Мол, глядите. И помните. Вернуться Арею не дозволили. Первой встала царица, и бояре спешно согнули спины, кланяясь. Мол, здоровья тебе, матушка, долгих лет… не оставь милостями… и сдохни где-нибудь сама, чтоб нам руки не марать. Нет, этого никто не произнес, да только слова не нужны были. Все и без того чувствовалось явно. Арей тоже поклонился. И потому не видел, как уходил царь. И уходил ли. Вынесли? Когда загудели трубы, дозволяя спину распрямить, золоченый трон пуст был. — Вот с… — сказал кто-то и на всяк случай ткнул пальцем в псицу, что на ступенях крутилась, дескать, о ней, матери собачьей, речь идет. — Ишь как высоко забралась. — Гнать ее, — хмыкнул Жучень, бороденку оглаживая. — Гнать, пока не навела от таких же, шелудивых… А к Арею подскочил человечек махонький, юркий, цапнул за рукав и за собою поманил. Мол, пойдем, боярин, и немедля. И перстенек под нос сунул. С птицею-сирин. Чтоб, значит, понял, кто зовет, и перечить не вздумал. Арей кивнул. …к золотым портьерам, к дверце, за ними спрятанной, махонькой, в которую только и вышло, что боком протиснуться. Ход за дверцею узкий и тесный, человечек-то легко ступает, а Арею неудобственно. Посох опять же, который вверх не поднять — потолок низкий. Шуба подолом пылищу метет. Кольцо палец сдавило, стянуть бы, но… Арей терпел. Шел. Так быстро, как умел, а все одно догнать провожатого не выходило. Вот же, и хром тот на обе ноги, и горбат, чего зеленый кафтан скрыть не способен, а ловок — куда там здоровым. Наконец отворилась другая дверца. Беззвучно. Пахнуло медвяным цветочным ароматом, теплом по ногам потянуло, и провожатый рученькой указал, мол, туда иди. А сам к стеночке. И в стеночку. Хозяин, стало быть? Иль кто из младших? Сказывали, будто бы Хозяева в тереме царском не приживались, будто бы чар тут всяких наставлено было, от которых оне силу теряли. Врали, значит. — Будь гостем, — молвила царица. — Проходи, Арей… шубу примите… …ее покои были обыкновенны. Пожалуй, на матушкины похожи. Только побольше. Потолки высокие цветами расписаны и птицами райскими. Краски яркие, птицы что живые, перелетают с ветки на ветку, того и гляди запоют. Оконца узкие. С витражами. И вновь сидит на камне дева златовласая в платье простом, а у ног ее лебеди и утицы. Кормит она их? Или просто приманила? Картина благостная, да только отчего-то при взгляде на нее дрожь пробирает. …а шубу приняли. …подскочили девки в летниках простых, пусть и из шелку шитых. Взяли с поклоном, унесли. Принесли стульчик махонький, резной. Стены беленые коврами прикрыты, для теплоты, ибо даже летом в тереме каменном холод идет. Не спасают от него ни жаровенки с углями, ни алый камень, магией напоенный. Камень горяч, и воздух над ним подрагивает. — Меду? Квасу? — Воды, если можно. — Арей садиться не смел. — Воды? Тоже боишься, что отравлю? — Царица склонила голову набок. И так молода вдруг сделалась, даже не молода — юна, что весна первая. …только разве ж весна позволит запереть себя в клетке золотой. А покои эти клетка и есть. И девки услужливые, и старушки, что на сундуках посели, вперились в Арея бельмяными глазищами — не дозволит ли он непотребного — как есть надсмотрщицы. — И в мыслях не имею. — Арей посох к стеночке прислонил, зело надеясь, что не грохнется он. — Но жарко… вода хорошо жажду утоляет. — Что ж, если так… Рученькой махнула, и воду подали, студеную, ключевую, будто только что из родника взятую. Выпил, и зубы заломило. — Доволен ли ты ныне, Арей? — Благодарю, матушка… …хотя бы за воду, поелику пить и вправду охота была. — …не спеши… я тебя не для того позвала. — Она присела на стульчик сама, и девки метнулись с подушками да опахалами, с подносами махонькими. На одном — яблочки лежат моченые, на другом — орешки, на третьем пряники… еще что-то было, а что — Арей не разглядел. Завели, закружили хороводом, загомонили разом. — Кыш, — велела царица. — Прочь подите. Не мешайте. Отступили, но не ушли, посели на полу, на подушках со своими подносами. Слушать станут? Сколько средь них соглядатаев? Каждая вторая, если не каждая первая. И стало быть, все, о чем в этое комнате говорится, будет известно за порогом. Плохо это? Хорошо? Как уж есть. — А ты все ж присядь. Подушечку возьми. Не люблю, когда люди надо мной возвышаются. Сказано это было с улыбкой, да вновь же от той улыбки подурнело. Экий он чувствительный становится, равно девка… Арей присел на пол. Ноги скрестил. Руки положил на колени. Мало ли… невозможно и подумать, чтоб царицу-матушку без охраны оставили. И если Арей ее не видит, не значит, что нет ее вовсе. Небось в стенах сокрыто ходов немало. И в иные можно лучника посадить. А то и двоих. Померещится им, будто гость царицу-матушку обидеть желает, и соскользнет палец с тетивы… — Вот и славно, вот и молодец. — Царица все ж взяла горсточку изюму. — Признаться, были у меня опасения, что гордыня твоя над разумом верх возьмет. Но сородич твой уверил, будто ты парень разумный… Арей вздохнул. — …и поймешь, что желаем мы с супругом тебе лишь добра. …от иного добра бегчи надобно, но с побегом Арей опоздал. Сам виноват. — И чтобы разрешить твои сомнения, позвала я тебя сюда. И тебя, и невесту твою. Прогуляетесь по саду, перемолвитесь словом-другим. Глядишь, и по сердцу девка придется. И ты уж, боярин, постарайся ей глянуться. А то в последние дни слезлива сделалась, болезна… после скажут, что я ее умучила. И вновь улыбка мягкая. Сердечная. Мол, ты ж в этакое не поверишь? Не поверит. — Тогда иди… и гляди там, без вольностей… все ж таки под моею опекою она, если учудит чего, я ж виноватая и буду. Ты и вправду постарайся ей понравиться. Сие прозвучало приказом. Арей вздохнул. Он крепко сомневался, что боярыне благородной не донесли, кто он таков, да со всеми подробностями, и потому понравиться ей вряд ли возможно будет. Провожала на сей раз девка. В красном летнике. С косою толстенной, лентою ж алой перехваченною.