В МОСКВУ ЕХАЛИ следующим образом – Елизавета Петровна со своей свитой тронулась в путь первой, а малый двор во главе с великокняжеской четой – на следующий день. Приблизительно в то время, когда императрица с Разумовским и огромной свитой должна была добраться до Твери, Шешковский получил анонимный донос, согласно которому весь провиант, заготовленный для малого двора, отравлен. Воспользовавшись голубиной почтой, Степан Иванович потребовал от господ из Преображенского приказа срочно изъять со склада весь продуктовый запас и забрать лошадей, предназначенных для малого двора, так как следовало сперва проверить, не подстроили ли злоумышленники каких-нибудь новых бед Петру Федоровичу и Екатерине Алексеевне в пути. Ведь, не получи они в Твери еды, они бы сменили лошадей и голодные двинулись в Москву. А вот что на самом деле ожидает их в этом самом трактире? Отдых и пища или лютая смерть? Из столицы в Москву были отправлены лучшие люди Тайной канцелярии, но сам Шешковский предпочел остаться дома, получая донесения и решая непростые проблемы. На счастье, никто из людей Елизаветы Петровны не отравился, что же до людей цесаре – вича, после работы Преображенского приказа в Твери те были вынуждены поститься, ожидая, когда им будут поданы лошади. При этом, разумеется, никто не поставил в известность ни Петра Федоровича, ни Екатерину Алексеевну об истинной причине происходящего. Для них отсутствие лошадей и продуктов было объяснено тем, что все якобы забрала Елизавета Петровна. Впрочем, к вечеру Чоглокову были выданы несколько корзин с жареной стерлядью. Рыбу проверил приказной медикус, который в доказательство, что еда не отравлена, отведал ее первым. После ужина, когда ближайшие трактиры и постоялые дворы были тщательно проверены и повсюду дежурили люди Тайной канцелярии и Преображенского приказа, великокняжеской чете наконец были поданы лошади, и на ночь глядя они тронулись в путь. Так Шешковский заставил любимую женщину немножко поголодать, но зато, возможно, снова спас ей жизнь. И как это бывает довольно-таки часто, подозрение в дерзком покушении пало на человека, который, скорее всего, не имел вообще никакого отношения к происходящему. Камергер Петра Федоровича князь Александр Михайлович Голицын[99] был виновен лишь в том, что не сопровождал цесаревича в этом путешествии, заранее испросив у того отпуск. Понимая, что Александр Михайлович стал жертвой обстоятельств, Шешковский упросил Шувалова не мучать понапрасну его светлость, а лучше отослать того с посольством в Гамбург, с глаз долой – из сердца вон. Голицын получил четыре тысячи жалования, что было немного, так как назначение готовилось впопыхах. Как и следовало ожидать, перемена участи Александра Михайловича больно ударила по малому двору, особенно кручинилась его свояченица, недавно вернувшаяся к своей госпоже после серьезной травмы княжна Гагарина. На Рождество в Тайную канцелярию пришло свежее донесение из Преображенского, у Екатерины Алексеевны обнаружилась весьма странная сыпь. Великая княгиня не может показаться на людях, никакие мази, никакие лекарства не помогают! Степан рвал на себе волосы, все сходилось к тому, что московские дознаватели что-то напутали, не изъяли всех продуктов, не обратили внимания на воду, а может быть, доверчивая Фредерика получила в подарок какую-нибудь пудру или духи, уколола пальчик отравленной иголкой! На счастье, через пару дней на его стол лег новый отчет, доктор Бургав[100] дал цесаревне пузырек талькового масла, после применения которого прыщи сошли. Из-за ухудшения самочувствия государыни на Масленой двор все еще находился в Москве. Елизавета Петровна была свалена в постель сильнейшими почечными коликами, но обсуждение недуга Ее Величества приравнивалось к государственной измене. Официально сообщили, что императрица заперлась в своих покоях для решения наиважнейших государственных вопросов. Одну ночь в прилегающих к покоям императрицы комнатах