Уинстон расспрашивает меня о том, что произошло со мной за неделю. Отделываюсь короткими фразами, давая понять, что все в порядке. Я тоже его расспрашиваю, и он так же вежлив и короток. Банкетный зал находится в двадцати пяти минутах езды от города. Водитель высаживает нас у красной пятнадцатиметровой ковровой дорожки, ведущей ко входу в здание. Я беру Уинстона под руку, как только мы оказываемся внутри. Здесь уже должно собраться более ста человек, но прием не начнется еще, по крайней мере, пятнадцать минут. Мы находим наши имена на табличке, стоящей на одном из круглых столов, покрытых белой скатертью. В центре стола располагается букет великолепных цветов всех оттенков фиолетового. Рядом с каждым стулом стоит красивая сумка, перевязанная фиолетовой лентой. Уинстон отодвигает для меня стул и, как только я сажусь, тут же пододвигает его обратно. Заняв свое место рядом со мной, он щелкает пальцами проходящему мимо официанту в черном строгом смокинге. Тот подходит и ставит перед нами по бокалу с шампанским, после чего удаляется, чтобы проделать то же самое у других столиков. За нашим столом сидят пока только трое человек. – Томпсон, Мохеган, рад вас снова видеть. Как дела? – спрашивает мой клиент того, что справа. Другой человек, находящийся за столом, совсем молодой мужчина, которому на вид можно дать лет пятнадцать. Он смотрит на меня. Когда я улыбаюсь ему, он смещает свой взгляд на мою грудь, прежде чем быстро перевести его в другую сторону. Уинстон общается с друзьями. Я решаю заглянуть в сумку, которая стоит возле моего стула. В ней лежит коробка со свечами из сои, упаковки корицы и органического кокосового шоколада. Как только это оказывается на столе передо мной, я решаю положить все обратно, кроме фиолетовой ленты, которую кладу в свою сумочку. Минуту спустя Уинстон берет свою сумку и кладет передо мной, шепча: – Мне ничего не нужно, держи. Я тихо благодарю его. Не откажусь от подарка. Вообще-то я немного волнуюсь. Понятия не имею, для чего все это и связано ли это как-то с болезнью Альцгеймера, но все же полагаю, что это необходимо. Кто-то выходит на сцену в передней части зала, в то же время над нами гаснет свет. Весь зал замолкает, приготовившись слушать человека, включающего микрофон. Он представляется доктором Арнольдом Аккерманом и произносит слова благодарности всем, кто принимает участие в сегодняшнем благотворительном вечере, а также рассказывает о том, что на сегодня он сделал для лечения болезни Альцгеймера. Остальная часть вечера сопровождается подобными историями и презентациями, в то время как официанты ходят вокруг, разнося нам ужин и напитки. В конце концов, последним человеком, вышедшим на сцену, оказывается леди Валентина, одетая в меха. Она стоит перед нами, рассказывая о недавнем диагнозе мужа и той боли, которую вызывает эта болезнь. И о финансовых проблемах, в которые они с мужем оказались вовлечены. Она упоминает, что эта шуба – подарок мужа почти сорокалетней давности, купленный к годовщине свадьбы, и единственная оставшаяся вещь, которая после продажи позволит ей еще какое-то время продержаться на плаву. Прежде, чем женщина заканчивает говорить, я чувствую, как слезы текут по моему лицу. Я пытаюсь стереть их, но они все равно текут, и я оставляю все, как есть, надеясь только, что мой макияж не испортится. Не хочу смущать ни себя, ни Уинстона. Он протягивает свою руку, чтобы положить ее на мое колено. Этот жест успокаивает его. Но он ничего не делает, чтобы успокоить меня. Когда все речи заканчиваются, и снова загорается свет, многие люди проходят в дальний конец зала, где принимаются пожертвования либо для этой женщины и ее мужа, либо для больных Альцгеймером вообще. – Простишь меня? – спрашиваю Уинстона. Он интересуется: – У тебя все в порядке? Взяв сумочку в руки, я киваю: – Да. Просто мне нужно в дамскую комнату. И еще я бы хотела сделать пожертвование. – Я провожу тебя! Уинстон поднимается, и мы пробираемся к комнате отдыха. Валентина стоит у столика, пожимая руки всем жертвующим, сердечно благодаря их за то, что они сделали сегодня вечером. Я подхожу к женщине и, улучив минутку, наклоняюсь к ней: – Это была прекрасная речь! – шепчу тихонько. – Спасибо, – с доброй улыбкой отвечает она. – Это весьма печальный повод собраться здесь, но я чувствую себя счастливой, окруженная всеми, – Валентина оглядывается вокруг. И я могу сказать, что говорит она совершенно искренне. – Не буду притворяться, что понимаю, потому что мне неизвестно, через что вы сейчас проходите, но я хотела бы помочь, – достаю из сумочки чековую книжку. – Если не возражаете, я спрошу, сколько вы планируете набрать сегодня вечером? Она пожимает плечами: – Я не знаю, дорогая. Я всего лишь надеюсь, что получится собрать тысяч сто, и они позволят нам продержаться в течение следующих нескольких месяцев. Но для меня любые деньги очень значимы, ведь они пойдут на поддержание здоровья моего мужа, хотя он вскоре переедет в дом престарелых. – Вы нашли дом престарелых? Со слезами на глазах Валентина принимается объяснять, что нашла один подходящий дом в Джорджии, лучший в стране, но не может отвезти туда мужа из-за слишком высокой платы за содержание больных. Там есть вышколенный медперсонал, который предоставляется каждому больному, своя медсестра и даже врач. Но у них тариф более высок, чем в любом другом доме престарелых. И еще она добавляет, что комнату могут оформить в индивидуальном стиле, позволяя мужу сохранить воспоминания как можно дольше. Тогда я спрашиваю о цене, позволяющей попасть в этот дом престарелых и подписываю чек на три месяца содержания. – Внизу чека мой номер телефона. Если еще что-то понадобится, просто позвоните. Валентина разряжается слезами, порываясь обнять меня. Мое тело напрягается, но я успеваю обхватить ее. Это – не то же самое, как я поступила с мистером Бельведером, но почти. И еще я размышляю о том, что если бы пережила такие страдания, что выпали на долю Валентины и ее мужа, то меньшее из того, что я могу сделать – это выписать чек. После окончания банкета Уинстон идет со мной к внедорожнику и спрашивает, хочу ли я проводить с ним больше времени. Я смотрю на свой телефон, чтобы узнать, который час. Поздно, почти полночь, а завтра мой день с Эверетом. Я знаю, что если проведу с Уинстоном больше времени, то верну половину того, что спонсировала сегодня Валентине, но лучше вернуться домой. – Встретимся на следующей неделе, – говорю я ему. Он не скрывает своего разочарования, но не спорит: – На следующей неделе, так на следующей неделе. Нам нужно наверстать упущенное время, – он нагло смотрит на меня с похабной ухмылкой. – Но ты определенно стоишь того, чтобы подождать, Чесити. – Как ты, Уинстон? – Ну... У нас есть поездка до дома. – Это правда. С учтивостью, в отличие от любого другого мужчины, он открывает передо мной заднюю дверь автомобиля. Я сажусь внутрь. Он лезет следом. Мы еще не скрылись за углом, а он уже тянется к подолу моего платья, пробегая пальцами по коже бедра. Я раздвигаю ноги для него. Он отодвигает в сторону мои трусики, проникая пальцами внутрь. Целует мои плечи, засовывая пальцы еще глубже. Я смотрю в зеркало заднего вида, водитель смотрит в сторону. Через несколько минут он бросает на нас взгляд. Его щеки немного краснеют, но на вождении волнение не отражается. Повернув голову, шепчу Уинстону о том, что водитель смотрит. В глубине души я надеюсь, что Уинстон прекратит, но он шепчет мне в ответ: – Я знаю. И начинает трахать меня пальцами сильнее. Не могу отрицать, что он чувствует себя хорошо даже на заднем сиденье едущего автомобиля. Закрыв глаза, представляю Эверета, ну а Уинстон ничего не делает для меня. Меня не возбуждают его прикосновения, но я шепчу ему, какой он классный, надеясь, что водитель не слышит. И хотя я знаю, что не смогу кончить, имитирую поддельный оргазм. Ну и что с того, ведь Уинстон верит и реагирует соответственно. Извлекая пальцы наружу, Уинстон пробует их на вкус, облизывая. Глядя прямо на меня, он слизывает все мои соки со своих пальцев. – Боже, ты невероятная на вкус, – объявляет он. – Ты мне расскажи, – говорю кокетливо, добавляя к сказанному подмигивание. – В следующую субботу я надеюсь поиметь твою киску. Он определенно не пытается ни о чем молчать. Думаю, это заставляет его чувствовать гордость перед другим человеком. За свою долгую карьеру я всякого навидалась. Есть люди, которые специально устраивают показательные выступления. Их зажигает общество. У меня даже была одна пара, которая наняла меня, чтобы я просто сидела на стульчике, когда они трахались. Они объяснили это тем, что хотели почувствовать себя порнозвездами. Не зная, что ответить Уинстону, я просто говорю: – Звучит замечательно. Но что я могу сделать для тебя? – Ты сделала достаточно, чтобы я подвез тебя. Когда наконец-то попадаю домой, я такая уставшая, что не могу принять ванну. Вместо этого я скидываю с себя тряпки и направляюсь в душ быстренько ополоснуться. Распаренная горячей водой, я пребываю в какой-то эйфории. Намыливая шампунем голову, начинаю думать над происходящем в моей жизни. Почему я вдруг стала презирать быть с кем-то, кроме Эверета? Мне не понравилось то, что делал Уинстон, хотя раньше улетела на волнах удовольствия. Зато я была счастлива пожертвовать деньги. Это доставило мне истинное наслаждение. Пока я смываю ополаскиватель с волос, впервые чувствую себя плохо. Мои эмоции скатываются ниже плинтуса. Я не люблю себя сейчас. Впервые за столь долгое время я не ощущаю себя всесильной и красивой. Я чувствую прямо противоположное. Смыв пену с тела, я быстро выключаю воду. Оборачиваю свое тело в одно полотенце, волосы – в другое и направляюсь в спальню. Я бросаюсь лицом вниз на кровать, и слезы тут же хлещут из глаз потоком. До этого момента у меня не было выбора, кроме как быть независимой. Чтобы подняться оттуда, откуда родом была та маленькая испуганная девочка, мне пришлось проделать долгий путь к уверенности и состоятельности. Сейчас я словно окаменела. Очень боюсь, что Эверет узнает правду и бросит меня. Он разлюбит меня. Я нервничаю из-за того, что нужно отказаться от всего того, чем я занималась последние три года, из-за человека, которого знаю едва-едва. Больше всего на свете я боюсь потерять этого единственного в мире человека, который может утешить меня, но который, вероятно, уже крепко спит внизу. Перекатившись на спину, я смотрю в потолок. Кошка запрыгивает на кровать и делает то, что у нее получается лучше всего – закатывается мне под бок. Я очень люблю ее, но это не помогает мне снять стресс. Впрочем, как обычно. Стоя у постели после нескольких безуспешных попыток заснуть, я разговариваю с кошкой, доставая одежду из шкафа. Я натягиваю на себя чистое белье, шорты для йоги и футболку, в которой иногда сплю. Пытаясь смыть оставшийся макияж, внезапно нахожу телефон там, где оставила его. В ванной. Отправляю сообщение Эверету, несмотря на то, что маленький дьяволенок на моем плече нашептывает мне, что я выбрасываю остатки своего достоинства нахрен. «У меня тяжелая ночь. Могу я прийти, если ты не спишь?» Начинаю грызть ногти в ожидании ответного сообщения. Оно приходит через несколько секунд. «Ты хочешь, чтобы я пришел к тебе, да?» «Нет. Я не хочу сейчас находиться дома. Если ты не против...» «Да, пожалуйста». Я бросаю телефон в сумочку и, убедившись, что кошке достаточно питания, направляюсь к квартире Эверета. Он открывает дверь еще до того, как я к ней подхожу, и сжимает меня в крепких объятиях, едва я переступаю порог. Это, наверное, лучшее из того, что он мог бы сделать, потому что заставляет меня чувствовать себя по-настоящему защищенной, и что еще хуже, слезы сразу предательски струятся по щекам. – Что случилось? – спрашивает Эверет, нежно касаясь моей кожи. Я качаю головой в знак отрицания, не желая обсуждать это. Более того, я не знаю, как это обсуждать. – Бренна, детка, кто-то снова навредил тебе? Я продолжаю качать головой. Он долго молчит, потом переносит меня на диван. Садится сам, притягивая меня к себе на колени и нежно прижимает.