернуться от их перепалки. – Почему ты такой вредный? – Я не вредный. А просто утверждаю, что ребенок не должен быть маменькиным сынком, он должен обыскивать дом и играть в грязи, разрезать змей и учиться стрелять из пистолета. Он должен делать эти вещи, а не печь печеньки и смотреть программы по «Lifetime» (прим. переводчика: Lifetime – Американский кабельный телеканал, специализирующийся на фильмах, комедиях и драмах, где главные роли играют исключительно женщины). – Ты вредина, – видимо, это все, что ей удается придумать. А я не имею голоса в этом споре и вообще не хочу никому давать советы о том, как воспитывать ребенка, и мне чертовски хорошо известно, что даже если бы моя жизнь зависела от этого, я бы не смогла это сделать. Эверет качает головой: – Нет, не вредина. В любом случае, – глядя на меня, он ухмыляется, и я снова чувствую себя неловко, – так как мы все-таки не добрались до рыбалки, а прошла уже целая неделя, не хочешь ли ты выбраться куда-нибудь... скажем, в эти выходные? Кэнди по телефону говорила, что Уинстон хочет что-то организовать в пятничный вечер из-за того, что отменил его в прошлую субботу. А еще у нее был назначен новый клиент на субботу, которого она должна будет сопровождать на благотворительном ужине. – Думаю, в воскресенье днем – самое то. Эмили прыскает от смеха: – Ты просто выводишь всех из себя, да? Она проходит мимо нас, оставляя меня в полном недоумении, что же сейчас произошло? Эверет в отчаянии проводит рукой по лицу. – Что это с ней? – спрашиваю я, неуверенная, действительно ли хочу это знать. – Гормоны беременности. – Я не понимаю. – Ну, когда ты беременна, гормоны в твоем... – Это мне понятно, – перебиваю его. – Я имею в виду, почему она сказала, что ты меня выводишь? Его серые глаза с секунду смотрят на меня, а по выражению его лица сложно что-то понять. – Когда ты упомянула воскресенье... ты сказала это так, словно выбраться со мной куда-то было нелепой идеей. Возможно, она подумала, что я расстроил тебя... снова. Я даже не знаю, что сказать на это... – Мне не хотелось, чтобы это так прозвучало. Просто у меня есть планы на эти выходные, и я старалась придумать, какой день бы подошел больше. – Так ты хочешь погулять со мной? – мне ненавистно то, с какой надеждой Эверет смотрит. – Ну, это не то, что мне хотелось бы обязательно сделать, это... – Не делай мне одолжения, – вдруг его голос из гладкого и сладкого снижается до раздраженного и расстроенного. До меня слишком поздно доходит, что неправильного я сказала.