господ Чоглоковых, кроме уже привыкших оказывать помощь императрице Владиславовой и Евреинова, дежурили канцлер Бестужев и генерал Апраксин. Несмотря на упомянутый выше строжайший запрет, Фредерика несколько раз обсуждала эту тему со своей комнатной девушкой-финкой, кстати, той самой, что передавала записки Андрея Чернышева. Поняв, что, если цесаревна и дальше будет выказывать подобную неосторожность, она может пострадать, Шешковский настоял на том, чтобы разговорчивую девицу в срочном порядке выдали замуж. Замужество автоматически отстраняло ее от двора, так что это была форменная отставка. Фредерика тяжело переживала потерю еще одной подруги, но тут уж Шешковский был неумолим, много раз он представлял, как заплаканная красавица умоляет его вернуть глупую девку ко двору и как он, рыдая вместе с ней, вынужден отказать. Безопасность Фредерики превыше всего. Он же вот уже несколько лет как ничем иным не занят, как только спасением жизни и чести своей дамы. В этих видениях все заканчивалось на один манер, они плакали, обнявшись на голубом канапе, после чего Фредерика признавала правоту Степана, обещая впредь быть осторожной и прося верного рыцаря не оставлять ее своим покровительством. Императрица прохворала десять дней, после чего камни вышли, и ей стало лучше. Она даже соблаговолила украсить голову одной из своих фрейлин, выходящей замуж, своими бриллиантами – честь, которой удостаивались не многие приближенные дамы. Правда, для этого Ее Императорскому Величеству пришлось сесть в постели, спустив на пол ноги, и, закончив работу, она была вынуждена еще час отдыхать, слушая, как Мавра Шувалова читает ей книгу. Обо всех этих подробностях Шешковский узнал из срочного донесения, поступившего из Преображенского, причем слухач уверял, что Мавра сама рассказала об этом Екатерине Алексеевне, после чего цесаревна выразила огорчение состоянием Ее Величества, и Шувалова заверила ее в том, что передаст государыне ее слова. На первый взгляд, ничего не значащий случай, Мавра первая заговорила с Екатериной Алексеевной, а та просто отреагировала на сказанное. Но на следующий день императрица через свою сестру Чоглокову выразила недовольство Петром Федоровичем и Екатериной Алексеевной, отчего те целых десять дней ни разу не удосужились спросить о ее самочувствии и выказать хоть какое-нибудь участие. В свое оправдание цесаревна ответила Марии Семеновне, что ни она, ни Петр Федорович не знали о болезни Ее Величества. На что Чоглокова тут же обвинила ее во лжи, ссылаясь на слова Мавры Шуваловой. Неизвестно, была ли это ловушка, подстроенная врагами, или нет, в тот раз Екатерине удалось с честью выйти из положения, признав, что выразила сожаление после того, как сама Шувалова рассказала ей о произошедшем. Фредерика же словно специально притягивала к себе новые неприятности, Тимофей Евреинов, на что опытный придворный, снова передал ей послание от Андрея Чернышева, который был теперь полностью освобожден и назначен в свой полк поручиком. Екатерина же вместо того, чтобы прогнать Евреинова, внимательно изучила послание и не замедлила с ответом. Глава 34. Заговор ВЕСНОЙ ДВОР ПЕРЕЕХАЛ в Перово – имение графа Алексея Разумовского, что в четырех верстах от Москвы. Единственным развлечением для придворных в этом местечке была собачья охота, которую обожал великий князь. Пока мужчины охотились, дамы были вынуждены мучиться бездельем, то есть были оставлены практически без внимания, в том числе и Тайной канцелярии. И что же, у Екатерины Алексеевны вдруг обнаружились страшная головная боль и тошнота, что могло осложниться в том числе и из-за того, что как раз в это время императрицу свалил очередной приступ колики, и все придворные медикусы находились при государыне. Поняв, что может потерять свою возлюбленную, Шешковский выслал к ней Бревде, и тот не только успел промыть ей желудок, но и выяснил круг лиц, которых с большой долей вероятности можно было обвинить в