— Нет. — Она прижалась к мужу, пытаясь защититься не то от ветра, не то от собственного страху безымянного. — Далеко, да и… его уже схоронили. А помолиться я и тут помолюсь. Божиня услышит. Она-то знает, что был дядечка хорошим человеком, если и грешил, то не с зла… со всеми случается… — Как знаешь. — Муж вздохнул с облегчением. Не хотелось ему отпускать супругу… …в тот день они вернулись поздно. И ночь Красава не спала. А с утра самого заявила Милослава: — Я в столицу отправлюсь. — Зачем? — Супруг Красавы посмурнел, налился грозовым гневом, чего досель с ним не приключалося. — В Акадэмию пойду. Мне Мишенька давно писал… приглашал… — Мишенька? — Братец мой, — Милослава улыбнулась со смыслом. Мол, тебе ли, дядюшка, не знать, что не ты один роднею, — еще когда говорил, что дар у меня имеется немалый… и я могла бы магичкой стать. — Тебе нельзя в столицу. — Почему это? — Она подхватила с блюда орешек и, повертев, на землю кинула. — Договор… — С кем и когда он был? — Милослава плечиком дернула. — Небось когда договаривались, меня не спросили, хочу ли я всю жизнь в глуши провести. А я не желаю! Что мне здесь делать? — Замуж… — За кого, дядя? За соседа? — А хоть бы… вон, Вояр на тебя давно заглядывается… — Пусть хоть все глаза выглядит, — промолвила Милослава. — Он мне не ровня… — Хватит! — Верень ляснул кулаком по столу. — Я сказал… — Ты жене своей говори, она послушает, клуша. А я, дядечка, чтоб ты знал, своим умом жить приучена… мне таланты развивать надо… дар! — Своим… — Тише. — Красава взяла мужа за руку. — Пускай… Не то чтобы она хотела помочь Милославе, просто вдруг осознала: не уживется. Не даст супруг Милославе воли, не позволит ей в столицу отбыть, так ведь кого Милослава изводить станет? На ком обиду выместит? А дом, в котором свара на сваре, долго не простоит. — Пускай едет. Здесь и вправду… молодой девушке в столице жениха отыскать проще… — Она говорила тихо, и муж остывал. Успокаивался. — Дура ты, — сказал он Милославе, и та вспыхнула. — Это жена твоя… — Еще одно слово — и отправишься. Не в столицу. В монастырь. И будешь там свои таланты развивать, — тихо он произнес, но Красава поняла: и вправду отправит он племянницу в монастырь. Та тоже, верно, осознала. И разрыдалась. Слез же женских он на дух не выносил. — Вот чего с нею делать… неможно ей в столицу… — сказал он ночью. — Почему? По ночам на Красаву нападала бессонница. И лежала она в перинах, что овец считала, что звезды, что думала о всяком, да без толку — не шел сон. И голова становилась на удивление ясной. — Прости. — Муж поцеловал ее в щеку. — Но тебе о том лучше не знать… и что мне делать? — Если… если и вправду у нее родичи имеются, то напиши. Будут готовы принять? Пусть едет. Она точно помнит, что этой ночью видела деда. Что будто бы стоял он на распутье, опираясь на посох свой, и глядел в упор на нее. И губы дедовы шевелились, да только Красава, как ни силилась, ни словечка разобрать не могла. …Милослава отъехала летом. И, говоря по правде, пусть и заповедано Божиней с роднею ладить, но дни до отъезда Красава считала, опасаясь, как бы не передумал муж. Он же, невзирая на письмо, со столице пришедшее — родич Милославин от слов своих не отступился, ждал ее у себя, — ходил смурен, вздыхал и все про договор вспоминал. Но что за он — говорить не желал. Милослава же чуяла неуверенность эту. И в слезы ударялась. В жалобы. Дескать, вздумал дядечка сгноить ее в глухоманиях. И только когда села в возок — а пришлось для этакой дороги новый покупать, ибо не дело это — боярыне знатной на старом возку в столицы ехать, — успокоилась. И даже нашла в себе силы улыбнуться Красаве. — Счастья вам, — пожелала Милослава скупо. И оглянулась, проверяя, стоит ли подвода, ладно ли гружена, все ли сундуки на нее поставлены. — И тебе удачи, — ответила Красава от чистого сердца, — пусть дорога твоя легка будет… Она стояла и глядела на возок, запряженный парой коней, может, не больно-то красивых, зато сильных — этакие и по дороге полетят птицами, и по бездорожью вытянут, — и думала, что теперь-то жизнь ее нехитрая наладится. Заживут они. Миром. Ладом. Дитя появится и… …и счастье порой становилось безмерным, за ним Красава забывала обо всем. Напомнили. Сестрица дорогая, забытая уже, явилась в первый день осени. И намедни собаки выли, будто упреждая, а старую яблоню, про которую супруг сказывал, что росла она во дворе едва ль не от начала времен, ветер повалил. Ветер был не силен, а вот поди ж ты, не вынесла, обрушилась под собственной тяжестью. Добре, что никого не загубила. Яблоню и убирали. Пилили. Корчевали пень, как назло, разлапистый и цепкий. А Красава смотрела, чтоб, корчуя, чего лишнего не порушили. Да и то, хорошая погода была. Тепло, а не жарко, ветерок обдувает, и комарье притихло… милое дело. Она не сразу заметила, что пылит дорога. — Едет, едет, — закричал дворовой мальчонка, который крутился подле. Мало ли, вдруг да боярыне яблочка поднесть надобно или водицы, или чего восхочется. Местные холопы Красаву любили за норов тихий и незлобливость. Вот и мальчонка старался. Знала, чаял — вдруг да приглянется, тогда, может, и в дом взят будет. А родит Красава мальчика, так тому приятель надобен будет… и как себя не показать. — Возок едет! — крикнул он на самое ухо. Красава к дороге и повернулась. Ничего, помимо пыли, что столбом стояла, и не увидела. А мальчонка, просьбы не дожидаясь, на тын взлетел, уселся, кота дворового потеснивши. — Возок едет! — крикнул он, и холопы остановились. Смолкли топоры, поунялись пилы. Куры и те перестали копаться в мусорной куче. Видать, им тоже интересно было. — Не нашенский… коней ажно четверо… и заводные еще… охрана… двое… верхами идут… неа, точне не нашенский… И Красава поверила. Своих мальчонка знал. Да и не было принято в гости являться вовсе без упреждения. Она поднялась, с печалью подумав, что день ныне пропадет. Нет, гостям Красава была рада, но ныне, в тягости, сделалась медлительна. Уставала быстро. И ей бы в светлицу вернуться. Прилечь на часок. А надобно будет гостей встречать, привечать, сидеть с ними до позднего вечера, ибо не пристало хозяйке долгом хозяйским пренебрегать. — А хорошо идут… — Мальчонка проводил Красаву взглядом и отвернулся. Чужой возок был ему интересней. Этакого в нынешних местах не видывали. Сам, что желудь, меж колес подвешенный. И колеса задние огроменные, а передние — махонькие. На крыше будто бы креслице резное поставлено, и на нем уж извозчик сидит. Как только взоперся?