На молнию белую, искристую Люциана смотрела и страха не испытывала, лишь острое сожаление, что за столько лет не додумалась перерисовать узор. В архивах остались чертежи, но будут ли они точны? И делали ли их, соблюдая пропорции? Цветовую гамму? …тот, кто строил Акадэмию, побывал в стране Шемет. И в храме, стало быть, тоже… и ходил, и глядел… и все одно будет искажение. Это закон. — Ты ничего мне сказать не желаешь? — в голосе Никодима прозвучала… мольба? Если бы сказала. Если бы попросила не дурить. Если бы… дура, голова которой забита была чем угодно, только не тем, чем следует. — Пол не попорти, — искренне попросила Люциана. …бежали. …позабывши про степенность, несся по коридорам Михаил Егорович. И за ним спешил Вацлав Бискуповски, глава факультета боевиков… вот вскинула руки, сплетая сеть, Теофилия, но Никодим попросту отмахнулся от нее. Не убил. Подарил еще жизни… до самого темного леса, до разбойников, до… …а она, Люциана знает, стыдилась слабости. Так и не простила себе ни Никодима, остановить которого могла бы, ни прочих. Ей было не за что прощать, не то что Люциане. — Пол, значит… — Никодим поднял молнию. — Пол тебе важен… И ладонь наклонилась. Сила, живая и кипучая, стекла с нее… последнее, что Люциана увидела, — кожистые крылья виверны, заслонившие ее от осколков камня. Белого. Зеленого. И красного… а черный прочен оказался. Имелся ли в этом хоть какой-то смысл? ГЛАВА 11 О стране Шемет и виверниях Люциана сидела, поглаживая парпоровый бок чашки. Молчала. Глядела в окошко, и сквозь то, приоткрытое, ветер доносил душный аромат черемухи. — Видели? — спросила она. — Видела, — призналась я, глаза отводя. — И что думаете? — А вам… Ей ли и вправду интересно, чего я думаю? Кто я такая? Девка глупая… только дивно, что были времена, когда сама Люциана Береславовна ошибалася. — Не знаю. — Она чашечку отставила. — Это сложно объяснить… сейчас, Зослава, времена все же несколько иные, но… и сейчас вряд ли найдется боярин, готовый отдать дочь за холопа, пусть холоп этот трижды могучим магиком станет. Тогда же… понимаете, когда вам с ранних лет твердят, что ты особенная, что Божиней поставлена над прочими людьми, что эти прочие — их место внизу… что это даже не совсем люди. Они глупы. Беспомощны. Что созданы они исключительно для вашего удобства… привыкаешь. Не моя вина. И не Никодима. Мы были такими, какими нас воспитали. И он… полагаю, он действительно был ко мне неравнодушен. И хотел остановить. Предупредить… а получилось… мне бы с ним по-человечески поговорить… но гордость мешала. И теперь мешает. Надо бы что-то сделать с ней, а не получается. Оно и верно, себя не переделаешь, когда б и желал. Я вон из шкуры лезу-лезу, а никак не вылезу, крепко оная сидит. Да и у кажного человека. Чай, святых немашечки. — Самое отвратительное, что пострадали другие, невиновные… нет, Акадэмия выплатила компенсацию. Сам инцидент расследовали. Виноват был, как ни крути, Никодим. Только и мы чувствовали себя… я, во всяком случае… Фрол к целителям угодил. Его хватило, чтобы купол поставить и держать… когда сила прорываться начала. Я этого уже не видела. Рассказывали. Страшно… человек будто изнутри вспыхивает, и огонь его выплескивается, разливается таким жаром, что камень водой течет. Если бы не купол, многие погибли бы… очень многие… а он держал. Сил едва не лишился, но все равно до последнего… его уже потом, когда упал он, Архип вытащил. Ему-то огонь нипочем… — Он… не человек, да? — Архип? А вы так и не поняли? Ах да… углубленный курс по магическим существам у вас на второй год читают… читали… как теперь будет — не знаю. Люциана Береславовна по чайничку постучала, пальчиком на боку белом парпоровом нарисовала тайный знак. — Не люблю холодный чай… Архип — виверний… — Кто? Виверны у нас не водилися. Холодновато им, только та, которая подле Барсуков вздумала селиться, холоду не забоялася, а так-то им степи милей аль скалы. Но все одно, как ни крути, не походит Архип Полуэктович на крылатую тварюку, у которой всех желаний — брюхо себе набить. — Виверниев еще драконовыми оборотнями называют, — в голосе Люцианы Береславовны вновь появилися прежние ноты, сухие, наставнические. Мол, сказывает она, а дело мое — слухать и внимать. От и внимаю. — На самом деле это те же оборотни истинно магического свойства, у которых вторая ипостась рептилоидного типа. С настоящими драконами общего у них немного. Настоящие драконы огромны. И если разумны, как полагают иные, то