отравительстве. На этот раз список оказался невелик: Тимофей Евреинов, новая фрейлина Марина Закревская, Мария Долгорукая, она же Грузинская, Матрена Балк, ныне Салтыкова. Две последних, хоть формально и перестали быть фрейлинами после замужества, навещали Екатерину Алексеевну довольно часто. Плохо, что Степан не имел возможности арестовать всех подозреваемых, Шувалов требовал аргументировать каждый арест, производимый при дворе, а у Шешковского по-прежнему не было никаких доказательств. Мало этого, сам Тодеуш Бревде не был уверен, стало ли Екатерине Алексеевне лучше после промывания желудка или же ее состояние восстановилось само собой. Отойдя от болезни, императрица пожелала поехать на богомолье в Троицкий монастырь. Для этой цели она сделала остановку в Покровском, где немного отдохнула и, помолясь, отправилась в пешее паломничество. Согласно карте, ей предстояло пройти пятьдесят верст пешком. Что, однако, не означало, что весь этот подвиг она проделает на одном дыхании. На протяжении всего пути государыни были установлены места отдыха, да и за ней тянулся обоз, готовый разбить лагерь там, где Ее Величество оставят силы или она пожелает отдохнуть, любуясь окружающими красотами. На это время малый двор был переведен в местечко Раево, принадлежавшее Чоглоковым. В их небольшом доме поселили Екатерину Алексеевну, придворные же во главе с великим князем были вынуждены поставить палаточный лагерь. Каждый день можно было забавляться охотой и конными прогулками. А к цесаревне зачастил тайно влюбленный в нее Кирилл Разумовский. Веселый и остроумный, он был душой любой компании, за что Шешковский тут же возвел соперника в ранг главных подозреваемых. Поняв, что Тайная канцелярия заинтересовалась Кириллом, Алексей Григорьевич спешно отправил брата на Украину, наказав тому не возвращаться, пока все не уладится. А Тайная канцелярия переключилась на никому в ту пору еще не известного поручика Ширванского пехотного полка Асафа Батурина[101], впрочем, сам себя он именовал «полковником артиллерии». Этот игрок и мот, каких мало, специально свел знакомство с охотниками великого князя и однажды во время ловли упал на колени перед Петром Федоровичем, поклявшись от имени себя и своего полка, что признает государем только его. Напуганный неожиданным признанием, наследник престола попытался тут же вскочить на своего коня и ускакать, пока императрице не доложили о произошедшем, но Батурин схватил его за руку, порывисто целуя и спешно излагая свой план заговора. Солдаты его полка арестуют императрицу и заставят ее отречься от престола под угрозой убийства Алексея Разумовского. Когда государыня подпишет отречение в пользу Петра Федоровича, они убьют Алексея Григорьевича, Елизавету же запрут в какой-нибудь далекий монастырь, где она рано или поздно скончается в полном забвении. На счастье, Петр Федорович пересказал план заговора супруге, а та отправила Шкурина к Шешковскому, который на словах объяснил суть дела. В результате Батурин был схвачен и отправлен в Преображенский приказ, где благодаря пыткам из него удалось выбить имена других заговорщиков. Степану и Шувалову пришлось арестовать всех охотников великого князя, а также множество неповинных придворных. Все это внесло понятную сумятицу в дворцовую жизнь, но Шешковский отнюдь не винил в произошедшем себя. Напротив, когда ему посчастливилось вновь встретить в дворцовом парке прогуливающуюся с фрейлинами Екатерину, та поблагодарила его за своевременное вмешательство, а также заверила, что Петр Федорович не поддерживал заговора, равно как и их люди. Прощаясь, цесаревна протянула Степану ручку для поцелуя, пеняя ему за то, что тот давно не показывался при дворе. Конечно же, это была обыкновенная вежливость, цесаревна не могла не страшиться грозной Тайной канцелярии, но страстно влюбленный в нее Шешковский тут же решил, что все то время, когда он боялся переступить порог малого двора, Фредерика ждала его, и