В соседнюю камору просто внесли сразу несколько факелов, один из которых Шешковский подсунул чуть ли не к самой дыре. На самом деле Степан не мог знать доподлинно, на каком боку привык спать лейб-медик, но когда у человека все тело болит, обычно он вертится, пытаясь улечься поудобнее, стало быть, рано или поздно повернется к той самой дыре. Кроме того, он рассчитывал на обыкновенное любопытство Лестока, он ведь уже услышал голоса и шаги, понял, что в соседнюю камеру кого-то притащили, отчего же теперь не попытаться послушать? В общем, все получилось наилучшим образом, и когда стража покинула камеру и свет погас, Иван Иванович припал губами к дырке, призывая внимание уже дожидавшегося его Шешковского. Понимая, что очень важно первое время регулярно поддерживать контакт с Лестоком, Шешковский перестал даже приезжать домой, отчеты приносили ему прямо в камеру. Мало этого, поняв, что вкусные запахи жаркого или кофе могут просочиться сквозь переговорную дыру, Степан запретил подавать себе нормальную пищу, довольствуясь кипятком и хлебом. Несмотря на то, что Лесток не мог разглядеть его из своей камеры, Степан не расчесывал волос и неделями не менял белья, желая полностью сжиться с бытом арестованного. Единственной роскошью, которую он мог себе позволить во время этой работы, был захваченный из дома тулуп и, после, пара валенок, которые прислала супругу добросердечная Алиона. О себе Шешковский говорил мало, назвался офицером, который был пойман у дома своей возлюбленной, когда покидал его. О любовнице Степан говорил загадками, сообщив только, что его избранница красива и к тому же имеет отношение ко двору. Пусть умный Лесток перебирает придворных дам, сколько влезет, офицерская честь все равно не позволит попавшему в застенки из-за своей любви семеновскому офицеру выдать имя возлюбленной. Впрочем, простоватый вояка, которого играл Степан, не мог знать, что в том образе, который с отточенностью художника-гравера он выписывал перед Лестоком, тот, в конце концов, прочитал образ Марии Долгорукой, или, как теперь ее называли, Марии Грузинской. Когда же тот начал догадываться, Шешковский, будто забывшись, сообщил, что его ненаглядная нынче под особым присмотром Тайной канцелярии, иначе как бы его так быстро словили? Вообще ею интересуются с лета 1744, после ареста ее близкой подруги. – Дело Лопухиной! – моментально сопоставил Лесток. Что заставило узника Шешковского испугаться и не отвечать на вопросы лейб-медика до самой ночи. В результате, рассказывая о Долгорукой и Лопухиной, Лесток выдал следователю все то, чего не могли выпытать из него палачи. В 1835 году статс-дама Наталья Лопухина влюбилась в молодого и весьма привлекательного певчего Григория, затеяв с ним эпистолярный роман. Юноша оказался грамотным и с радостью читал надушенные изысканными духами послания прекрасной дамы, получая приложенные к ним подарки и умоляя о скорой встрече. И встреча произошла, но не та, о которой мечтал певчий, неожиданно в него влюбилась цесаревна Елизавета, которая сначала попросила пригласить красивого певца к себе в ложу и затем, задав ему несколько вопросов и поняв, что вблизи он ничуть не хуже, чем на сцене, назначила первое свидание. Откуда наивный казак Алексей мог знать, что ему подфартило влюбить в себя сразу двух знатных дам? Он-то решил, что его визави наконец-то соизволила открыться. Однажды он даже признался Елизавете, что хранил все ее письма и подарки. Собственно, несмотря на стремительно развивающиеся отношения с цесаревной, он не переставал получать послания Лопухиной. Так Елизавета узнала о наличии соперницы. Оставалось выяснить, кто та дерзкая, посягнувшая на ее возлюбленного? Впрочем, Лопухина писала письма сама, и Елизавета в конечном итоге опознала почерк. Что делать? В то время у цесаревны уже были в случаях Александр Бутурлин[98], Семен Нарышкин, Алексей Шубин, последний служил у нее ординарцем. Тем не менее цесаревна еще не осмеливалась говорить о своих любовных пристрастиях в открытую, поэтому она просто показала Лопухиной два испанских наряда, которые шились из одного материала, для нее и Разумовского, опытная придворная Наталья Федоровна не могла не понять, что Елизавета Петровна таким манером открыла перед ней свою тайну. И тут произошло нечто из ряда вон, нахальная Лопухина не согласилась добровольно убраться с дороги и в запальчивости, должно быть, намекнула цесаревне, что все равно откроет Алексею глаза, признавшись, что письма писала она. – Я не присутствовал во время этого рокового объяснения, – шептал в дырку Лесток, – но отлично помню взрывной характер Лопухиной и могу предположить, что так все и было. Она отказалась подчиниться, чем ставила дщерь Петрову в неловкое положение. Вскоре, желая проверить, подчинится ли ей Лопухина, цесаревна попросила Алексея назначить таинственной визави встречу на карнавале. На что Лопухина тут же ответила, что тот узнает ее по розе в волосах. Наталья Федоровна отлично рассмотрела костюм Елизаветы, никакой розы там в помине не было, а что было? Ну, может быть, мантилья или шляпка… Все, чего хотела Наталья Федоровна, – это открыться возлюбленному, но сделать это не в письме, которое можно было перехватить, а лично. А дальше пусть уж сам выбирает, кто милее. Елизавета тут же подослала к Лопухиной мастерицу Шакловитую, которая сделала точную копию розы. Сам Лесток давно уже интересовался Шакловитой как весьма умной и сообразительной девушкой, которой не слишком сильно повезло в жизни. Втайне от всех она растила незаконнорожденную дочь, мечтая дать ей нормальную семью и образование. Собственно, отец ребенка был где-то рядом, но по причине безденежья не мог жениться на Софье, признав собственного ребенка. Лесток часто дарил Софье и ее малютке небольшие подарки, за что Шакловитая делилась с ним интересующими его сведениями. Но на самом деле Софья нуждалась не в крошечных знаках внимания, ей нужно было много и сразу. Так много, чтобы она могла купить себе домик и оставить службу. В общем, узнав о том, что на карнавале цесаревна и ее статс-дама предстанут с совершенно одинаковыми розами в волосах, Лесток смекнул, что Елизавета будет «вынуждена» наказать нахалку, скажем, услав ее на полгодика в ее же имение. Лесток предложил Шакловитой выкрасть жемчужное ожерелье и затем спрятать его где-нибудь. В роковую ночь все произошло на удивление удачно, едва стемнело, в покои цесаревны тайно пробрался ее новый возлюбленный, и все девушки по такому случаю были отосланы в дальние комнаты. Так что Шакловитая спокойно взяла жемчуг и вышла, не задержанная никем. Далее она перекрасила жемчужные бусинки и пришила их на одно из платьев. А чтобы обман не был раскрыт, Лесток выдал доверявшей ему Софье пузырек с безобидным средством, приняв которое девушка выглядела сильно заболевшей. Это было нужно на случай, если бы жемчуга обнаружили во время карнавала и стали искать, кто нашил их на платье, в этом случае все бы сказали, что Софья не причастна к краже, так как лежала больная. Да он ее сам и отправил домой. В случае, если бы Лесток дал Шакловитой настоящего яда, ему пришлось бы искать жемчуг самостоятельно. А это непросто. Лесток надеялся, что когда произойдет скандал, все подозрения падут на Лопухину, но в виновность Натальи Федоровны почти никто не верил, зато сама Лопухина догадалась, кто сделал розу для цесаревны. Поэтому когда Лесток доложил, что осмотрел Шакловитую и нашел ее совершенно здоровой, Лопухина употребила все свои связи для того, чтобы Софью не приняли обратно на службу. Для Лестока это был удар, Шакловитая отказывалась признаться где жемчуг, пока ее не вернут ко двору, Лесток же понятия не имел, где искать. Он уже решил тайно доставить Шакловитую ко двору, дабы та отдала ему покражу и получила обещанную награду, но тут произошло то, чего он никак не ожидал, – Шакловитая исчезла. Старая тетушка уверяла, что племянница получила высочайший приказ срочно выйти замуж и отбыла в имение супруга. На самом деле Шакловитую спасла юная фрейлина Мария Долгорукая, подруга Лопухиной, которая была в курсе всех дел Натальи Федоровны и, догадавшись о произошедшем, поняла, что Лестоку остается последнее – пытать Шакловитую о том, где припрятано сокровище. Впрочем, тот же план рано или поздно пришел бы в голову Лопухиной, у которой по милости незначительной вышивальщицы дела теперь шли из рук вон плохо. Елизавета выказывала Наталье