разум этот настолько нечеловеческого свойства, что не стоит и пытаться понять его. Виверны — младшая ветвь отряда драконообразных. Вы должны помнить, что отличаются они меньшими размерами, повышенным уровнем агрессивности… в целом не особо умные, но крайне злобные создания с весьма прочной шкурой. Она весьма, к слову, ценится. Как и кости. И кровь… кровь виверния, Зослава, входит в состав нескольких весьма редких снадобий. И этим снадобьям придает особую силу. Я слухала и кивала. Драконы. Виверны. И вивернии… а что, есть же волки обыкновенные и такие, как Елисей. Или вот медведи и берендеи. Отчего тогда виверниям не появиться. — На юге о виверниях знают. Более того, почитают как потомков змеиного бога Сетха… не самое доброе божество, но и у нас Моране кланяются, пусть и недобра она. …это как сказать, помнится, баила тетка Алевтина, что порой Морана милосердна, только милосердие этакое не кажный понять способен. — Некогда… давным-давно, в стране Шемет, которую ныне поглотили пески пустыни… — Взгляд Люцианы Береславовны сделался задумчивым. И чаю она мне подлила… и я пила, не думая об том, что времечко ныне позднее, а урок наш, который и не урок вовсе, затянулся. Говорит человек. Знать, устал молчать. Одиночество — оно ж тяжкая ноша, не кажный выдюжит. И жаль мне было ее, Люциану Береславовну, слишком гордую, чтоб через себя переступить, и оттого несчастную. Хотелось ей славы? Не сбылось. Любви? Не срослось. И я б помогла, да чем? Разве что тем, что слухаю. Чаек вот пью духмяный, гляжу, как сумеречные тени ложатся на подоконник. Думаю… а не думаю, привыкла уже не думать, потому как… Арей вон к невестушке ездил. Сказывал о том весело, с усмешечкой, мол, нечего мне бояться… да и клятву ж он дал, через которую не переступит. Только все одно больно сделалось. И обидно. А с обиды той вспыхнула угольком дареная монета, напоминая, что есть у меня отныне еще один жених. И мнится, неготовый он будет отступить, свободу мне, глупое, даровать. Не для того сватался. — …и в той стране люди и боги жили вместе, и боги даровали детям своим не только тайное знание, магию истинную, но и способность менять обличье по своему желанию. Были люди-птицы и люди-шакалы. Зверь такой, навроде волка. Люди-кошки и люди-змеи… сохранились рисунки. Будьте добры, подайте вот тот альбом, — Люциана Береславовна указала на толстую книжку в кожаном переплете. — В свое время меня очаровали Аристарховы истории… а Фрол рисовал. Он великолепно рисует. И если бы пожелал стать мастером-артефактором, то за его творениями очереди стояли бы. У нас ведь как, или мастер талантливый, а фантазии нет, или фантазия есть, но мастерства не хватает. Вот и получаются артефакты грубые, некрасивые. И приходится носить. Альбом был тяжеленным, как в руках удержала. Не книга — валун цельный. И то мне, а обыкновенному человеку его вовсе не поднять. — Чеканка, — сказала Люциана Береславовна, принимая книженцию легко, будто вот не было в ней того весу, который я ощутила. — Одно время он баловался… Баловство? О нет. Дивная то книга была. Страницы из тонкое кожи. А на них креплены пластины. Нет, не серебро и уж тем паче не золото. Мнится, что дороги они б были для обыкновенного студиозуса. Но металл. Вот медь краснотой отливает. И бронза. И железо темное, рудное, заговоренное. Кажная пластина с ладошку. Но и того мастеру хватило. — Это река, которая некогда текла по пустыне, — пальчик Люцианы Береславовны скользит по змеиному хребту забытое реки. — Она дарила жизнь среди песков… а вот это великие пирамиды. Их строили как гробницы для детей богов… боги ушли, а дети их остались, хранили землю Шемет. И на пластине этое каменные пирамиды гляделися огроменными. — Вот дорога солнца… когда умирал очередной правитель, то тело его оборачивали мягкой тканью, вымоченной в особом растворе. Уклыдвали на ладью из золота. А ее уже волокли белые волы с вызолоченными рогами. Волы — это навроде быков наших, как я поняла, только рогастее. У наших-то рога спильвают, поелику зело бодучие оне. А те, шеметские, стало быть, иного норову, ежель хозяева этакие длиннющие рога оставили. Небось ткнет таким — и наскрозь… — Шемет был могучей страной. Всего-то в достатке было… великая река поила землю, на ней выращивали зерно. И овес, и золотую рожь, которая давала по два урожая в год… — Люциана Береславовна перевернула страничку, нежно погладила склонившегося над землею хлебопашца, махонького, что мурашка. И быка приласкала. Рогастого.