если ни разу не написала сама, то исключительно оттого, что ей было запрещено писать кому бы то ни было. Помнится, у нее до недавнего времени и прибора для письма не было. Счастливый оказанной ему милостью, Шешковский на радостях отпустил придворных и охотников, впрочем, последних удалось выторговать у Шувалова с условием, что всех их отправят за границу (последние два года охотники Петра Федоровича были сплошняком иностранцы, так что их отправляли не в ссылку, а по домам). Масленую двор провел в Царском Селе, а затем устремился в Москву. В это время ко двору была представлена дочь герцога Эрнста Иоганна Бирона, прежнего фаворита императрицы Анны, Гедвига Елизавета Курляндская[102], которая сразу же получила прозвище Курляндская принцесса. Разумеется, означенной особой немедленно заинтересовалась Тайная канцелярия. Бирон вернулся из ссылки и жил теперь с семьей в Ярославле на Волге, где ему, собственно, и было приписано оставаться вплоть до новых распоряжений. Но Гедвига… маленькая, горбатенькая с тщедушным телом и выразительными умными, может быть, даже слишком умными и проницательными глазами, поступила неслыханно: она сбежала от родителей, спрятавшись в доме жены ярославского воеводы Пушкиной, которой объяснила свой побег твердым желанием принять православие. Когда же властный отец велел запереть девицу в комнате на хлебе, ожидая, когда из нее выйдет дурь, она сбежала через окно. Поняв, что мученица за веру – это именно тот козырь, который поможет ей, наконец, предстать пред императрицей, Пушкина написала Марфе Шуваловой, и та пригласила их обеих в Москву, где Гедвига тот час же сделалась невероятно популярной. Императрица сделалась крестной матерью Курляндской принцессы, а Петр Федорович вдруг принялся за ней ухлестывать, доставляя тем самым огорчение супруге. В тот же год ко двору были представлены две юные графини Воронцовы, дочери графа Романа Илларионовича[103] и племянницы вице-канцлера – четырнадцатилетняя Мария[104] получила шифр фрейлины императрицы, а младшую Елизавету[105] одиннадцати годков от роду определили к Екатерине Алексеевне. Когда двор вернулся в Петербург, обе одновременно заболели оспой, на счастье, юные графини оказались достаточно сильными, их организмы быстро справились с болезнью, и если вернувшаяся через какое-то время ко двору Маша была «украшена» всего несколькими малозаметными следами от оспинок, на лице и без того некрасивой Лизы остались рубцы. Выехав из Москвы, Елизавета Петровна отправилась в Гостилицы к графу Алексею Разумовскому, где собиралась отпраздновать его святые именины, семья цесаревича со свитой были отосланы в Царское Село. Когда рядом не обнаруживалось строгой императрицы, малый двор веселился, точно мыши в отсутствие кошки. Шешковский получал ничего не значащие отчеты относительно прогулок и увеселений, на которых присутствовала Фредерика, представляя ее себе то скачущей на лихом коне, то охотящейся на уток, а то танцующей на балу. В собственной семье Степана Ивановича царили спокойствие и уют, росла маленькая шаловливая Машенька – рыжий огонечек и отцова любимица. Когда-нибудь он возьмет ее с собой на гуляние, на котором будет присутствовать малый двор, дабы показать малышке прекраснейшую из женщин, на которую ей следует стараться быть похожей. Меж тем из Царского сообщали, что Петр Федорович все больше времени проводит с Курляндской принцессой, всячески выставляя горбунью перед своей супругой и заставляя придворных во всем признавать первенство его новой любимицы. – Сколько уроду красоток ни подкладывай, все равно урода выберет, – тихо бранился, просматривая очередной отчет Шешковского, начальник Тайной канцелярии Александр Шувалов. – В отчете говорится, что Гедвига достаточно хитра и умна. К примеру, она знает, что Петр Федорович не терпит ничего русского, так специально говорит с ним исключительно на немецком, в то время как его законная жена… – Сегодня законная, а