Федоровне презрение, задевая и придираясь по мелочам, расследование, которое вел Ушаков, точно специально подбиралось все ближе и ближе к несчастной статс-даме, так что оставалось последнее – разобраться с испоганившей ее жизнь девкой, тем более, что всем известно, где она проживает. Собрав все свои деньги и драгоценности, Мария Долгорукая договорилась с егерем своего отца, который согласился взять в жены Шакловитую и срочно увезти ее подальше от столицы. Все было сделано так быстро и тайно, что все, кто пытался выяснить хоть что-нибудь о дальнейшей судьбе вышивальщицы, решали, что это дело рук самой Елизаветы Петровны или кого-то из ее ближайшего окружения. В ОБЩЕМ, ПРИЗНАНИЕ Лестока было переписано на чистый лист, и весьма довольный собой Шешковский отрапортовал Шувалову о закрытии дела «Похищение жемчуга». Глава 31. Как Шешковский в тюрьме сидел РАЗОБРАВШИСЬ С «ЖЕМЧУЖНЫМ делом», старательный Шешковский не оставлял своего подопечного. Он-то появлялся на допросах в своем обычном виде, наблюдая за происходящим и прикидывая, с какого бока подойти к упрямому царедворцу, когда после они будут беседовать через переговорную дырку. Лесток привык доверять своему соседу, несмотря на просьбы Апраксина оставить дальнейшее расследование, дабы не рисковать здоровьем в холодной камере, мол, нехитрое дело определить к Лестоку менее ценного сотрудника, Шешковский отвечал неизменным отказом. В результате Степану пришлось «отсидеть» в тюрьме еще несколько месяцев. При этом Шешковского меньше всего интересовало, в чем конкретно будет обвинен человек, посягавший на жизнь Фредерики. Главное, чтобы господа судьи вынесли злодею нехилое наказание. А уж сошлют его за покушение на убийство или за измену короне… Не суть. Шешковский уже хотел отпраздновать викторию, когда неожиданно ему на голову свалилась новая неприятность. Государыня потребовала освободить из крепости Чернышевых, которых, в связи с их заточением, Степан привык считать обезвреженными. Единственное, что он сумел сделать, – это добиться разрешения поместить их под так называемый домашний арест, в Зимний дворец Елизаветы, в котором в 1735 году и произошла злополучная история с жемчугом и шелковой розой. И тут случилось то, чего больше всего боялся Шешковский и чего не допустил бы его учитель Ушаков. Воспользовавшись относительной свободой, Захар Чернышев велел охранявшим их солдатам купить ему с братьями вина, а потом этим же вином напоил охрану и ушел в город. После того, как Степан подпортил Чернышевым репутацию, их не могли вот так запросто снова принять на придворную службу, но, как выяснилось, этого и не требовалось. Добравшись до Летнего дворца, Захар начал неспешно прогуливаться туда-сюда, пока не был замечен из окон. Так что не прошло и часа, как к нему как ни в чем не бывало вышли Екатерина Алексеевна и Матрена Балк. Доложив о том, что с ними произошло, и попросив посодействовать скорейшему возвращению ко двору, Захар распрощался с цесаревной и спокойно вернулся в Смольный. – КАК ВЫ СМЕЛИ держать в тюрьме и пытать наших друзей?! – Екатерина Алексеевна ударила Шешковского по лицу с такой неожиданной для ее телосложения силой, что у того зазвенело в ушах. Точно так же когда-то лупил его покойный Ушаков, но тот был на две головы выше Степана и в молодости, говорят, с медведем боролся. – Я считала вас благородным человеком, – цесаревна отошла к окну, выбившаяся из прически черная прядь упала на ее раскрасневшееся от праведного гнева лицо. «Бьет – значит любит», – шевельнулось в голове Шешковского, но он продолжал стоять перед великой княгиней по стойке смирно, готовый принять попреки и побои, арест или даже смерть. Впрочем, даже если бы Екатерина приказала арестовать сыскных дел мастера, государыня бы его немедленно освободила. Другое дело, если бы она кликнула слуг, чтобы те покуражились над ним, как он издевался над Андреем. А потом бесчувственного бросили бы в вонючую Мойку. Степан смотрел на свою даму, впервые понимая, что ради своих целей она не остановится ни перед чем. Тонкая волшебная Фредерика исчезла, уступив место решительной и непредсказуемой Екатерине, и если бы нежная Фреде – рика простила Степану его вину, Екатерина мстила за своих друзей. Впрочем, так ли страшна смерть? Куда хуже было бы потерять милость прекрасной дамы, утратить самою возможность видеть женщину, которую он любил, лишиться права защищать ее, оберегая от зла. Подперев спиною дверь, со сложенными на груди руками, кариатидой застыла верная Матрена, светлые волосы убраны в аккуратную прическу, справа заколка в виде веточки жасмина, любимый цветок великой княгини, зеленое платье с теми же цветами. Немая, бесчувственная статуя, будет Степан кровью истекать, бровью не поведет. Подыхай, пропадай. Впрочем, кто сказал, что Екатерина замыслила расправиться с ним? Она ведь не дура, понимает, во дворце повсюду глаза и уши, куда они денут труп? Как объяснят, отчего следователь, зайдя в покои цесаревны, не вышел оттуда? – Вышеупомянутые господа были арестованы по приказу государыни, – промолвил Шешковский, последние слова он произнес так тихо, что Екатерине пришлось подойти к молодому человеку чуть ли не вплотную. – Я выполнял приказ, Екатерина Алексеевна, что я должен был делать? – Вы много раз говорили мне о том, что, – Фредерика покраснела до корней волос, отчего сделалась почти прежней, – что вы любите меня, – произнесла одними губами цесаревна, опасливо косясь в сторону застывшей на своем посту Балк. – Я люблю вас больше жизни, больше Бога. – Тогда почему вы пытали Андрея? К чему эта жестокость? Я бы рассказала вам обо всем как на духу. За мной постоянно наблюдают, я не остаюсь наедине с собой даже ночью. Я не могла бы завести любовника, даже если бы этого хотела. У Степана потемнело в глазах, он попытался обнять Фредерику, но та ловко извернулась, и его рука, как это неоднократно бывало уже во сне, схватила лишь напоенный ароматами ее духов воздух. – Не забывайтесь и отвечайте на мои вопросы. – Я не применял пыток, ни один из них не висел на дыбе, им не разбивали пальцы, не выкручивали суставы, их не клеймили, но ничего не делать я не мог. – Степан облизал пересохшие губы. – Если бы я не применял к ним никакого физического воздействия, если бы они уходили с допроса довольные жизнью, после них экзекуторы занялись бы мной. Вы не знаете наших правил. – Я понимаю. Но вы били безоружного, связанного… – обессиленно Фредерика упала на стул, закрыв лицо руками, какое-то время ее плечи сотрясали рыдания. – Как это гадко! Как подло! – Если бы Андрей Чернышев не был арестован, как дворянин, я мог бы вызвать его на дуэль, – Шешковский тщательно подбирал слова. – Его поведение было настолько неосторожным, а подчас вызывающим, что он полностью загубил свою репутацию и мог серьезно скомпрометировать вас. – Моя жизнь закончилась. – Екатерина вытерла заплаканные глаза, с вызовом глядя на Степана. – Вы же читаете доносы и знаете мое положение при дворе. Я имела разговор с покойным Андреем Ивановичем, и он обещал, что наша небольшая тайна с Петром Федоровичем не выплывет наружу. А тем временем я постараюсь как-то улестить Его Высочество, как-то влюбить его в себя, а вы… теперь Елизавета Петровна понимает, отчего я до сих пор не подарила ей наследника престола, и меня отправят в монастырь. – Вы говорите о разводе?! – Степан задохнулся нежданной радостью. – Если так, – он подошел к цесаревне и церемонно опустился перед ней на одно колено, – вас отправят домой, и я тайно последую за вами, Фредерика. Петр Федорович не любит и не ценит вас, а я… – Меня отправят не к матери, я уже спрашивала у Елизаветы Петровны, я слишком много знаю. Меня сошлют в какой-нибудь северный монастырь, где я проведу остаток своей жизни. Все! – Она закрыла лицо руками. – Если бы вы только могли поверить мне, – Степан был вне себя от горя, – я заберу вас из монастыря, я… Мы убежим из этого страшного места, я сделаю нам другие паспорта, мы уедем в Европу, никто и никогда не найдет нас. Степана трясло от распирающих его идей. Разумеется, побег с такой женщиной, как Фредерика, требовал серьезных денежных вложений, но он имел доступ к специальному хранилищу вещдоков, в котором, согласно описи, находились не только орудия многочисленных убийств, но и изъятые при обыске ценности. Он мог бы раздобыть денег у своих подследственных, начать брать взятки, но все равно организация побега требовала времени. – Подите от меня, злой, жестокий человек, – устало произнесла Екатерина Алексеевна, – подите, и если вы еще хоть пальцем притронетесь к этим людям, если только, я… Никогда больше, никогда… Выставленный чуть ли не взашей, Степан брел по Мойке и затем по Фонтанке, понимая, что без Фредерики его жизнь не стоит ломанного гроша. Что вот теперь, пока она в такой опасности, он не смеет даже приблизиться к ней, говорить с ней, просто быть рядом. Собственно, мучило то, что он так и не сказал ей самого главного: для того, чтобы удержаться на своем месте, ей было достаточно родить ребенка, желательно сына. Екатерина была права, даже если бы она решилась завести любовника, у нее бы ничего не получилось, так как за ней все время кто-нибудь присматривал, но если договориться с надсмотрщиком? Степан же мог повернуть дело так, чтобы их встречи с Фредерикой проходили в присутствие одной только Балк или даже наедине. Работа Тайной канцелярии подчас требует повышенной секретности, а значит, у него получилось бы добиться свидания с цесаревной, не привлекая при этом внимания вездесущего Шувалова. У наследника престола никогда не было женщины, следовательно, нет уверенности, что он вообще способен иметь детей. Что же касается Шешковского, то тут никаких сомнений! Фредерика знает о его любви и не случайно поделилась с ним своими проблемами, женщина нипочем не станет касаться подобных тем в разговоре с мужчиной, который ей безразличен. Стало быть, вся эта отповедь имела одну единственную цель, великая княгиня сама просит его об этой ничтожной с его стороны услуге. Хотя можно ли назвать дело, связанное с зачатием наследника престола, ничтожным? Одно подозрение – и его посадят на кол, а ее… не хотелось и думать. Степан перешел почти на бег, прохожие оборачивались на несущегося сломя голову хорошо одетого молодого человека. Почему он не воспользовался каретой, в которой приехал? А просто забыл. Привык ходить пешком, раздумывая о разных разностях, а тут было о чем покумекать. Все складывалось таким образом, что, похоже, именно ему суждено стать безымянным отцом будущего царя, он последняя надежда прекраснейшей из женщин, последняя надежда династии Романовых и всей империи! Потный и расхристанный Шешковский влетел в церковь и бросился на колени перед иконой Божией Матери «Млекопитательницы», умоляя ее дать ему достаточно сил для того, чтобы стать отцом. Карета догнала его, когда изнемогший от долгих молитв Степан выходил из церкви. Решив, что барин где-то успел нализаться, Богдан соскочил с козел, чуть ли не силком усадил того на крохотный диванчик и, захлопнув дверь, повез домой. Легкая, словно развеселая весенняя птаха, Алиона выскочила навстречу, встретив Степана на пороге и радостно повиснув у него на шее. В самой светлой и просторной горнице, которую чета Шешковских использовала и как гостиную, и как столовую, уже был накрыт стол, усадив своего благоверного на его любимое место, Алиона нежно прижалась к его плечу, заглядывая в глаза. – А у нас, Степушка, великая радость! – Она взяла руку мужа и, поцеловав, прижала к своему животу. – Не догадываешься, какая? Господь благословил меня новым дитятком. Ты будешь отцом! Глава 32. Под наблюдением ВОЗМОЖНО, ПРИСУТСТВУЮЩАЯ ВО время резкого разговора великой княгини с Шешковским Матрена Балк и посчитала, что после такого афронта Степан Иванович более не посмеет даже приблизиться к дворцу, – наивная. Нет, поняв гнев цесаревны на свой лад, Шешковский усилил наблюдение за великокняжеской четой, в поте лица разрабатывая план спасения Фредерики. Не случайно же она открыла ему свою душу, признавшись, что просто не может сама завести любовника и забеременеть от него. Степан просто не мог предать доверие любимой женщины, при этом прекрасно понимая, что Тайная канцелярия без особого труда сыщет их и вернет пред светлые очи государыни. Нет, действовать следовало умнее. Не похищать Фредерику, к слову, похищенную женщину мало просто вывезти за границу, а еще и нужно достойно содержать там, пряча от случайных взглядов. На все это требовались нешуточные средства. И если он мог содержать двухэтажный дом с выездом и беременную супругу в Санкт-Петербурге, то