А вот бы купить такого… небось и на боярских дворах этакого дива не сыскать. В Барсуках и вовсе о подобном не слыхивали. Роги я б золотить не стала, баловство этое. А вот хомута на шею могутную вздеть да запрячь в телегу — от бы подивилися люди. И телятки, глядишь, крепкие были б. Особливо ежель свесть его с норманнскою коровой, которая зело молочная и молоко жирное дает, по ведру за раз, хотя ж сама и не сказать чтоб велика. — Но как водится, им было мало. Зачем довольствоваться тем, что выпало милостью богов, когда можно взять больше? И полетели колесницы, понесли магиков. Пали соседние царства одно за другим, склонили головы. И потекли вереницы рабов в благословенную землю. И вправду идут люди. Понурились. Под ноги глядят, а может, на сами этие ноги, цепями спутанные. И над ними высится будто бы человек, а может, и не человек. Тело человечье, а голова звериная. Скалится. — Наступила новая эра. Золотой век. Потомки богов не сеяли и не жали, не разводили скот, не занимались никаким иным делом… Женщины и мужчины. Веселятся будто бы, только как-то страшно мне глядеть на этакое веселье. Стоят люди в нарядах диковинных, вовсе срамных. На мужиках юбки. На бабах платья, но такие, что гляжу и краснею… да не в одежах дело. На лица гляжу, а оне — будто бы и не лица, как есть хари звериныя. — С обыкновенными людьми они не соединяли кровь, но лишь друг с другом. И дети стали рождаться больными и слабыми. Ленивыми. Поколение за поколением утрачивали они что силу былую, что знания… кому было передавать их, когда ученики приходили глупые да ленивые? Люциана Береславовна закрыла книгу. — И однажды случилось так, что рабы, которые размножились и заняли плодородные земли, восстали против хозяев. Поняли, что не осталось больше магов. В гневе истребили они почти всех. Уничтожили род Бает, людей-кошек и Сетхов-змей. Анубисов, Быков… Она произнесла это печально. — А когда последний из отмеченных древней кровью ушел в загробный мир, то и чары, землю хранившие, развеялись. Не прошло и десяти лет, как обмелела великая река. Пустынные ветра иссушили русло ее, растрескалась земля… мор поразил скот, а затем и людей. Уцелевшие же умерли с голоду… — А вивернии… Ежель все померли, то как вышло, что Архип Полуэктович остался? Он-то живее прочих, ноне вон бежал да все приговаривал, что мы, дескать, стараемся плохо, коль позволяем старику себя обогнать. Ага… старику… бежит и парасольку новую над головой держит. От солнца, стало быть. В лысину печет. — Род виверниев всегда отличался любовью к перемене мест. Вивернии покинули земли страны Шемет задолго до восстания. Сначала они пересекли пустыню, вроде как желали убедиться, что за краем ее есть иные страны. Поднялись в горы, что отделяют Шемет от прочих земель… там и остались. Родовое гнездо, куда рано или поздно, но Архип вернется. Я так думаю… он как-то обмолвился, что его пока не позвали. Вивернии долго живут, дольше магов. И по их меркам Архип еще очень молод. Самое время ему пожить среди людей… Я кивнула. Раз так то… птицы вона кажный год возвертаются к гнездам своим, а вивернии хоть от соловьев отличные, да все твари Божинины. — Что-то мы с вами сегодня заговорились, Зослава, — произнесла Люциана Береславовна, альбом свой прикрывая. И нежно так обложку погладила. — Но спасибо… и будете зелье варить из черноягодника, аккуратней. Коварное растение. ГЛАВА 12 О тяжкой жизни семейной Щучку он заприметил издали, пусть и обличье она сменила. Куда подевалася бесшабашная девка, которой самое место в воровском шалмане? Боярыня прогуливается, а