завтра, глядишь… – Шувалов задумался. – Петр Федорович не спит со своей супругой, стало быть, и детей у них не будет. Вот увидишь, не сегодня-завтра государыня пересмотрит вопрос относительно этого брака, и тогда… – Но что может сделать Екатерина Алексеевна?! – не выдержал Шешковский. Его сердце сжалось от мысли, что над прекраснейшей из женщин вновь нависла нешуточная опасность. – А что все бабы в таких случаях делают? – осклабился Шувалов. – Льстят, гладят где нужно, средствами медицинскими не брезгуют. Вот ложится он, скажем, спать спиной к супружнице. А выпитое перед сном зелье тут и начинает в чреслах-то его куролесить. Тут уж на любую кикимору залезешь, не то что на молодую да ладную девку. – Но Екатерина Алексеевна никогда не станет… – Ну и дура. А как бироновская дочка от цесаревича понесет, так государыня и обвенчает их от греха. Бирон из опалы в фавор и выберется. В следующем донесении, размещенный в крохотной каморе за супружеской спальней великокняжеской четы, агент Тайной канцелярии переписал длинный и скучный монолог, с которым пьяный в стельку Петр Федорович обратился к своей супруге, когда та уже легла спать. Он кричал, что терпеть ее не может и будет рад, если тетушка разведет их и женит его на прекрасной Гедвиге, что он никогда не полюбит ее и будет просить государыню запрятать постылую супружницу в самый далекий монастырь, а еще лучше – в крепость. Не услышав никакого ответа от жены, Петр Федорович, должно быть, пнул ее и только после этого соизволил уснуть. Бедняжка Фредерика проплакала всю ночь, так что утром ее видели с опухшим лицом и красными глазами. Глава 35. Незапланированное свидание О ПЕРЕМЕНЕ УМОНАСТРОЕНИЯ наследника престола было доложено государыне. Во всяком случае, до возвращения двора в столицу к Екатерине Алексеевне и к Петру Федоровичу были вызваны ученые-медикусы, от которых требовалось установить, отчего у семейной пары до сих пор нет детей и кто конкретно из супругов повинен в этом. Все висело на волоске, цесаревну несколько раз вызывали для беседы с государыней, и она возвращалась к себе в расстроенных чувствах. Скорее всего, ей был предъявлен ультиматум, решил про себя Шешковский, недоумевая, под каким бы предлогом встретиться с Фредерикой и наконец поговорить по душам. Неожиданно их свел случай, в тот день, желая закрепить свой успех у Курляндской принцессы и еще больше унизить супругу, Петр Федорович повелел устроить гуляния у Летнего дворца, на которые были приглашены придворные со своими семьями и даже маленькими детьми. Изначально Шешковский не собирался приводить туда ни давно желающую развлечься Алиону, ни Машеньку, но тут в дело вмешался Александр Шувалов, убедив Степана, что компания жены и дочери может послужить отличным прикрытием. Если Шешковский будет гулять с ребенком, никто и не подумает заподозрить его в том, что он на службе. Он же сможет присматривать за своими венценосными подопечными с самого что ни на есть близкого расстояния. Бегая наперегонки с дочками Апраксина, Машутка вдруг выскочила к сильно заросшей ряской Фонтанке, перепрыгнула на ближайшую кочку, поскользнулась, да, скорее всего, и упала бы в грязную воду, не подхвати ее незнакомая хорошо одетая дама. – Это кто тут такая маленькая и такая рыженькая? – рассмеялась великая княгиня, поправляя огненно-рыжие вихры, которые только утром были уложены в аккуратную прическу, а теперь торчали во все стороны. – Это я, Мария Степановна Шешковская! – отрапортовала пигалица, весело поглядывая на Екатерину Алексеевну зелеными глазищами. – Ах, Шешковская! А ведь я знаю твоего батюшку, пойдем-ка найдем его. Но никого искать не пришлось, Степан уже несся к даме своего сердца, забыв о приличиях и смотрящих на него со всех сторон придворных. Впрочем, что такое необыкновенное они видели, отец испугался за жизнь своего ребенка. – Боже мой, Степан Иванович, почему же прежде вы никогда не говорили, что у вас такая изумительная дочь? Как бы я хотела иметь собственного ребенка. Вот такую хорошенькую девочку, или мальчика… нет, пожалуй, девочку, точно такую же, как ваша Машенька. – Вы бы хотели точно такого же ребенка? – Шешковского бросило в жар. Плохо понимая, что он делает и как это смотрится со стороны, он порывисто поцеловал руку цесаревне, после чего все втроем они отправились смотреть дворец. То есть, разумеется, осмотреть дворец давно мечтала непоседливая Машенька, а Екатерина Алексеевна и не подумала отказать ей в столь незначительной просьбе. Впрочем, ничего увидеть в тот день девчонка не успела, так как неведомо откуда вдруг появился камергер Евреинов, ведущий под узды небольшого белого ослика. За животным двигалась толпа ребятишек. Увидев его, рыжее чудо бросилось наперерез процессии и, загородив дорогу, потребовало, чтобы ее немедленно покатали. Степан хотел оттащить нахалку, сделав ей замечание, но неожиданно Тимофей Евреинов широко улыбнулся маленькой разбойнице и, подхватив ее за талию, ловко посадил на спину ослику. Фредерика схватила Степана за руку, призывая его поучаствовать в развлечении, но неожиданно для себя он притянул цесаревну к себе, быстро заведя ее в одну из пустующих по случаю уличного гуляния комнат, и, обняв, поцеловал в губы. – Я люблю вас, Фредерика! Мне не жить без вас! – Его руки нежно и властно ощупывали ее талию, спину, накидка повалилась на пол, цесаревна попыталась оттолкнуть от себя Степана, но куда там. – Вы хотели ребенка, такого же ребенка, как моя Машенька, – шепча в самое ушко великой княгине, Степан прижал ее к себе с такой силой, что цесаревна невольно пискнула. – дам вам ребенка, и никто больше, ни Петр Федорович, ни Елизавета Петровна не смогут обвинить вас в бесплодии. Я уже предлагал вам, – его рука достигла груди цесаревны, и Степан задохнулся от ни с чем не сравнимого восторга, – я уже предлагал вам бежать со мной, но понимаю, что это невозможно, эта комната не прослушивается, но даже если бы и прослушивалась, в моей власти уничтожить отчеты. Фредерика, я сделаю так, что мы будем встречаться время от времени, не привлекая ничьего внимания, – его пальцы запутались в длинных волосах цесаревны, – мы будем вместе столько, сколько это будет в наших силах. И… Фредерика с силой оттолкнула от себя следователя, ее лицо пылало от гнева, глаза метали молнии. – Как вы посмели дотронуться до меня? Никто, никогда не смел. Как вы? – Я люблю вас, – Степан попытался снова обнять ее, но шанс был упущен, быстрым точным движением, больше подобающим безграмотной крестьянке, нежели принцессе, Фредерика отерла губы и, даже не попытавшись поправить прическу, быстро подняла с пола накидку и, не отрывая взгляда от Шешковского, распахнула дверь и вылетела в коридор. На следующий день, разбирая отчеты и стараясь уловить хотя бы отблеск вчерашнего происшествия, Степан неожиданно для себя наткнулся на пустяковый скандал, приключившийся между камергером Екатерины Алексеевны Евреиновым и лакеем, в обязанности которого входила подача кофе к столу, и тут же попросил Шувалова уволить Евреинова. Собственно, Фредерика была не столь глупа, чтобы голосить о своем приключении, и по-хорошему Шешковский был даже благодарен Тимофею Евреинову, благодаря которому он в третий раз сумел остаться наедине с женщиной его мечты. Увольнение Евреинова было чем-то вроде послания, которое Шешковский направлял теперь своей принцессе. «Один неосторожный шаг, еще один отказ и… ты потеряешь еще кого-нибудь из близких тебе людей». Вдруг подумалось, что на самом деле он уже не любит, а скорее ненавидит Фредерику. Такую недоступную, такую далекую даму сна. Впрочем, ненавидя ее всем сердцем, на самом деле он не переставал обожать свою непостижимую даму. Глава 36. Будни тайной канцелярии СО ДНЯ ПОСЛЕДНЕЙ встречи с Фредерикой Степан ждал ареста. А что? Поцеловал царевну в сахарны уста – изволь ответ держать. Всегда так было. Всегда, да не в этот раз. Вопреки всему на свете Екатерина Алексеевна не пожаловалась на поведение следователя, более того, сколько он ни перечитывал отчетов из комнат цесаревны, сколько ни перебирал болтовню ее дам, никто о проступке Шешковского не знал, великая же княгиня держала рот на замке. Почему? Боялась огласки? Не желала, чтобы ее – замужнюю женщину – уличили в порочащей ее связи… или? Шешковский ощутил, как по груди разливается приятное тепло: «Она действительно любит меня», – Степан покатал слово «любит» на языке, «любит» – это было приятно. Да, определенно, она сама хотела этих поцелуев и объятий, она сама зазывала его во дворец, а он, торопыга несчастный, не понял тонкого намека, даже не дошел до ее покоев, где наверняка можно было бы уединиться, предавшись амурным восторгам. Да, он не светский человек и не способен угадывать тонкие моменты души, и теперь своей несвоевременной поспешностью испортил все дело. Неудивительно, что напуганная его напором цесаревна была вынуждена в который уже раз отталкивать его. Потому что еще немного, и он, пожалуй, залез бы ей под юбку, а то и завалил на первую попавшуюся неудобную для такого дела софу. А кстати, была ли там какая-нибудь мебель? Занятый Фредерикой, он даже не заметил. Но даже если и была? В любой момент их могли обнаружить слуги, и тогда… При всей любви к нему Фредерика просто не имела права так рисковать. На самом деле Степан был отнюдь не уверен, что у него получилось бы в незнакомой обстановке, когда в любой момент могут постучать или заглянуть в окно, с супругой он занимался этим на широкой и покойной супружеской кровати, а вот с Кошелевой пришлось исхитриться прямо на рабочем месте. Не в пыточной, Степан не посмел бы осквернить святая святых Тайной канцелярии, хотя хитрая Машенька кидала прозрачные намеки, отчего бы не помахаться среди кандалов и крюков, клещей да хлыстов? Нет уж, в рабочем кабинете тоже, конечно, не особенно расположишь девицу, и Шешковский поначалу решил приладить для этого дела стол или продавленный диванчик, на котором время от времени спал, коротая время между допросами, ну да у придворных дам все не как у людей. В первый раз она долго терла глаза, пытаясь выдавить из них хотя бы крохотную слезинку. А потом, когда поняла, что Шешковский и не думает ее насиловать, сама задрала юбку, под ней оказались английские батистовые панталоны, не так давно вошедшие в моду, и… В общем, вдруг оказалось, что им вполне достаточно крепкого стула. Весело прыгнув на колени к Степану, Маша высвободила пухлые, точно булочки, грудки, давая ему возможность целовать их то одну, то другую. Но с Фредерикой, с Фредерикой, которая, по сведениям Шешковского, до сих пор оставалась девственницей, без сомнения, следовало избрать более куртуазный способ. Он вспомнил, как, желая произвести впечатление на доверчивую Дусеньку, Синявский предложил ей побег из дворца, при этом сам он прискакал на красивом коне, и, посадив перед собой разодетую по случаю какого-то праздника девицу, он ускакал вместе с ней, пугая прохожих и заставляя других придворных дам завидовать прекрасной участи самой незначительной из них. М-да, нашел кого вспомнить, обезглавленную Самохину, чья кудрявая пропажа так и не была обнаружена. Нет, с Фредерикой нужно было уехать в какое-нибудь красивое место, в загородный дом, где на шелковых простынях… ее следовало осыпать цветами и подарками, поцелуями и признаниями в любви. То, что он не выдержал и поцеловал ее впопыхах, – это, конечно же, ошибка, но все же еще не роковая ошибка. Еще все можно исправить, просто действовать следует по-другому, и, главное, необходимо обсудить все предприятие с ней. Впрочем, Степан не торопился, не желая еще раз попасть впросак. Никто во дворце, никто во всем свете не узнал о маленькой тайне Степана Шешковского. Теперь Шешковский понимал, Фредерика тоже мается неизвестностью, гадая, оставит ли Степан свои попытки или явится еще раз попытать счастья. Следовало спешно подать ей какой-нибудь знак.