его личные вложения были в этом деле минимальные, дом был построен на средства городской казны, кроме того, теперь у него был постоянный доход от имения пришедшего к нему в приданом Алионы. Нет, Екатерина Алексеевна родилась принцессой, стала великой княгиней, настанет день, когда сделается императрицей, и нет никакого смысла ей бежать от ее же судьбы. С другой стороны, он был просто обязан сделать так, чтобы они могли встречаться, не будучи заподозренными. Следовательно, надо было начать новое расследование, благодаря которому у Шешковского появится реальная возможность допрашивать Екатерину Алексеевну наедине или в присутствии камеристки. Повод для нового расследования появился буквально на следующий же день после объяснения Екатерины и Степана. Андрей Чернышев умудрился прислать цесаревне записку, передав ее через знакомую гардеробную девушку. Согласно донесению, Екатерина прятала проклятое письмо в чулке, а ночью изымала оттуда и перекладывала в рукав. Шешковский умирал от ревности, но ничего не мог сделать. Екатерина строго-настрого приказала не трогать Чернышевых. Кроме того, объяви он Андрея в розыск, Фредерика снова оказалась бы под подозрением, и тогда… Нет, он решительно не мог подвергать опасности предмет своей страсти. – Но что он написал ей? – Страдая от ревности, Шешковский не мог себе места найти. – Скорее всего, дурацкие стишата, поэтому она и не сожгла письма и теперь носит его с собой, точно заветный талисман. Несмотря на все ухищрения слуг, работавших на Шешковского, не было никакой возможности раздобыть проклятую записку. Впрочем, из случайно подслушанного разговора цесаревны с той же комнатной девушкой он уяснил, что Андрей всего лишь прислал список вопросов, на которые должна была ответить великая княгиня. Так что старательная и ответственная Фредерика просто боялась позабыть какую-нибудь мелочь. Вскоре, катаясь по городу в компании придворных, цесаревна приобрела простой, но изящный серебряный письменный прибор, до этого бдительная Чоглокова забрала все письменные принадлежности из покоев великой княгини. Скорее всего, в тот же вечер она и написала ответ. Во всяком случае, проклятая записка исчезла, скорее всего, была сожжена. Во второй половине декабря двор переехал в Москву, туда же вслед за остальными поспешил и Шешковский. Допросы Лестока, на которых он неизменно присутствовал, подошли к логическому концу, впрочем, так как государыня не желала «выносить сор из избы»: о краже жемчуга и Шакловитой в официальном обвинении не было сказано ни слова, хотя, после признания Феклы, доказать, что организатором кражи был именно Лесток, не представляло труда. Официально бывшего лейб-медика обвиняли в том, что он взял десять тысяч рублей от прусского короля, чтобы поддерживать его интересы, а также в том, что он отравил некоего неизвестного Шешковскому Этингера, который мог свидетельствовать против него. После оглашения приговора Лестока сослали в Сибирь. Удачно, что после тяжелейшей травмы головы медикусы умудрились вытащить с того света княжну Гагарину. Вернувшись, она снова была при цесаревне, и это было хорошо, потому что Дарья Алексеевна была искренне предана своей госпоже, Шешковский же продолжал получать тревожные сигналы относительно готовящегося покушения на цесаревну. При дворе давно уже шептались, мол, немке не жить. Об этом же неоднократно сообщали через дипломатическую почту своим монархам находящиеся в России послы разных государств. Впрочем, это он сосредоточился на опасности, угрожающей его даме сердца, не реже, а пожалуй, и чаще судачили о скорейшей кончине императрицы. Тяжелая болезнь Елизаветы заставляла посланников засыпать с мыслью, что, возможно, наутро в России ожидается смена власти, и, заснув в одной стране, они рискуют проснуться совсем в другой. Поэтому, просыпаясь, первым делом господа посольские приучились осведомляться о состоянии здоровья государыни. Предвкушая блаженный миг, когда он наконец получит власть, Петр Федорович даже не пытался скрывать радостный трепет, охватывающий его всякий раз, когда всесильная тетушка отказывалась выйти на прогулку или была вынуждена отменить совет. Глава 33. Под защитой тайной канцелярии