может, купчиха. Не первое сотни — те-то все больше на возках ездют, берегут ноженьки, но из второй точно. На ней летник из саксонское гладкое ткани. Шапочка бархатная да с опушкою из лисицы. На плечах шубка лежит новомодная, вязаная, про которые бают, будто бы протянуть такую скрозь колечко можно… а вот собой девка не сказать, чтоб хороша. Но и некрасивою не назовешь. Личико круглое да в конопушечках, щедро солнцем обласкано. Носик пухлый. Губки круглые. Бровки домиком. Коса тяжкая мало что не до пят самых спускается. — Доброго дня, сударыня. — Еська вежливо поклонился. — Где амулетик взяли? — Где взяла, там уже нету, — ответила Щучка. И глаза блеснули гневно. От что он ей сделал? Ничего. Он тоже руки воровской царевны не искал. И от нынешней встречи отказался б, когда б не пришло письмецо на мятое бумаге. В нем ни словечка, только загогулины две кривоватые, будто бы детскою рученькою малеванные. Попадет письмецо в чужие руки, да и сгинет непрочитанным. — Вам он к лицу, — не сдержался Еська. — Рада. Она шубку сползающую поправила. А от руки отказалась. Зря, Еська, может, вежливый, его, может, учили манерам всяческим… этикетам… даром, что ль, он того саксона до седых волос довел? — Прогуляемся? — предложил Еська и на ворота Акадэмии покосился. Надо было братьям сказать, да… по возвращении оправдываться пришлось, что сбег. И не до новостей этаких. Потом как-то и не к слову было. — Прогуляемся, — сквозь зубы ответила Щучка. Шли неспешно. Рядом, но каждый о своем думал. Еська вот мучительно прикидывал: неужто исполнил Безликий свою часть сделки? И ответы дал? Но тогда, выходит, прислал он их с дочерью бедовой, а из нее поди вытяни хоть словечко. Сразу видно, стерветь. Такая если и не переврет из вредности исключительно, то всяко поиздевается. От улочки прямой свернули на Калачную, где калачами и вправду торговали. Тут сытно пахло хлебом, хотя ж пекарни стояли чутка в стороночке. — Пряника хочешь? Чистая улочка. Метут, стало быть. И дома хорошие, каменные. Иные — в два этажа. На первом — лавка, на втором хозяева живут. Удобно, если подумать. Еська, может, когда вся эта история закончится, такую прикупит. И будет торговать… ну теми ж пряниками. — А и хочу, — с вызовом сказала Щучка. Мальчонка, что крутился подле с лотком, к шее привязанным, подскочил, затараторил: — С изюмой… с орехами… ось на меду вареные… печатные… Щучка замерла. Она что, прежде пряников не видывала? Воровка же ж. И руки у нее легкие. Помнится, в былые годы это за развлечение было, пряника добыть. Разносчики даром что малолетние, а тоже по-свойму ловки. Чуть зазеваешься — и за руку схватят. Неужто не таскала никогда? — Этого бери. — Еська указал на печатного зайца с сахарными глазами. Щучка взяла кошку медовую. Ничего, тоже вкусная. Мальчонке Еська кинул медяк. И тоже пряника выбрал. — Недоедаешь? — не удержалась девка. Вот что за норов? Он ей ни слова, ни полслова, а она колючки растопырила. — Да нет… на улице слаще… куда гуляем-то? — Никуда. Просто… За Калачной улочкой прятался Ильин переулок, в народе именуемый Портняжным. Здесь лавки стояли густенько, тесно. И пахло иначе — тканями. Торговали ими, а еще кружевом всяким, лентами атласными, печатными и расписными, платьем готовым. Вона, выволокли на солнышко болвана деревянного, разодели в широченный алый летник из стеганой ткани. Красотень. Поверху бусины крупные, блестят на солнышке, переливаются. На плечах платок зеленый с ружами, золотом подмалеванными… глядеть больно. И Щучка застыла. Вперилась в болвана пустым взглядом. А после вздохнула и тихо сказала: